Александр Кузьменков

Скверный анекдот


Всеволод Бенигсен. Чакра Фролова. — М., «Эксмо», 2013.


За что брат убил брата? — За то, что тот рассказывал старые анекдоты. Всеволод Бенигсен занят смертельно опасным ремеслом.
В.Б. сделал литературную карьеру на переработке давальческого сырья в соц-арт. Конечным продуктом становилась слегка беллетризованная публицистика перестроечных стандартов: про дебиловатого Ленина («Раяд») или совсем уж дегенеративного Сталина («Пзхфчщ!»). Литературы такого рода в горбачевскую эпоху было пруд пруди, а потом в одночасье не стало. Бенигсен, к несчастью, этого не заметил.
Необходимый культурологический экскурс: соц-арт был отрыжкой интеллигенции, которую до оскомины перекормили социалистическим реализмом. Настоятельно прошу не путать соц-арт и социальную сатиру, поскольку при ощутимом формальном сходстве налицо еще более ощутимая разница. Сатира реагировала на действительность, соц-арт — на эстетические феномены. Или, если угодно, на мифы. Внетекстовая реальность для него отсутствовала, сказал бы Деррида. Едва лишь соцреалистическое искусство перекочевало в разряд антиквариата или утиля, соц-арт немного поупрямился для приличия и также испустил дух. Ибо очарование пародии зависит от наличия первоисточника, на худой конец — от памяти о нем. Но кто, кроме диссертантов, нынче помнит Бубеннова или Саянова? Господи, да какой там, к лешему, Саянов, — не так давно 22-летний сослуживец спросил у меня: «А что такое райком партии?» Мальчик явно не хранит под подушкой приговскую «Битву за океаном»…
Бенигсен, однако, смену времен и приоритетов стойко проигнорировал и продолжил войну с призраками советских идеологем: о том, что жить стало веселее («Рассказ о славном подвиге зоотехника Сухоручко…»), о самой читающей в мире стране («ГенАцид») и проч. Необъяснимым (по крайней мере, для меня) исключением стал «ВИТЧ», желчный антидиссидентский памфлет. Аплодисментов из национал-патриотического лагеря автор не дождался и в «Чакре Фролова» вернулся в привычную колею. И тут же угодил в букеровский лонг-лист. Странное дело, но штампы 30-летней давности все еще пользуются спросом.
Однако начать тут следует вовсе не с либеральных клише, а с клише вообще. Все свои новорожденные книги Бенигсен находил в чужой капусте, причем на совершенно разных огородах: от классика Тынянова до современника Пьецуха. «Чакру Фролова» В.Б. подобрал на грядках… впрочем, первоисточник без труда опознаете сами, хватит единственной цитаты:
«Настойка была крепкой, вонючей и горькой. Никитин поморщился, но выпил.
— На чем это она? — прохрипел он, чувствуя, как жидкость благодатным теплом разливается по венам.
— На говне коровьем, — спокойно ответил Тимофей, забирая стакан у оператора. –…Знаешь, сколько в навозе полезных биологически активных веществ?»
Классический перформанс: нарядился Бенигсен Войновичем… Фабула, знамо, тоже чонкинская: киногруппа во главе с режиссером Фроловым выезжает в Западную Белоруссию снимать агитку про образцово-показательный колхоз. И аккурат 21 июня 1941 года…
Из такого зачина можно было соорудить первостатейный плутовской роман, где герой пройдет огни и воды, выпьет шнапса с Гудерианом, стрельнет «Герцеговину Флор» у товарища Сталина, всех обведет вокруг пальца, а в финале получит орден и полцарства в придачу. Но для этого нужен герой, а не бледная немочь. Фролов, ходячее воплощение страдательного залога, мается хроническими рефлексиями. Поводами для рефлексии служат желанная и неверная femme fatale и судьбы искусства. Бремя действия возложено на статистов. Правда, характерам Бенигсен предпочитает амплуа, так что персонажи действуют строго в рамках жанровых стереотипов. Шаг влево, шаг вправо — побег. Потому красные командиры отдают неизменно тупые приказы. Евреи-партизаны продают друг другу трофейные боеприпасы. Уголовники качают права и ботают по фене. Оккупанты держатся большей частью деликатно и предупредительно. Русские аборигены (в Пинских-то болотах? ну-ну…) флегматично взирают на происходящее и пьют до одури, — немцам, чтоб повесить мужика за провинность, приходится два дня дожидаться, пока тот протрезвеет… Словом, полный комплект бородатых анекдотов.
С вашего разрешения — еще один культурологический экскурс. Соц-арт, по определению теоретиков, отрицает любой диктат, в числе прочих — диктат этических и эстетических конвенций. Следствием, как правило, оказывается высокой пробы дурновкусие. «Чонкин» был отменным образцом ширпотреба — фекальный самогон и Сталин-трансвестит, ага, смешно до слез. У Бенигсена и того смешнее. С настойкой из коровьих лепех вы уже знакомы, не хотите ли вникнуть в социальную составляющую?
«— Товарищ капитан, об этом ведь только мечтать можно, чтобы взорвать себя за Родину и за Сталина. И разве ж товарищ Сталин, будь он рядом с нами, не взорвал бы себя за Родину и за Сталина…»
«— Сын у ей родился... А зовут… — Гаврила напрягся и с какой-то нечеловеческой мукой на лице выдавил:
— Даздрасмыгд.
И тут же сплюнул:
— Тьфу… бесовщина какая-то… язык поломаешь в трех местах.
— Да нет, — успокоил его Фролов. — Это просто «да здравствует смычка города и деревни».
Даздратупхохм! Юмор у В.Б. всегда отличался некоторой… э-э… специфичностью: многословный и многопудовый, он напоминал штабель шлакоблоков — что-то угловатое, громоздкое и радикально серое. От столь неуклюжих гэгов сморщится даже сельский кавээнщик. Мужайтесь, дальше — хуже, ибо сочинителя то и дело заносит в black comedy самого скверного свойства:
«Старшему ефрейтору Венцелю топором отрубили обе ступни и под угрозой смерти заставили бежать… У другого убитого рядового (имя неизвестно) ножом отрезали гениталии, которые, предварительно изваляв в конском навозе, вручили рядовому Дорицу, требуя от того съесть это. Дорица вырвало, едва он попытался откусить кусок, в связи с чем он был немедленно зарублен топором и брошен на съедение свиньям. Рядовому Швеберу спустили штаны и привязали к мотоциклу. После чего вставили ему в задний проход выхлопную трубу и завели мотор. Когда же он потерял сознание от ожогов и боли, его тело облили бензином и подожгли. Выжившие солдаты утверждают, что многие из них были подвергнуты в том числе и сексуальному насилию. Причем групповому».
Чаплинские потасовки сельских библиофилов в «ГенАциде», возможно, и были комичны. Но подобные пассажи в духе незабвенных садюшек — воля ваша, к одиннадцати туз. Есть зоны, наглухо закрытые для стеба, это аксиома. Впрочем, у «Эксмо» на сей счет явно другое мнение. Потому издатель отпустил автору все грехи оптом и даже вынес индульгенцию на обложку романа: «Художник… вообще никому ничего не должен. Кроме Бога».
Кстати о художниках. Итогом эстетических исканий Фролова стало глубокое, дальше некуда, умозаключение: искусство — что-то вроде фигур высшего пилотажа: сколь красиво, столь и бесполезно. Чакра Фролова, между прочим, — одна из этих самых фигур, мертвая петля на малой скорости. Все бы хорошо, но Бенигсен в очередной раз отрекомендовался аудитории как мастер низшего пилотажа. «Чакра Фролова» — чересчур лестное определение для текста. Сдается мне, тут уместнее один из сквозных образов романа — чайка, обитающая на свалке:
«Упитанные, если не сказать, жирные, они уверенно передвигались по свалке на своих тонких лапках, переваливаясь с бока на бок, и даже не пытались взлететь, хотя сквозь налипшую на их оперение пыль виднелись очертания некогда функциональных крыльев».
Не самая приятная аттестация, да. Но, как только что выяснилось, художник Бенигсен мне ничего не должен. Стало быть, и я не сторож брату моему.

К списку номеров журнала «УРАЛ» | К содержанию номера