Мысли собирались в морщины

ОТРЫВОК

…У нее были темные волосы и глаза,
она вдыхала запах рек и кормила мечты стихами о черте,
затирала следы, чтобы по ним нельзя было дойти до ее дома,
а по средам шла в лес, раздевалась и обращалась птицей,
только взлететь не могла, потому что правое крыло у нее
было на месте левого, а левое – на месте правого.
Она просила Бога послать охотника
и хотела отдаться ему на заре,
но это я вышел к источнику,
и это мой грех тает на щеке путем млечным,
это я окольцевал ее, зимородка,
и уже восемь лет она не может принять человеческое обличие.
Однажды я сказал: чтобы проклясть Бога, не хватит тоски,
а подумал: но хватит, чтобы забыть.
Поэзия – это Бог, и стихи – Бог, и цветы – Бог,
не поджигай себя, а гости у Него,
вдыхай благоуханный воздух,
любуйся горами, простертыми в небо,
лови отражение в водах, что как беспредельные зеркала, отражающие золото волос и легкость улыбки.
Тайна великая, полная ласки, откроется тебе.
Эскизы и наброски вберут печать твоей Любви.
Благословенна ты с неиссякаемой красотой, уводящая тоску
из ущербной отчизны в бесприютный угол миллионов.
Ты спросила: зачем ты переиначил акафист?
А я ответил, что он был написан и про тебя, и про меня, и про весь мир,
только никто не мог найти этих строк;
наши листки – видишь, они летят к Богу, и выше,
к тому, кто был до Него.
Семя, упавшее в могилу, прорастет с другой стороны земли.
Любовь должна убивать,
иначе какая же это любовь?!
Скажи мне, мы живы или говорим во времени,
о, зимородок ярко-синего рая?
Кого ты видишь, становясь матерью,
кто рождается после тебя?
Человек, вошедший в ткацкую,
изнасиловал женщину на сносях,
она застрелилась, а из ее чрева
вышло два ребенка,
один был слеп, а другой нем,
и когда выросли, то возненавидели друг друга
и подрались, слепой вырвал у брата глаза, а немой – гортань.
И тогда они помирились.
Ты спросила: кем были эти братья?
И я ответил: нами;
их мать – Россией,
дети – гражданской войной.
Ты помнишь себя в прежней жизни?
Я – помню!
Ты расстреливала пленных,
сдавшихся Во Имя Твое,
ты крестила их левой рукой, а правой отправляла на эшафот.
И этот стон становился песней,
этот хрип – славил тебя,
этот выдох – освобождал дух!
И ты вбирала каждую из этих душ.
А сейчас наши желания так мелки!
Мы живем в тени вещей.
А сбывшаяся мечта отдает привкусом потери.

***

Мысли собирались в морщины,
я говорил, не надеясь на понимание:
– Каждый твой день превращается в поцелуй.
– Бога или мужчины?
– Все равно. А, может, это ты целуешь весь мир.
– Ты не прав, это просто танец, сохранившийся на губах.
Ты же еще молодеешь,
а мир стареет вокруг тебя,
но берегись:
нет ничего больше разочарования,
когда поймешь:
восходит новая молодость, и для нее ты – старуха.

***

Я чую осень

в лиловости уходящего дня,

в птицах, сорящих перьями,

линяющих ночами;

в песнях, рвущихся из зала –

вслед за улетевшим летом.

Я чую осень

в переходах метро,

хранящих верность

нашей не случившейся встрече,

в комнате с заколоченными глазами,

в колодце, вместившем всю тьму

не отгремевшей разлуки.

Лето – было ли ты?

В льняных прорехах утр,

озере, говорящем на языке нудистов,

письме, в котором ты обещала быть верным другом,

но исчезла в депрессиях и потерянных телефонах

(или это мне кажется, и я просто был не нужен?),

днях, утонувших в скуке

или ставших поводом для мешков под глазами?

Я чую осень в движении деревьев,

в листьях, улетающих на юг (чтобы вернуться весной).

Я чую осень – в себе.

***

стандартное

арт но

искусство

во иск

футуризм

фу изм

дилетант

delete

ДНЕВНИК

Марии Малиновской

во время простудного жара, граничащего с помешательством

«Я хочу говорить о смерти Скрябина…»

21 ноября 2013 года

Через четыре дня нахлынет отчаяние –

голое, как фотография на стене (ее на самом деле нет, но какая разница, если я вижу?!)

Удовлетворение от страдания,

спокойствие.

23 ноября 2013 года

Смерть – завершающий акт творения.

Для художника.

Обыватель истлевает весь.

Одиннадцать дней назад прочел:

дети – вклад в угасание,

а если кризис –

ростовщик отнимает все – и проценты, и детей, и старость.

29 ноября 2013 года

Секс – форма коммуникации,

он нужен лишь в том случае,

когда не можешь иным способом передать, что у тебя на уме.

Пора кончать с прозой и говорить бессловесно,

на худой конец – стихами.

30 ноября 2013 года

Это писала не ты –

растянутая во все стороны

на кресте глумления.

Они подступают,

берут с низкого старта,

За(.)б(в)ывая,

что Достоевский в один вечер мыслил честью больше,

чем они – жизнью.

Ты говоришь о красоте – тело, лежащее на столе;

Базель, и вера отступает;

поэзия орошает силлабо-тонику бессилием

и растит мышцы у дырявого интеллигента Мышкина

и – верлибра.

Похерено все.

И смерть пляшет среди яблок,

разбросанных на столе.

Письмо отцу. Мост.

Столы, проплывающие по реке.

33 ноября 2013 года

Самоубийство – преступление или право?

Я убил себя как неспособного жить в рифме.

N.N. мне говорил об этом еще четыре года назад,

но что я знал о своей ориентации?

Вот и приходится умереть.

И, черт возьми, хватит прозы

неужели стихи кончились?

39 ноября 2013 года

Официантка дрожала –

мертвец делал заказ,

отмечая девятый день.

Одновременно чувствовал,

зарождение дитя.

Ты говорила:

поэты будут сразу рождаться мертвыми

или имбецилами

Я подумал:

а умирать живыми

Нет, – сказала (ты читаешь мысли!),

это описание постмодерна.

А на что-то оригинальное способен?

Мне было нечем крыть.

Раздетый мост через Волгу,

катастрофическая усталость,

(катафалическая и фаллическая),

если поэты умерли,

какого черта я мертв?

42 ноября 2013 года

Черновик депрессии.

(Депрессии не будет…

Нет, депрессия не будит.)

Температура, жар.

УК-афки.

Помнишь: мир разоблачается перед тобой,

поэзия скидывает одежды,

ласкай ее, доводи до оргазма,

пей и пой ее,

но никогда, слышишь: никогда

не бери в жены или мужья (ориентация не важна).

Когда-нибудь в твой альков спустится Бог.

И в тот момент ты станешь поэтом.

58 ноября 2013 года

(Чтобы читать тебя, мне не нужен свет.)