АЛЕКСЕЙ ДАЕН – ПОЭТ… ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ДАЕНА

Двадцатого ноября 2010 года, в Нью-Йорке, в собственной квартире, умер Алексей Даен - известный поэт, прозаик, переводчик и фотограф. Ему было 34 года.    
  
     Я был в постоянном контакте с Алексеем и это был обыкновенный звонок другу, которому в последние дни нездоровилось. Часы показывали без пятнадцати одиннадцать. Но на мой звонок, почему-то, ответил наш общий знакомый  – живущий  в двух кварталах от дома Даена и часто бывавший у него в гостях.
- Привет, Серёжа…
- Привет. Как там, у Лёши дела?
- Лёша умер… сегодня утром…
     …Я побежал к станции метро, но ватные ноги почти “не бежали”. Не без труда преодолел лестницу ведущую на собвейную эстакаду и ввалился (другого слова не найдёшь) в полупустой вагон, хотя меня никто не толкал в спину.  Скрипучий поезд потащился  через серое бруклинское утро.
  “Aх, чёрт, сегодня суббота…!” По выходным дням в Нью-Йорке меняют маршруты и поездка из одного конца города в другой иногда становится мучительно-долгим мероприятием… особенно в такой день!
    Поезд ехал издевательски медленно, подолгу останавливаясь на станциях и застревая в тоннелях. Громкоговоритель дробил барабанные перепонки громкими, но бесполезными объявлениями. Сорока минут подобной езды более чем хватило…
   Как только “антиэкспресс” пересёк границу Бруклина и Квинса, ко мне внезапно вернулась энергия – это была нервная энергия, порождённая страхом и я, выскочив из подземки, тормознул, подвернувшийся под руку, жёлтый кэб.  Повезло, хоть в чём-то – в этом, забытом Богом, районе поймать такси совсем непросто. Водитель - индус спросил откуда я родом  (стандартный вопрос в эмигрантском Нью-Йорке).
“ Из России…  У меня сегодня друг умер…” –  пробормотал я в ответ. Таксист  проникся услышанным и произнёс по-индийски, что-то похожее на заклинание.
    …Алексей лежал на полу гостиной, завернутый в одеяло. Лицо было закрыто. Вокруг пятна крови. У входа в квартиру дежурил полисмен…
Наверное,  это стандартная картина – так и бывает в таких случаях…  но бред, бред…

    Мы познакомились с Лёшей весной 2001 года при довольно смешных, во всяком случае, сейчас они мне кажутся смешными, обстоятельствах. Хотя в тот момент, ничего смешного, конечно, не было – наc избили на выходе из известного нью-йоркского гадюшника “Самовар”, где мы сидели за стойкой бара, изрядно приняв на грудь. За противоположным столом тусовалась группа крепких парней, я бы сказал,  торжествующе-жлобского вида.  Пацаны кадрили девушек. Вроде бы, обыкновенная картина, что тут может раздражать? Но в ту пору мы ещё боролись с ветряными мельницами. Особенно Даен.
    Я непроизвольно бросил на пацанов презрительный взгляд, но отвернулся, и всё могло безболезненно закончиться на этом эпизоде. Но Алексею (я не знаю заметил ли он мой взгляд) этого показалось недостаточным. Он подошел к противоположному столу и громко произнес: ” Как они могут разговаривать с девушками если они не читали Борхеса и Кортасара,  Кастанеду и Бродского…!
   Оскорблённая четверка парней ждала нас на выходе из бара.  Номинальной мишенью стал я,  но “обратились” они к Лёше:
- Что у тебя друг за мудила?
- Уроды. Это поэт!
Посыпались удары. Меня схватили за сонную артерию и повалили на асфальт. Лёшу продолжали бить… ногами.
    На следующий день он позвонил мне и сказал: “Я к тебе сейчас приеду”
“Приезжай”.  И он приехал. Из квартиры на 38-й и Парк авеню в моё тогдашнее логово в Бронксе.
    Я сразу почувствовал, что передо мной неординарный человек. Что, во общелюдской и, в частности, нашей эмигрантской “флоре и фауне”, где все интересуются лишь покупкой земли в респектабельных пригородах или приобретением крутого автомобиля, обитает редкая и красивая птица – передо мной сидел совсем молодой человек, который пил водку из гранёного стакана и читал наизусть Бродского и Айги.
    Отмечу, что он был совсем не обделён земными благами –  в то время он работал программистом в престижной фирме “Смит энд  Барни”, у него была квартира в сердце Манхетэна, свободные деньги, девушки…  Но интересовали его прежде всего искусство и литература, а также богема и богемный мир (во всем его величии и уродстве).
   Закончив с Бродским он прочитал мне несколько своих, тогда ещё незрелых стихотворений. Это было не важно. Я увидел, что передо мной - ХУДОЖНИК.
Художник по жизни… Мальчики и девочки научившиеся писать грамотные вирши, в большинстве своём, недопоэты. Потому что, поэт – это ещё и образ жизни - определённая модель существования, от которой Даен не отступал ни на шаг.

   Наша дружба не всегда была безоблачной. Мы не только дружили, но и ссорились. Однако сейчас, я хочу рассказать о том, как мы мирились. Потому что, происходило это при самых невероятных обстоятельствах.
    Весной 2002 года я не общался с Даеном около двух месяцев – и уже не помню, что стало причиной ссоры. Но помню, что, где-то, через месяц после нашего конфликта, я познакомился с очаровательной казанской девушкой и, вскоре, переехал к ней. Моя новая подруга жила в Бруклине, на ист 3-ей стрит и авеню Экс. Мне нравился новый район и я практиковал частые прогулки по нему, в одиночестве или вдвоём, с Лилей. И вот, во время одной из прогулок мы случайно встретили на улице Даена! Произошло нечто невероятное – русский Нью-Йорк сегодня огромен, но случилось так, что Лёша тоже познакомился с девушкой, которая жила на авеню Экс и Ист-3-ей улице, в здании, расположенном через дорогу от нашего!  И эта девушка оказалась художницей,  и мы стали, что называется, дружить домами. Вокруг нас образовалась любопытная компания и мы обрастали всё новыми и новыми знакомыми.
    В те годы (я говорю о одах) Даен организовывал поэтические вечера дома и на публичных площадках, приглашая интересных ему поэтов. И “на нас
ходили” – да ещё как ходили! На некоторых вечерах присутствовало по 70-100 слушателей, что немало даже для сегодняшней Москвы, а уж тем более, для русской колонии Нью-Йорка. К тому же, я вёл тогда литературную программу на русскоязычном радио и анонсировал эти вечера, в своей передаче.
    Другая ссора произошла двумя годами позже. Даен, к тому времени, смертельно поссорился со своей бруклинской girlfriend и вернулся на 38-ю и Парк. Однажды, я  вполне осознанно, хотя и бесцельно бродил по западной части острова Манхетэн. Стоял тёплый и какой-то тихий, по нью-йоркским меркам, осенний вечер, который
совершенно не мешал полному погружению в собственные мысли. Вдруг меня кто-то окликнул. Я обернулся и увидел человека ехавшего в рикше. Это был Лёша Даен в компании своей новой подруги.
- Шабалин! Залезай к нам в карету!
-  Привет, Лёха!
И мы покатили в рикше по городу Нью-Йорку, а вечер, конечно же, закончился распитием “вискаря” и других горячительных напитков в Лёшиной квартире.
   Я пишу об этих эпизодах потому, что в них, как и в нашей первой встрече было какое-то знамение сверху. И его ранняя смерть – это, конечно, какой-то, посыл “оттуда”, который нам всем ещё предстоит осмыслить.
  Он был неотъемлемой частью Нью-Йорка и не только русского Нью-Йорка, помогая громадному количеству людей со всех концов света. У него на месяцы задерживались визитёры из России, государств СНГ и различных городов Америки. Если нужны были деньги, то их одалживали у Даена. Они у него почему-то всегда находились, даже тогда, когда он терял работу. Многие из тех кому он помогал (я сейчас не буду называть имён) позже повернулись к нему своим неблаговидным местом, но будучи, по-настоящему, широким и щедрым человеком, Лёша никогда не думал о возврате добра, делая его.

    оды – период бурной литературной деятельности Даена. В этот период из под его пера выходят книги прозы “На полке” и “Город вертикальный”, сборники стихов: “Шестое апреля в Квинсе”, “Треска печени”, сборник стихов и переводов “Женщина справа”. Среди переведенных им на русский язык американских поэтов: А.Д Уинанс, Грегори Корсо, Джек Мишелин, М.Л. Либлер, Алдо Тамбелини, Джон Дотсон, Стэнли Кьюниц и многие другие.  Он издаёт собственный журнал. Сотрудничает с фондом “Cross-Cultural Communications”. Это даёт ему возможность получать субсидии на издание книг современных российских поэтов. Фотография – еще одно увлечение Даена – он создал замечательную фотогалерею портретов писателей и живописцев разных поколений.
     В эти годы он также знакомится почти со всеми известными русскими и американскими поэтами. С некоторыми из них его познакомил я, но думаю, что Лёша познакомился бы с ними и без моего посредничества, благодаря своей неуемной энергии (которая меня всегда поражала), природной коммуникабельности и подлинному желанию встретить этих людей.  Отличительными чертами его характера были уже упомянутая энергия (драйв) и оптимизм, несгибаемый оптимизм, которого почти нет в его стихах, но который присутствовал в повседневной жизни Алексея, в каждом его движении и слове, даже тогда, когда он говорил о грустных вещах. Этот оптимизм не покидал его и тогда, когда он узнал свой страшный диагноз  - рак печени и проходил многомесячное, мучительное лечение.
     В это время жил в Москве, но мы активно переписывались и общались по телефону. В августе этого года пришли хорошие новости: “Серёга, я победил рак!” – писал он.
    Вскоре, после этого он, вновь, начал попивать, сказав друзьям, что получил от врача разрешение на возлияния. Более вероятно то, что никакого разрешения он, на самом деле, не получил. Приехав в Нью-Йорк и увидев, как он начинает свой день с коктейля “водка энд тоник” собственного изготовления, я почти накричал на него. “Старик, моя печень сейчас в лучшем состоянии чем твоя.”– ответил он.  
    Тут нужно сказать ещё об одной черте характера Даена – это был большой мистификатор. Да, Лёша мог приврать. Но это враньё было совершенно безвредным… и художественным, что ли. В литературных справках о Даене, как и в некрологах, которые я успел прочитать, 1972 год фигурирует, как дата рождения поэта и никто никогда не сомневался в достоверности этих цифр. Довольно давно, когда я ещё жил на, упомянутой выше, авеню Экс, Лиля (она была в профессиональном ладу с любой базой данных) как-то сказала мне, что Даен привирает свой возраст. Когда мужчина скашивает свои года, это вызывает усмешку, но Даен не уменьшал, а увеличивал цифру прожитых им лет и зим. Тогда я не очень поверил услышанному -  ошибка, наверное…  Но в прошлый понедельник -  день похорон Алексея я получил неоспоримое подтверждение слов моей бывшей подруги – на небольшой металлической табличке установленной на могиле поэта значился не 1972-й, а 1976-й год рождения! Он умер в 34 года!
     Зачем он придумал подобную легенду? Наверное, для того чтобы, образно говоря, быть на равных с людьми, которые старше его. Что бы казаться человеком более опытным и искушенным. Что бы можно было, “на правах очевидца”, поговорить, скажем, о второй половине семидесятых годов, которую он не мог помнить. Однако ему совсем не нужна была эта байка. В своей короткой жизни он прошёл через все мыслимые и немыслимые испытания. Почти все его друзья – люди более старшего возраста, но мы всегда общались с ним на равных, потому, что нам было интересно с ним.
  Что ещё можно сказать сейчас о Лёше? Возможно, через некоторое время, я смогу написать нечто более глубокое о близком друге и человеке, который, уйдя из жизни, оставил после себя ауру некой загадки. Я не могу сейчас ответить на все вопросы об Алексее (эти вопросы я задаю себе сам), хотя и знал его лучше других. Прошла всего лишь неделя после смерти Даена и более масштабное осмысление этой перевернутой страницы МОЕЙ жизни, наверное, придёт позже. А сейчас   главенствуют недоумение и  периодически возвращающаяся боль.


Сергей Шабалин
27 ноября 2010 года, Нью-Йорк



Умер Алексей Даен - поэт, журналист, редактор, фотохудожник и коллажист. Умер мой младший товарищ и добрый друг, главред "Членского журнала", член редколлегии журнала "Дети Ра" и других изданий.
Даже недруги Леши Даена сейчас скорбят,  и некоторые из них сожалеют о том, что оказались в числе таковых.
Друзья (у него их было очень много) любили Алексея за его отзывчивость, доброту, способность  сочувствовать и сопереживать, а недруги враждовали с ним, потому,  думаю, что не разглядели  за наносным и второстепенным этой светлой стороны его души.
Смерть в 34 года - это величайшая несправедливость. Но поэты довольно  часто не доживают до убеления сединой.
Мне кажется, что Алексей Даен был великим (возможно, даже гениальным) дилетантом - в самом лучшем смысле этого слова. Он никогда ничему не учился, но  если начинал интересоваться каким-то жанром искусства, то преуспевал в  нем и даже соискал признание профессионалов, принявших его в свой круг.
Алексей блестяще умел мистифицировать и мифологизировать свою жизнь и  свое творчество, постоянно пребывая в давно изжившей себя парадигме "проклятых поэтов", чреватой стрессами и саморазрушительным  образом жизни, легковесным и даже легкомысленным отношением к  собственному здоровью: без этого он, по его собственному признанию, не  мог заниматься творчеством, а без творчества не представлял себе жизни.
Шесть лет назад, я посвятила Алексею такое стихотворение:

Удивительные сны
девальвированых племен -
DVD заката.
Солнце садится
за Гудзон густого города,
вертикального от  карьер
отдельных трампов.
Солнце  висит золотой медалью
за взятие города -
враждебного и чужого.
Он весь в боевой раскраске,
но тропа войны нипричем.
Он тебе подарен, Даен,
и не заглядывай в пасть:
там клыки.

Леша  очень любил Нью-Йорк, город в который приехал юношей, город, в котором совсем не просто бывает найти свое место, свою творческую нишу, свои  собственные темы. Он воспевал этот сгусток энергии, именуемый Нью-Йорком, восхищался его вертикальной устремленностью к небесам, жил в  титаническом ритме этого великого чужого города, ставшего ему родным.
Об этой привязанности к нашему с ним городу моё стихотворение, посвященное Леше Даену, написанное как бы от его имени, и ставшее в каком-то смысле пророческим.

  город ад
  город гад
  ты настолько богат
  что сидишь на игле без ломки
  героиновой дури сырой суррогат
  да прикольных колес обломки
  
  город рай
  самый край
  здесь живи умирай
  марафетным жрецам на потребу
  шприц эмпайр обдолбаным шпилем ширяй
  варикозные трубы неба
  
  смерти нет
  это бред
  упразняя запрет
  над тобой косяком проплываю
  ты пейзаж я портрет
  над бродвей лафайет
  траектории тает кривая
  
  я обкурен и пьян
  я тобой обуян
  и бореем твоим обветрен
  обнимая кальян
  разжимаю капкан
  вертикальных твоих геометрий

Он не был русским поэтом, проживающим в Нью-Йорке, - он был американским  поэтом, пишущим по-русски.
Он много переводил на русский язык  современных значимых американских авторов, а на английский переводил  русскую поэзию, в том числе и некоторые мои  тексты.
Алексей Даен очень много сделал для сохранения работ американских художников  группы "No-art!", и для родоначальника этого направления Бориса Лурье.  
В последние годы Алексей Даен серьезно увлекся изобразительным  искусством - занимался фотографией, стал коллажистом и нередко пробовал  себя в жанре визуальной поэзии.
Прожив такую короткую, такую свободную и яркую жизнь, он оставил нам  свои стихи, переводы, картины, фотографии, коллажи и яркий свет  доброты своей неординарной личности.
Его стихи могут рассказать о нем гораздо больше, чем я.


Рита Бальмина
26 ноября 2010, Нью-Йорк


Алексей Даен был хорошим человеком.
Сие – не подлежит обсуждению.
Речь о другом. Речь о том, что все познается в сравнении.
Человек, который не сделал никому ничего плохого – тоже хороший человек.
Человека, который не только не сделал никому ничего плохого, но и сделал многим из тех, с кем был он в плотном контакте, много хорошего  - можно назвать хорошим человеком с большой буквы. Именно так оно и есть.
Главным, или даже так: определяющим в характере Алексея было его небезразличие по отношению к тем, кого он называл своими друзьями.
Вот только один пример: он, пожалуй, был единственным, кто скрасил последние месяцы жизни Бориса Лурье, неотлучно находясь при нем, приносил ему еду, договаривался с сиделками в тех случаях, когда ему надо было уходить по каким-то своим делам. Не сомневаюсь, что и Алдо Тамбеллини, и Виктор Санчук, и Валерий Мишин, и Владислав Лен, и Сергей Шабалин и многие другие,  не смогут не сказать, каким ударом послужило прискорбное известие это  для всех нас, тех, с кем Алексей был в близких отношениях.
Да, хороший человек – не специальность, но  единственное условие, когда ушедший человек остается жить в с нами и в нас до конца наших дней.

В заключение короткая справка о том, что представлял он из себя, как личность:

Алексей Даен родился в г. Киеве. Автор восьми поэтических
сборников на русском языке, двух – на английском, одной
двуязычной книги (англо-русской), двух прозаических
книг и четырёх книг поэтических переводов. Автор сотен
публикаций в различных периодических изданиях многих
стран мира. С 2002 по 2006 год – редактор и издатель
«Членского Журнала» и книжной серии «Библиотека
Членского Журнала». Член редколлегий международного
издательства «Cross-Cultural Communication» и журнала
«Дети Ра». Лауреат Международной Отметины имени Отца
Русского Футуризма Давида Бурлюка.


Александр Очеретянский
21 ноября 2010, Нью-Йорк


  
ОБМЕН ПОСЛАНИЯМИ МЕЖДУ СЛАВОЙ ЛЁНОМ
И АЛЕКСЕЕМ ДАЕНОМ



Я принимал Алёшу ДАЕНА по-царски.
В Театре-на-Таганке.
Собрал лучших поэтов Москвы. Чтобы слушали.
Йорика.

Алёша отплатил мне по-королевски.
Отыскал препарат oxtin-35 – «жидкую кость»,
когда меня сбила машина. Этим летом.
Из Н-Й закупил oxtin-35 где-то в Голландии,
чтобы переслать в Москву.
И пригласил долечиваться в Н-Й. к себе в мастерскую.

Так что я собирался к нему зимой. Этой.
Но зима нынче не состоялась…

Господи, прими душу его!
Грешную. Многогрешную. Невинную.

Говорят, 37 лет – возраст гения…

Дорос ли он до 37-ми


Слава Лён
20 ноября 2010, Москва




Алексей Даен


ПОСЛАНИЕ СЛАВЕ ЛЁНУ В МОСКВУ

знаешь слава
здесь — в нью-йорке
очень йорики бедны
(только бродский исключенье
помер — без алаверды)
графоман на гандельсмане
(снова бродскому привет)
лишь санчук в оконной раме
тиражирует сонет
шабалин ещё заскочит
скажет: пью теперь вино
я ж с сульфидами не дружен
только с 40 – ведёрной
ну и с балтикой ещё
(представляешь, продаётся!!!
как и бабы, мужичьё)

бахчанян в своём подвале двухэтажном
сплетничает и жалуется
а жена его поит чаем
(не поругались пока, коньяк приносил ему неважный)

материт всех халиф в захолустье
грустен он грустен
всё вспоминает кэгэбэ
и пастернака с хикметом и экономит лавэ

худяков сошёл с ума
в гениях кузьминский
и молот здесь — юрист
и в моде атеисты

остальные стихами что хуями меряются
но рифмовка с верлибром их меряются

так вот лён слава
словолёт посланник
приеду — выпьем
(если соизволишь принять и
помыть стаканы)

март 2005



Слава Лён


ДАЕНУ В НЬЮ-ЙОРК – ИЗ ПИТЕРА

ты помнишь алеша дороги харона
пешком по водам ручейка ахеронт
но в общем херово
в канун похорон

в чём душа пиджака
держится за своё? –
в деле как вожака
худякова
хуё-моё

на кой – вопрошаю – ляд
халифу-на-час
стихи?

и харьковский бахчанян? –
отпустит грехи
погулять
как мальчиков-щеголят
в духе ни Инь
ни Ян?

судачат –
ни пьёт ни ест
Ирочка – Боже! – жива
моя харьковчаночка-west
старушечка – 72:
печальная весть

лисичке – не сыр сычуг
и чукче – не рыба хек
в обидах здоров санчук на родину –
чук и гек насквозь
гайдаровец весь
и целой программы
гвоздь

на 42-ом этаже
американцев-сучат
и молот не молод уже
на коку стучать
возлегшему ниглиже
в непочатой идей
душе
своё отсидев – на чужого
не зарится саша грант
япончикова гарант
срока – такое вот
шоу!

где ты
квадратный вдруг
чёрного круга вспять
оксюморонов друг –
муде колёса опять и снова
володя друк? –
слёзы!

низко тебе челом бью –
хотя лоб пустой –
гений мой мочалов
живописец лав ю
за постой

довлатова парки пасут:
васильевский остров – сан-
микеле – шемякин суд –
и Бродский-иорик сам
не свой:
на могиле ссут

только вдовой жена
являет суконный лик праведницы –
велик подвиг –
в бомжатник пшена
подсыпать
улик
и с черепом на ладони
на ладан уже не дыша
встаёт по ночам
долдоня
йорикова душа
суча мельтеша хладея
в брод(яг) загоняя жуть
рычит озираясь –
ИДЕ Я
нахожусь?

13 декабря 2005
(2-я редакция – 2007)




ДАЕНУ.
ЙОРИКАМ.
ПАМЯТИ АЙГИ

ты помнишь алеша дороги харона
             пешком по водам озерца ахеронт
но в общем херово
в канун похорон
***.
накаркал! –
а ведь мог бы помолчать
и не вколачивать гвоздя на даче –
КАИНОВА ПЕЧАТЬ
НА МИРЕ КАК НЕУДАЧЕ

а с судаком молчать
не с мудаком судачить

АУ! – АЙГИ
последнего гвоздя
и не моги
описывать природы
бессмертия с чувашского
на все переводя
другие языки –
читай: народы –
ты футуристов выдвигал на роли
ведущие
поскольку провода
тащили в Чебоксары пропаганду
по репродуктору
про красную Уганду
про Гондурас и –
прочих ерунда

от голода
сводило животы
и пухли в пионерах злые дети
при Сталине –
разуты и раздеты –
они кормились около воды
рыбёшкой 9-ти водохранилищ
Великих строек коммунизма –
или ж –


особых троек лагерной руды
но весело долдоня «дыр бул щыл»
с Кручёныхом как младший современник
ты разливал как равный собутыльник
по стаканам
и не переборщил
заваривая кашу из верлибра
на русском языке того калибра
который Ломоносов завещал

перевезти с французского «дада»
в Чухну на пароходе из Парижа! –
ты вырос комбинатором
парниша свободного стиха
и не беда
что Даниэля
вместо посадили тебя
с Абрамом Терцем по-садистски
седьмого киселя родство вода

ну вот и я
теперь перевожу
с Немецкого
по блату совнаркома
по-путно на Ваганьково –

саркома разрушила державу –
и ежу
понятно ныне
бренные пожитки пора собрать –
поевши и поживши –
сказать «прости»
родному
багажу

21 февраля 2006,
Москва



СТИХИ АЛЕКСЕЯ ДАЕНА (подборка составлена  Ритой Бальминой)


Бешеная дворняга

ДВОРНЯГА
                  бешен
     ГОД за СЕМЬ
          (считай количество веков…)
люби       люби           люби              люби
    МЕНЯ             ЛЮБИ
            или
               FUCK OFF
      !


Полночь

Двенадцать. Моросит, - мне фары подсказали.
Каналья! И не замечал круги на лужах!
Звонок: Где он? (подруга ищет мужа)
О ужас! Верно, пьёт у этой мерзкой твари…

Я выключаю телефон. Мне одиночество дороже.
Прохожих тени не испортят тротуар.
И не испортит тачку ловящий швейцар.
Фонарь, как истукан… К себе я должен быть чуть строже.

Пора…
Скитаться одному - уже немного лицемерно.
В таверне самому бессмысленно сидеть.
И глупо расставлять себе капканы, сеть…
Ведь… надо возвращаться…
Верно?


Рыбьим глазом

Пол-улицы сквозь призму объектива
Как ящерица оставляет хвост
Чтоб я свернул в другой квартал иль мимо
Прошёл чтобы её остыла злость

Вне поиска и без конкретной цели
Погрязнув в память словно лабух в "ля"
С желаньем спрятаться в чужой постели
Но это отзвук прошлого меня...

Подошвы мокасин поют под ноты
Хрустящего бутыльного стекла
А рядом чуть хмельные идиоты
Пересекают стриты Бруклина



45 Градусов

Система координат соврала направлениям
Лобачевский просится присягнуть на Торе
Я хочу затянуть одиночества шторы
В сальто-мортале-с Кафки видений
По Карлову мосту средь ночи я бреду
В 97-м году
Бруклинского моста полемики
Вокруг меня аллергики
Что Город что Прага ведь я обойду
Постаменты козлиного блеянья
Что я пересёк
И что не про запас
Раздаётся сегодня в аванс
А коль безупречен в анфас
То явно у них преют ноги
И вот раздаётся залп
Не 68-го
Значит сегодня бал
На который приду я
Без тоги


Прикуриваю от плиты...

           Вчера мой мир рухнул…
              (С. Шабалин)

Прикуриваю от плиты
(Нет керосина в зажигалке)
Себя мне вновь немного жалко
Где веский термин - "я и ты"?

Где телефонные звонки
С вопросами "а что на ужин?"
Себе я попросту не нужен -
Так расстоянья далеки

Прикуриваю от плиты
В чужом гостеприимном доме
Я бомж
    Все спят
        И я чуть в дрёме
И мысль: "сожжены мосты"
в итоге ...многоточие.... в итоге


Дистанция

Ради неё препарировать,
          воскрешать душу,
Проводить трепанацию
          сердца.
Она потом скажет:
          это было не нужно,
Ты сам по себе - всё чего
          мне хотелось.

Невозможно! Слишком часто доверие
          бросало в зиндан.
Но прижму её к своей
          неширокой груди.
Верить себе или женщине…
          Dayen, come on!
Хотя ситуация, похоже,
          безвыходная.

Я всегда стремился к богатству
          душевному.
Избегал одиночества, - ведь я
          сам себе страшен.
Дорогая, к чему привела меня
          жизнь-шельма?
Ты молчишь. Лишь я не теряюсь
          в догадках.

Дай мне руку, одежды сними.
          Босиком
Мы измерим асфальта вертикальную
          площадь Манхэттена.
В конце концов, жизни смысл
          заключается в том,
Чтобы раздать и не потерять себя
          в этом беге.


РИТЕ БАЛЬМИНОЙ

было в бруклине возвращался в
нью-йорк из гостей ночью поздно
уставший неопределённого возраста крякнул работяга
зачем маршруты метро поездов изменили
да не меняли ни черта другие налепили
буквы наверно учат алфавит
всё равно мудозвоны мне ответил мужик естественно
то что он прав ничего не меняет
как и шутка моя уставшая
в городе где люди не меняются
только стареют и уезжают
умирать во
флориду


БИРЮКОВУ И ОЧЕРЕТЯНСКОМУ

идти
захлёстывать стопы
отягощённым вверх
быть алкоголем
и отворять стихи
и вырисовывать слова
на полотне
многонедельного запоя
и не стесняться
самого себя
закутаться шарфом
зарыться          в перепачканный пиджак
из бычьей       кожи
у компьютера сидя
вживаться в много лет уж как
мефодием придуманные буквы
и форматировать рифмованно слова
чужие
выливая на экраны принтера       лаптопа
откорректировано
слоги
зудя об одиночестве
друзьям
которых меньше
и       которые       всё больше
нежели      я


В МЕТРО

в метро уж ничто не странно в нью-йоркском тем более
как например желание использовать женскую грудь как поручень
вот этой слева стоящей без лифчика и без губной помады
при этом подкрашены глаза и стопроцентно по ней плачет противень
моего прикосновенья горячей ладонью бежево-жёлтой к сосков громаде

эта девочка недовольна естественно проведенным вечером раз в метро и одна
и по её маникюру судя жизнь обделяет что единогласно иль принято
глядит на рекламы бумажку что под оргстекло продета читает
лобик пытается морщить но тексты стих иль поэзия с грудью такой сложновато
растащить по извилинам априори безмозглым доползут ли до рая

возобновим сцену в метро девка с грудью большого размера и я качаюсь
трясётся вагон не реагируют гениталии есть супруга время не ранее
в правой руке книга поэта американского из сан-франциско родом
кол фантазий бура в мозге насилует мысли как духота в бане
мысли нагие естественные желания несовместимость с реальностью богом


БАРАБАННАЯ УСТАНОВКА

девочка очки в роговой оправе
с губками бордово-алыми
недавно как женщина
в платьице чёрном
вышагивает
а на глазах слёзы
детские

каблучками гравий дробит
звук рабочего барабана
сумку рукой раскачивает
молнии язычок неритмично
синкопы её отбивает
словно щёточкой по тарелке
по заклёпке
зубы стучат как хай-хет
а сердце лидирует в роли
бас-бочки

на троих расписанная
тринадцати лет
барабанная установка


ПО СУТИ

Мне люди
По сути
Своей противны
Пародируют театр
Используют клизмы
Испражняясь орально

По сути действия
Завуалируют уродства
Оставляя зачатие
Производству
Ведь житьё увы
Визуально

Дамы
Куда же вы
Подевались
Скучно без вас
Малость
Подробности
Паскудства
Далее…


ЛИТЕРАТУРА НА ЛОНГ-АЙЛЕНДЕ

Вот так вот бывает в жизни
Поедешь на сраный Лонг-Айленд заплатишь за проезд 12
И тебя обзовут там поэтом переводчиком и редактором
Поведут за свой счёт в ресторан и споют дифирамбы
Причём поведёт охуительной красоты сербка
А стихи твои переведенные на местный
Фонду Стейнбека прочитает лауреат до хуища премий
И естественно придут три стриптизёрши
А тебе хочется лишь одного - кончить на рожу той сербке
Которая тебя попросила выступить через две недели перед американским быдлом
И ты поедешь в это чёрт-знает-куда зная что у сербки муж
И хуй ты её выебешь - девку красоты необычайной - пиздатую журналистку
Тебе надарят целую сумку подписанных книг - заебёшься читать в электричке
А будешь звонить друзьям - ночью - в 12:30
Какая собака тебя-меня покусала раз не способен сидеть на месте
Ещё тебе предложат издать книгу переводов
А ты уже устал от телефонных и электронных переговоров
Конечно тебе будут наливать весь день всё что захочешь
Ты-я ведь алкаш - желания - выпить и поебаться но с сербкой
Потому что так надо а не потому что любит стихи твои
Ёб мать они там все на машинах и живут в домах на диете
Ёбаная страна где люди не ходят по улицам
Длинноногие сербки которых не ебут мужья
Проклятая поэзия которая меня до этого довела
И остаюсь кем есть - городским поэтом Манхэттена


DESMOND'S TAVERN
after A.D. Winans

вновь на круги твои
сто сотый раз у пульта в баре
и завсегдатай говорит: не виделись полгода
беззубый бармен наливает пиво
икота душит изнутри
подобно солитёру что в восьмидесятых
убить пытался пуделя - пса моего
и глушит музыка малоизвестных групп
сижу и улыбаюсь
ничего не происходит
лишь кореянка
к юристу-негру пристаёт
у барной стойки спорят
нижнего белья коротко стриженная
23-х-летняя грудастая модель
и карлик-гомосек из аргентины

я выхожу на перекур
смотреть как нищий омывает телефонный столб


НОВОЕ

Из Нью-Йорка
В Бруклин
Читаю Цветаеву
Соотечественники щурят глаза
В меня
Как на музейное ископаемое

Новая псевдонация
Видящая строки
Лишь в прилавках
Душа твоя пережёванная
В желудок
Падка

Время
У тебя на циферблате
Стрелки биржевые
А у меня - секундная
Не боись
Выживу


Паренёк с пакетом
Из Pearl Paint
В зрачках на силосе выращивает
Pain
Не верю
Он мастурбирует на банкоматы


ТВИД

фигура - пальто из твида
под ним человека не видно
со спины
анфас - коммуналка - в прошлом
в антураже - фарс

клейкая клетка на деде
он семенит скользит
захожу слева - семит
справа - от "7" к "А"
переправа следов на цементе

движутся под аккордеон
румына или молдаванина
компании в другой штат
вон! у них другой смрад
патефон устарел как стих даена

обновить? - стих - не рюмка
хрустальная для благозвучия
у строфы измерение - тонкость
ударная сила - колкость
повальная - цитата что ёмка

мелькает пальто из твида
зреет на мир обида -
нет у меня такого
не было и не будет
не встречу англо-портного

хоть обрез принеси -
а взять где?
есть тёща взаймы взять у зятя
теоретически можно но знать-то
кто скажет моде воскресни!?

бессмысленно к ней так обращаться
её законодатель гораций
уже снёс нам поэзии тоги
сверху вниз - знаменатель итогов -
нынче будда крещён аварцем

твид идёт на автовокзал
вкусы ткани уходят за плеву
памяти… я как деву
берёг себя…
вновь опоздал…




ПЕРЕВОДЫ АЛЕКСЕЯ ДАЕНА (альманах   ЛИТЕРАЧЕ, Санкт-Петербург)


ИЗ СТЕНЛИ БАРКАНА


ПРИБЫТИЕ

На крыльях
орлиных
в древний город
я прибыл –
где птеродактили
кружили
над моею головой
(в моей голове).


ОБЛАКА

Шагала облака
над крышами
плывут,
курицы
размером с дома,
свитки Торы
сворачиваются и открываются
в ритме
хасидского танца.
Перстни из серебра
средневековых еврейских невест
толщиною в четыре-три дюйма.
Храма купол
открыт и видны
священные книги;
на столе винный бокал.
Пригуби его –
Лэхаим!



СТУЛ

Мои четыре ноги
образуют квадрат под столом
на полу;
я неподвижен
по натуре своей.
О, как часто
я ощущаю себя под кем-то;
униженным,
изнасилованным…
Ведь создан я
для того,
чтобы
меня протирали
все задницы
этого мира.



БЕССМЕРТИЕ

Я сиганул
с Бруклинского моста.
Дважды.
Но я – неудачник.
Выжил.
Ко мне обратились
Из Книги Рекордов Гиннесса
и сказали,
что я должен попробовать вновь.
Если в живых останусь, –
установлю новый рекорд.
И третьим прыжком
я достиг своего.
В итоге пришёл к…
Бессмертью?



МЕРТВА КАК МЕТЛА

Любовь мертва как метла,
Прислонённая к камину.
Протёрты все полы,
Подметена зола.
Все свечи сожжены –
Чернеют фитили.
Заиндевели окна –
Беззвёздны и безлунны.
Нет тапок под кроватью,
Нет тряпок на полу.
Лишь морщится подушка...
И запах здесь забытый.



ПЕРЕКРЁСТКИ

         Биби в Польше

Сто лет назад
её дед
перешёл этот мост,
сел на поезд,
затем на корабль,
прибыл в Америку.
Сто лет спустя
внучка его
села в самолёт,
затем на автобус,
приехала в Пшемысль,
перешла этот мост.
Через сто лет
внуки её
навестят это место,
перейдут тот же мост,
и смогут постичь
магию перекрёстков.



РОССЫПЬ СОЛИ

«Если рассыплешь соль,
ты должен щепотку её
трижды бросить
через левое плечо,
чтоб не накликать беду», –
сказала мне мать.
«Если не сделаешь так,
пища станет безвкусной,
и не будет хотеться есть,
станешь ‘кожа и кости’
и вскоре умрёшь,
но земля не захочет
принять тебя,
ибо даже она
любит вкус в
пище своей всегда».



К СТЕНАМ

            Нату Скаммакке

Итак,
если там никого
не будет,
я стану читать потолку,
дверям, картинам и окнам.
Продекламирую
стульям и
книгам
на полках,
бокалам пустым
на столе.
Во всяком случае
прочту
только то,
что сам захочу!



ГОЛУБИНЫЙ ДОМ

Он кажется
огромным
под аркой
дверного проёма, –
как настоящий циклоп,
при этом двуглазый;
великан,
готовый
свернуть горы
одним
левым
плечом.
Голубь
воркует
наверху
перемычки дверной,
клюв
задирая и опуская,
будто нам говоря:
«Эй!
Это мой дом!
Вон!»


ДЕНЬ, КОГДА Я ЗАБЫЛ ПРИНЯТЬ ГИНКО

Сначала, утром тем,
забыл
принять таблетку гинко.
Затем, обедая
в кафе с названьем «у Паскале»,
забыл свой телефон.
Потом, сыгравши в лотерею,
забыл я записную книжку
у киоска, что на Пятой авеню.
Работники в французском ресторане,
вознаграждение не взяв,
вернули мой мобильный телефон.
И в итоге, к киоску прибежав,
нашёл в сохранности я
записную книгу со стихами.
А суть проста –
я не должен забывать
принимать по утрам таблетки гинко                                




ИЗ АНТОЛОГИИ ОДНОГО  СТИХОТВОРЕНИЯ «ПЕРЕКРЁСТНОЕ ОПЫЛЕНИЕ»
(Москва - Санкт-Петербург,  2010)


АЛЕКСЕЙ ДАЕН



***

калачиком свернувшись
девочка плакала
в трусиках малышка и в маечке
кошка ей спинку грела
кошке кот полосатый снился
на кухне сковородой
мать затылок отца лечила
валялся отец на полу
тёща спала
сын
был на выпускном вечере
светловолосой подруги
тискал брюнетку
хотел минет
а девочка плача уснула
и снился ей океан
без рыб китов и кораллов


Алексей Даен: Сопротивление «вселенского» материала в природных условиях земли

Мотив несоответствия и непохожести не случаен в поэзии Алексея Даена.
Однако это несоответствие — не чужеродность классического борца за справедливость — сгину, мол, «во глубине сибирских руд», но: «граждане послушайте меня!» — послушаете, и ваша жизнь станет лучше.
Вряд ли это чужеродность (тоска) русского эмигранта живущего на чужбине — «эта страна мне не в пору, с чужого плеча» или уныние американца, которому тесно в собственной отчизне; не грусть хулигана, развратника или праведника-спасителя; не кисловатая ухмылка холодного созерцателя…
Всё дело в том, что персонажи Алексея Даена — инопланетяне, живущие среди землян, и поэтому им тоскливо, но это не тоска в привычном понимании этого слова, поскольку инопланетяне заброшенные на землю не тоскуют, а лишь желают того, чего их лишили по причине невольной прописки на нашем глобусе — контакта с потерянным космосом…
Поэтому «девочке свернувшейся в калачик» снится океан, но не земной океан, а некий солярис «без рыб и кораллов».
В тех случаях, когда герои Даена всё же скроены из земных материалов, они слепо бредут по кастаньедовской дороге в свой недостижимый Икстлан — «сын на выпускном вечере светловолосой подруги тискал брюнетку хотел минет», но минет от брюнетки он, скорее всего, так и не получил; кошке снится полосатый кот, а встречается она, предположительно, с рыжим и т. д. Подозрителен и сам автор — он и «не православен и по праздникам не иудей…» А кто ты тогда, ваще?
Но это о лирическом герое (героях Даена), к которым мы ещё вернемся. А теперь несколько слов об эстетических зигзагах автора. С содержанием у поэта прошедшего и огонь, и водку, и ржавые (они же хромированные и оцинкованные) трубы, сложностей никогда не было, поэтому Алексей Даен долго искал в литературе «свою форму». Вначале писались не слишком удачные рифмованные стихи. Потом последовали верлибры с чрезмерным избытком прозы.
Чуть позже, Даен пошел по пути смещения семантических основ языка, но не довёл эту тенденцию до абсурда, шарлатанства и узаконенной графомании.
Как многие русские поэты конца двадцатого века, Алексей почти отказался в своих текстах от знаков препинания — путь этот содержит в себе изрядную долю риска — ведь с отказом от пунктуации, из звуковой палитры стиха исчезают «ударные инструменты», а с ними стержневой ритм произведения. Но иногда этот риск (простите за ликбез) оправдан, ибо читатель невольно становится соавтором предлагаемого ему текста.
Если провести поверхностную аналогию поэзии с музыкой, то текст, в подобных случаях, покидает магнитное поле классики, рок-н рола или эстрады и, как бы, становится творением джазовым, поскольку читающий наделяется возможностью по-своему «петь прочитанное»…
В итоге упомянутых выше поисков получился редкий по своей убедительности симбиоз прозы, поэзии, журналистики и… музыки.

Далеко за полночь
под носом сопля с сигаретой
По опросам на Родине
стихи не понятны…

Это — почти журналистика, и автор, вновь, становится землянином. Но тут же перестает быть им быть — поскольку, несмотря на то, «что страх помноженный на беспомощность пинцетом в кошелёк лезет», поэт говорит «вовсе не о деньгах — а «о чем-то насущном более О том, что красивее жестами выразить…». Автор, не верит ни в земное счастье, ни в попытки краткосрочно обрести оное:

уезжаю — здания рушатся
за ними любви
дружбы и семьи
всё домик карточный…

Один известный отечественный физик, эссеист и филосов с конца семидесятых годов призывал западную интеллигенцию (напомним «несведующим», что Россия — часть западной цивилизации) перестать отступать, забыть о декадансе, релятивизме и эскапизме; поднять на щит жизнеутверждающую лиру. Пока что интеллектуальная элита Запада этому совету, по большей части, не вняла.
Не получилось это и у Алексея Даена:

Длинные тире изгибаются
удочкой смысла клева
Но рыбка — увы — не золотая —
окунь блестящий на солнце…

Да, наступления (даже лирического) у Даена не получилось. Но получилась свежая и искренняя поэзия — не «смешанная техника» высосанных из пальца жанров, а весьма любопытный и жизнеспособный симбиоз жанров подлинных.
Сергей Шабалин




СЕРГЕЙ ШАБАЛИН



***

Я пишу для театра «Кривое эхо»
несерийной жизни антисюжет.
Отражаюсь в зеркале — только я ли это?
На плечах пальто, но меня в нем нет.
Протыкаю кофе двурогой вилкой —
зачерпнуть пытаюсь. Из года в год
я вхожу в ваш дом через черный выхлоп,
выхожу через желтый вход.
Каждый миг на ось ошибки нанизан.
Застревают в челке намокшей пальцы.
Устою на тощем ребре карниза,
поскользнусь на сухом асфальте.
Леденящим сном по кадык залит,
вижу, как над постельной ванной
расписное яйцо Земли
вязнет в сетке меридианов.
Мне бы черной дыры недра
вскрыть спиралью тысячелетий,
но вокруг меня… жидкое небо,
как в одной позабытой ленте.
Я пишу для театра «Кривое эхо»
несерийной жизни антисюжет.
Вот мое отражение — только я ли это?
Вот пальто, душа… Но меня в них нет.


Урбанизм Сергея Шабалина.

Будучи в Нью-Йорке, Геннадий Айги, попивая красненькое, сказал мне, что российская поэзия, по сути, — поэзия деревенская, а единственное в ней урбанистическое исключение — Владимир Владимирович (не Набоков, и не тот, что живёт в телевизорах, газетках и кремлях).
Я не согласился:
— А как же Шершеневич?
— А из живых? — Поинтересовался мой любимый орденоносный мэтр.
— Сергей Шабалин!
— Не знаком, к сожалению…
— Время есть.
Да, тогда — 2004 м, время ещё было. Айги не успел ответить. Хотя… кто знает?

Сергей Шабалин. Серёга, Серый, Серёжа, Сергун, Сёрдж. Человек трёх стран (одна из них лишь в суде над Подрабинеком осталась) и двух городов — Москвы и Нью-Йорка. Пишет «несерийной жизни антисюжет», в котором антиподом предстаёт перед изогнутой траекторией межконтинентального полёта зеркалом, пересекающейся и продолжающейся, превращающейся из параболы в гиперболу, единичной траекторией судьбы автора. Да и в этих столичках он перемещается броуновски — Бронкс, Коньково; Переделкино, Бруклин; Лонг-Айленд Сити — Дубровка… Сабвей Нового Йорика со стихами Бродского в вагонах, московский метрополитен с евтушенками из репродукторов над лесенкой-чудесенкой, электрички… «Финики», «Дельта», Аэрофлот»…

Дырявый свитер из-под куртки выпустив,
(навек презрев костюмы и пальто),
он медленно врастал в гранитный выступ
возле известной станции метро.
Наверно, бомжевал мужик…

Автор стоит несколько в стороне от своего лирического героя, напрочь лишённого мандастрадательного уклона-наклонения, а что было — то было, и… В русской поэзии, — у когого ни возьми — за редчайшими исключениями, наблюдается один и тот же многострадательный ход ферзём — «меня выебли, денег не дали» или же — «птичку жалко», что одно и тоже. Благо поэзия Шабалина лишена этой плаксивой нотки:

Я потерял тебя в убогом каждодневье.
В стране сытых желудков и некормленных чувств.
В стране, в которой общаются по инерции,
и никто никому, по сути, не интересен…
<…>
Я бросился искать тебя в бары восточного Вилледжа,
но ты жила в них весной 89 го, а сегодня зима 97 го —
много империй, дружб и смертей утекло с тех пор.

Или:

На Дубровке сносят старый дом,
до костей изъеденный пожаром.
Зрители смеются — им не жалко
дома и всего, что было в нем.
Я ценю бесчувственность толпы —
фигуранты сносов и пожаров
знают: рядом с домом пробежала
жизнь их страны …Троянский быт,
метры коммунального бессилья…

Спокойные строчки, без страданий, с фактами и тактами (одна из профессий Шабалина — журналистика, что видно из стиха в данной антологии: «Я пишу для театра «Кривое эхо»
несерийной жизни антисюжет.»), без истерик («мы врежемся в берег»?). И зима Нью-Йорка 97 го уже не сильно отличается от столицы России 2010 го. Заменим Вилледж на Китай-город, и мало что изменится. Серж космополитичен.

По образованию Шабалин — художник. Вот только сборники свои не оформляет, это делают для него Шемякин и Шевел. Будучи эмигрантом «третьей волны», когда, покидая СССР, люди прощались навсегда, Шабалин не стал «эмигрантским рупором» как Довлатов или Халиф, не примкнул ни к одному «течению» — ни к ученичкам Коки-Махно, ни к заунывной «Гудзонской ноте», фальшивой. Нью-Йорк — декорация, Москва — то, что с детства.

Снова еду от Таганской до Планерной —
та же ветка, но век иной…
А прошло лишь лет десять или:
десять лет прошло!.. Целых десять.
Исчезающе далеки
звуки канувших в лету отчеств.
Чаепития в мастерских.
«В черном оборотни» и прочее.
<…>
Вечный поезд в сторону Планерной.
Я когда-то летел до Сходненской.
А теперь торможу на Тушинской.

Или:

Нью-Йорк — иллюзия.
Москва — аллюзия.

Иногда у меня спрашивают: «Ты, случайно не знаешь, где сейчас живёт Шабалин?» И я каждый раз медлю с ответом. Последний раз брякнул: «Собирается в Тулу». «А откуда»? «Кажется, с Бауманской…». «А, почему не назад, — в Нью-Йорк?»
Интересно, как бы прошёл подобный диалог, будь я в Москве, а Сергей, предположим, в — Манхэттене… А, впрочем, — не так уж интересно («расписное яйцо Земли вязнет в сетке меридианов»). Читайте Шабалина — куда интереснее. Встретите, где бы то ни было, — передайте ему привет от меня — из Дублина и Сан-Франциско.

Слева — снова эстетов засилье.
Справа — снова засилье жлобов.

А Сергей — на своём месте. В этом и есть мужское счастье. И напоследок, — стихи Шабалина мужские по сути, но не мачо, что нынче большая редкость — полифоническая точность нулевой эстетики.
Алексей Даен



Публикация для «Новой Реальности» подготовлена Валерием Мишиным