Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ | Спонсоры | Связь с координатором портала |
Центр |
Дина ВалееваОб авторе: ... |
Людмила УлановаОб авторе: ... |
Дина КрупскаяОб авторе: Поэт, переводчик, выпускающий редактор детского литературного... |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаСеверная АмерикаКанадаСШАЦентральная АзияКиргизстанУзбекистанСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Вячеслав ШаповаловМои бабушкиМои бабушки Степень родства
От блокады до блокады – облака да облака,
нас история лукаво в современность облекла. Будущее очищенье, века нежная трава? – боль и холод отчужденья стали степенью родства. Стоило ли с ног валиться, хоть усталости не жаль? – позади Боброк Волынский, впереди – Бабрак Кармаль. Наша вещая природа не почует в нас беды – ждали мы Кола Брюньона, но пришел Кола Бельды. Что же, если ты мужчина, боль прими и не сморгни, облик хана Тэмучжина лику Дмитрия сродни. Жизнь твоя не отмахнется каламбуром: нищий – мот, днище каждого колодца – наизнанку небосвод. Не судьба с судьбой лукавит, а мы сами лжем себе, всяк свою дыру буравит, всяк ответит на Суде. Все, что было, снова с нами, скажем – плоскость, выйдет – грань, хоть цвета меняет знамя, но пощупай – та же ткань. Круг замкнувшийся греховен, скажем – профиль, выйдет – фас. Боже, кто же тут виновен? Ну а кто же, кроме нас! Человек меняет кожу, робко в форточку стучит: – Боже, что ж я подытожу? Но вселенная – молчит. Гнездо аиста Стансы «Лелеко, лелеко! До осенi далеко...» Дмитро Бiлоус «Аист, неба око! До осени далёко…» …Господи, опять никому не верим, и Тебя не видим мы, Свете тихий, аист ладит дом, ветер верен перьям, ангелы беседуют с аистихой. …Снежная столица в печатном шаге оглядит пространства с державным гневом: должно Карфаген привести к присяге прочим в назидание карфагенам. …Площадь с тюркским именем, с черным дымом, матерь городов, что родства не имут: зря, паны, якшаемся с Третьим Римом, жить в такой дыре никому не климат! …Хаммеры библейской толпой пасутся, издали всем лыбится оклахома, в боевых объятиях камасутры пользует хохлацкого охламона. …Не болей душой о чужих юропах, ешь тушенку родины, хмурый воин: полстраны отцов, век назад в холопах, полстраны других – оплели конвоем. …Бесы точку тронули на экране – упокоен боинг на звездном танке, побратайтесь, добрые громадяне, летчицы, наводчицы да вакханки! …Рвется ярый огнь из несытой пасти, загасить бы тостом – ан выпить не с кем: с новым годом родичи, с новым счастьем, уж кого – с луганским, кого – с донецким. …Сыну мать прошепчет: дай, кровь замою, ты простись со мною, с судьбой обидной, вознесись, безвинный мой, над землею – красносинебелой, жовтоблакитной! …На доске разбросанные фигурки, тронутые тленом слепые клетки, родин двух растерянные придурки, рано поседевшие малолетки. …Выжить ли птенцам на исходе гнева? – брезжат в чащах боги, во тьме дубовой, рушатся снежинки с немого неба местной бессловесной всеобщей мовой. …Чьи провидим кости в песках пустыней, чей раскол в масонах, инцест в державах? – в прошлом настоящее упустили на волнах безродных, на рельсах ржавых. …О каком грядущем своем восплачем? – счет проплачен, только чужой аортой, карфаген у каждого здесь утрачен, или рим – какой уж? никак четвертый? …Сердце опустело – чья ж это кража? – воровская висельная арена – ты ли, обеспамятевшая раша, или ты, обдолбанная юкрейна? …Всех нас, что друг друга в песок стирали, ах, как беззастенчиво отымели! – где всё то, что запросто растеряли, птицы наши, гнезда и колыбели? …Кто мы, мертвых пажитей аборигены? – нежить и предательство пахнут псиной, где же наши римы и карфагены? Все – иуды, все встанем перед осиной. На ранних поездах
Какая ширь! Какой размах!..
Б. Пастернак В вагоне, из тех самых, ранних, что в путь нелегкий собрались, стоят – глухонемой карманник и деревенский гармонист. Стоят, не видя и не зная один другого, и для них железных рельс река живая – живой, спасительный родник. ...Тиха украинская мова. Скользя по мутному стеклу, упорный взгляд глухонемого уперт в глухонемую мглу. Смыкая даль горизонталей в двухмерной плоскости стекла, толпу неслышимых деталей размазывает молча мгла. И длятся – дольше жизни целой – на полустанке часовой, винтовки взор оцепенелый над предрассветною травой, улыбка трактора-фордзона, дыханье чье-то у лица, настигшее в конце вагона отступника и беглеца. Красивый, двадцатидвухлетний, отец мой в тамбуре стоит и эхо родины последней в себе, не ведая, таит. И на ремне его двухрядка на стыках голос подает как эхо высшего порядка – и будит 33-й год. С фальшивой справкой сельсовета и эхом выстрела в ушах он промотал свои полсвета, с эпохой соразмерив шаг. Он полон юности целебной, что очень скоро пролетит, он верует, что Город Хлебный его, изгоя, приютит и молча сжалится, и скроет в степи без края и конца, в огнях периферийных строек беспачпортного беглеца. Чем громче оклик паровоза, тем молчаливее вагон, и века огненная роза чадит и просится вдогон. Молчит толпа. В тужурке черной опять на станциях конвой, он ходит, словно кот ученый с тысячеглазой головой. …О, только б не забыть сегодня надежд безумье, сумрак, страх, кровь, грязь, бессилие Господне на тех, на ранних поездах... Пьяный корабль Стенограмма атомной подлодки. 1990
...К настежь распахнутой влаге!
Артюр Рембо
– ...Тоже – “к настежь распахнутой”?..
Что же теченье наклоняется к толщам подводных аркад, если это арктическое отреченье, то зачем в пустоту упирается взгляд? Как попал я сюда, после чьих возлияний, чей начальственный ноготь на карте провел борозду, что постылей полярных сияний? Я – лишь улей с комком замерзающих пчел. Ненавижу бессонниц своих коридоры, вахт ночных паранойю, ухмылки ракет! – сквозь броню из титана, сквозь душу, сквозь поры рвется бешеной ненависти свет! – мой реактор – горит! Вот и грянуло время расквитаться за черную долю свою. Ты, полярная ночь, раствори мое семя – мой веселый плутоний – в чернильном краю. Что со мной? – мое сердце сжимается стыло, гаснет свет, нарастает щемящая глушь, был я домом, теперь я – стальная могила, отпускаю грехи аж на тысячу душ. Не успеть никому за крутым поворотом, славься, тайна военная мощи страны! – мы чужим катерам и чужим вертолетам не откроем того, как мы дивно сильны. Не поспеть к покаянью виновно-невинных: адмиралы, ползком на кремлевский ковер! – в этих тайнах и тенях, и майнах, и вирах опускается мертвой эпохи топор. Море, черный курган, где рабов погребают, где ты прав иль неправ, не узнает никто, бескозырки плывут и сердца умирают в средостеньях кальмаров и песнях китов. Опускаюсь на дно, вещей боли кромешней – я покинут командой иль нет, все равно, что мне толку от ваших конвульсий, конверсий, от конвенций – когда подыхать суждено. Морячки, отплывайте скорее подале – ох, сейчас и рванет мое сердце вразнос! Я – подводный корабль, и меня проиграли. Славься, родина-мать! Плюнь в ширинку, матрос! СТРЕЛЬБИЩЕ ФОРЕЛЕЙ Живем лишь раз, так пусть потуги жалки – пересчитать, как капельки росы, утехи сердца, дружеской рыбалки, прозрачно-невесомые часы. Душа предчувствием не обмирала, когда меня – районный пионер! – в сыпучий взлет верховьев Ур-Марала вез друг мой, гуманист и браконьер. Меж серых скал и глин багрово-красных, буксуя там, где мчал вчерашний сель, нырял УАЗик, увозя в заказник под хор мужской: аль не бывал досель?! Быть иль не быть – но жалость надоест нам под натиском традиций пикника, поскольку помышлять о неизвестном за удочкой не принято пока, однако стоит лишь напрячь вниманье над поплавком на бешеной реке, и ощущаешь, как у мирозданья – венец творенья – сам ты на крючке. Живем, чтоб в круговерти карусели всем телом ощутить земную твердь и вспугнутой реликтовой форели мгновенную серебряную смерть! – земных тревог несущаяся глыба накрыла мир, и долго ль до греха? – меня простишь ли, съеденная рыба? – простишь, ведь ты не рыба, а уха, сегодня ты, а завтра я, так в миге сожмется жизнь, жестока и темна. Возрадуемся: все мы в Красной книге, все перемрем – останется она. Пока, однако, в роли рыбака я – вольно же толковать мне про добро, недрогнувшей рукою подсекая живой блесны живое серебро. Мужской синклит на берегу зеленом, костер, родник, оставлены дела... Что ж мир так полон горем и озоном, ведь жизнь щедра, дала нам, что смогла, и что могу сказать я – в сути голой должна мой голос заглушить река, а жизнь полна убийственной крамолой и от чужого горя далека! Отделаться лицензией несложно, но, вглядываясь в то, чем я живу, провижу, как неслышно, осторожно День Гнева к нам крадется наяву, уже ущелье стынет в смертном свете, и незачем, и некого любить, прости нам, рыба, мнимое бессмертье: себя-то сами рады мы простить... Недоиммигрант бежит навстречу мал и кривоног ворот тяжелых трудно движет створку хозяев встретит к вящему восторгу доложит всё он выучил урок мичурин хренов пламенный ламарк в сырые ночи робкий сторож дачи треск топот шорох уханье и плачи весною алый летом белый мак стреляют азиатка цепь грызёт дрожат клыки от грома и свободы там за шоссе дробятся дни и годы и каждому удару свой черёд дурак пермяк ушаст и редкозуб запуган любопытен детство было экспериментом пьяного дебила папаша в орденах и стар и глуп в россию подались оставив дом к родне но вся родня сплошной свинарник отец лёг помирать в воспоминаньях а сын в бездомный мир шагнул с трудом но молодцы менты и погранцы немедля отловили нелегала что за нога беднягу не лягала земля отцов да где ж они отцы вернули тут же в рабство угодил батрачил в хлопковой тюрьме узгена восточного поднахлебался гена пришёл туда откуда уходил меня в россию взяли б вы тогда я дом построю даром я умею я по шнурку стена а я за нею журчит бессвязной повести вода про телескоп ли про велосипед про звезды про нашествие тимура льёт дождь собака с кошкой дремлют хмуро вот жизнь которой не было и нет Уральские самоцветы К. Скворцову Уральские самоцветы, бажовское волховство, исчезнувшие планеты, загубленное родство. В тумане пихты намокли, скрылась волнистая гладь, поселок ли, городок ли – на карте не сыскать, исчезнувшая отвага безвестных Божьих гонцов, рыбак, охотник, бродяга, семиклассник Костя Скворцов. Берданка советского школьника мила окрестным лесам, как мил заброшенным штольням незамысловатый “сезам”. Открывались ему каменья – нетронутые мгновенья, изумленья запретный плен, ничего не прося взамен. И каменный груз обиды в отцовском вещмешке – тяжелей египетской пирамиды побрякивал в тоске. И, вот в предвкушенье воли, в мир уезжая большой, подарил он любимой школе музей сокровенный свой. Года летят без событий, гремит по камням река, не сыщете – не ищите! – ни школы, ни городка, все стерто, развеяно, скрыто, бульдозер победных лет давно просеял сквозь сито осколки земных примет. Куда вы канули, камни речений, судеб и сел? – смешались авель и каин, над каждым – чужой ореол, бескровно и безответно настиг нас мерзлотный склероз, повымерло незаметно, а паче – поразбрелось... Мальчик вышел к искомому миру, его книгам внемлет земля, он видит из окон квартиры пирамиды Кремля, вокруг – то сановные хари, то зарубежные миры, помнит ли он о давнем даре Хозяйки Медной горы? И хоть не убавила прыти детства его река, не сыщете – не ищите! – с берданкою паренька. Бог-геолог, бредущий снова по осыпям истин сих, видит камни – но Слово не вспыхивает в них там, где мальчишья ватага, отвагой озарена, слепые очи ГУЛАГа поднимала с песчаного дна. Боже странствующий, ищущий снова, где каменья, а где лоза, Ты узнаешь ли Кости Скворцова дерзкие глаза? – тончайший скол малахита ранит Твою ладонь, его не заметило сито, и Ты его, Боже, не тронь! – прости нам, нитратным растеньям, убожество в Божестве – расстрелянные растленьем, мы были всегда в большинстве. Темно, одиноко и голо. В камне – горит тишина. Где городок, где школа, где люди? Где та страна?.. Украинская баллада Памяти Дмитрия Кузьмича Шаповалова Вот гарцует на пригорке – девки, закрывайте шторки! – дядя – Митька-егоза: с детства доставалось порки, но усы всегда в махорке, в серой ярости глаза! Был он прасолом и волком, жизни вкус изведал с толком, и не покидал седла, пялились донцы-соседи: уродится ж чёрт на свете! – на горячего хохла. В прошлой жизни бесталанной был у деда конь буланый – царский поезд обгонял: дед нашёл себе шараду – двинул покорять Канаду, сотнику коня загнал. Переполошил округу сын-малец – украл зверюгу, в гриву утыкая нос, жеребца в степи запрятал, но – нашли, и он заплакал. Так мой милый дядька рос… Только вспомню слёз и смеха нескончаемое эхо – всё, что рассказал отец – ненависти или мести рад я больше, чем невесте, хоть всему пришёл конец. Под звездою скорпиона, поумерь-ка скорбь, Иона, тормозни свово кита: то ли ноет ретивое, то ли воет рулевое, то ли силушка не та. Голь, кацапы, тавричане, греки, персы, молокане – накипь русского котла, пахнет язвой моровою да войною мировою, бьют сплеча и жгут дотла. То сангвиник, то холерик, дядька не искал америк, он другой рванул стоп-кран: золотые вшил десятки в шубы старые заплатки, молча канул в Туркестан. Но до этого – собаки! – ранен был в нечестной драке, отлежался на печи, зиму бабушка лечила, от болезни отлучила, но от мести – отучи!.. О, змеиная улыбка, шаповаловская сшибка: сдохни, но сочтись во всём! – кровью легкие заполнил, но дружка того запомнил и всех прочих, кто при нём… Наступило время свадеб – улицею меж усадеб прёт обидчик, пьян слегка. Дядька мой в бекеше длинной у ворот стоит с дубиной, взором нежит облака. Вот шеренга женихова, вот невестина обнова – под веселую гармонь тяжко хрустнула дубина, замертво упал вражина, дядька же – побрёл домой. Раз кого, уж вы поверьте, он убил (пусть не до смерти – но потом не жизнь была), дядьке каторга светила, но маленько подфартило: революция пришла. Кровью мытые закаты, краснозадые мандаты, тиф, колхозы, голод, мрак… Вспомнить – и опохмелиться, хоть он и поныне длится, отчей пажити бардак. И бегут от половодья – всё кулацкие отродья, дед мой, родичей толпа: от Медведицы и Дона, от поруганного дома, век не кончится тропа – за горами, за долами, за калмыцкими степями, за печальной Сыр-Дарьёй, где страшны и мохногруды прокажённые верблюды, а душа полна зарёй... Я там жил – какое диво, по усам текли мёд-пиво: чашу там до дна испил. Там отцу божился: «Тату! Буду с краю ставить хату!» Но поклялся – и забыл… Так и дядька¸ хоть не ссыльный, жизнь свою рукою сильной повернул – не ожидал, с той поры, как бил дубиной, больше родины любимой он до смерти не видал. Прожил век, поторопился, и с родными не простился, сжал обиду в кулаке – отошёл в степи казахской, то ли гуннской, то ли сакской, в собственном особняке. Кончились его химеры: мне в глаза, на гребне эры все, на фото вставши в ряд, и укоры, и примеры – пламенные офицеры, братья старшие глядят… В топоры я не рубился – но у дядьки научился не чураться всех голгоф, как последняя паскуда. И – не умирать, покуда всех не отплатил долгов! Смертный миг и запах гари – всё вернул бы каждой твари: видно, не дано простить. Что ж, коли сложилось плохо, и твой враг – сама эпоха, надо жить. И этим – мстить. С украинского Из Катерины Бабкиной *** Он её обнимает, он уходит в рассветную муть. А она ему: «Береги лицо и руки, будет пурга, говорят, запасную одёжку, нож, соль да медвежий клык не забудь, воротник не грызи – я туда вшила яд; помни – твердят о правах, но в этой игре правил нет, куда бы ты ни направился, добрый путь, но не жди – никто тебе там не даст ответ…» А он ей: «По утрам прогревай машину, да не ходи одна! – береги стариков и детей, инвалидов, птиц и своих святых, ожидая меня, в ночь не вглядывайся – нету у ночи дна, не смотри новостей – и с ума не сойдёшь от них, ну а нас не минуют вино и пепел, бинты и пули, и кровь во тьме, все ответы нынче – о пропавших без вести да о зиме, хотя, с другой стороны, и вопросов уже никаких – всё, против чего обычно идут на смерть, убивает и нас, перекрывает дыханье, свободу, отключает нам gprs, горлом пускает кровь, лишает слуха и глаз, бьет мраком и голодом по сердцу и уму…» Оба молча надеются: что-то его/ее сохранит, мёрзлый нож рассвета режет простор небес, сомнений, слёз, колебаний кончился лимит. Она остаётся во тьме. Он уходит во тьму. ПРИЛОЖЕНИЕ: Катерина БАБКИНА *** Він її обіймає, вирушаючи зранку в сонячну каламуть. А вона говорить: бережи обличчя і руки, передають вітри; запасні штани, сіль, ведмеже ікло, ніж – не забудь; в скруті не гризи комірець – я зашила різних туди отрут. Пам’ятай, що права є, але що немає правил в цієї гри, іншими словами, куди б не зібрався ти – в добру путь, але відповідей тобі там не дадуть. А він відповідає – щодня прогрівай авто, не ходи одна; бережи старих і дітей, інвалідів, птахів і своїх святих. не вдивляйся, на мене чекаючи, в ніч, бо у ночі немає дна, не дивись новин; взагалі, не дивись кругом забагато. Не омина нас вино і попіл, бинти і постріли, кров і сніг. З відповідей на сьогодні – тільки зниклі безвісти та зима, але, з іншого боку, і запитань у мене більше нема. Усе, проти чого помирають зазвичай, унеможливлює нам життя, унеможливлює дихання, свободу, gprs-покриття, доступ до інформації, їжі, світла; контролює серцебиття, горлом пускає кров, позбавляє кругозору і небокраю. І обоє мовчать і думають – хай що-небудь його/її збереже, ріжуть промені мерзлі ранкове небо, немов ножем, і немає сумнівів, вибору, сліз. Саме час уже. Вона залишається. Він вирушає. |
ГолосованиеКак часто вы посещаете портал "Мегалит"?ЖурналыСОТЫРусское вымяВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЮЖНЫЙ УРАЛБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовТело ПоэзииГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗИНЗИВЕРВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕИЛЬЯАРГАМАК-ТатарстанИНФОРМПРОСТРАНСТВОДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЗАПАСНИКЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗЗНАКИ11:33УРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬАЛЬТЕРНАЦИЯ |