Повесть времeнных лет

Н.В. Гоголь писал о Кремле, подразумевая птицу-тройку; как летит она, вьется клубами над рази-нутыми от удивления русскими людьми… Откры-ты рты ветру, что скачет, крутя народы и государ-ства, и все несется, будто чудо-еж с горы, тыча перстом: "ты…ты…ты…" - далее, далее… А в крем-левских  окнах торчат, вытаращившись на зарю человечества, железные вожди и их товарищи маузеры… Холодная голова, горячее сердце, чис-тые руки; ничего, товарищ! Но молчат железные герои, ни звона, ничего, лишь ветер играет же-лезным прахом; прощайте, товарищи, вы сложи-ли свои головы, и вот теперь они лежат… Кто, кто тебя выдумал, птица-тройка, и почему тебя три? Нету ответа.

Кремль

Высокое здание Московского Кремля, ничего не скажешь. И даже не так уж высокое, но с другими не идет в сравнение; быть может, это роспись истории? или подпись? Кремль в основном вы-крашен в красный цвет, в честь спокойного рус-ского пейзажа. Что еще? Проходя мимо, каждый волен бросить в Кремль монеткой, и вот, если попадет, то вернется в Москву или хотя бы в Московскую область.

О Кремле

Вот спорят: сколько в Кремле комнат. Это, невер-но, нисколько. Внутри имеется лишь одна пала-та, вычищенная и приукрашенная в честь Ивана Сусанина. Иван Сусанин не дошел до Кремля, и вот построили эту палату. Иван Сусанин в основ-ном жил в лесу и по обычаю русского крестья-нина бил белок; встречая же медведя, не торо-пясь, кланялся, проговорив обязательно: "До-брый путь, Медведь Анатольевич". Может, пото-му его медведь и не трогал?

Кремлевская кошка

В 1918 году по Кремлю шлялась ядовитая кошка. Это не вымысел, к несчастью, а чистая правда. Эта маленькая ловкая тварь, не имеющая с обыч-ной кошкой ничего общего, перекусала по пере-менке всякого, кто по служебной надобности по-падался ей на пути; даже товарищ Менжинский не избегнул общей участи... В конце концов, В.И. Ленин подписал декрет, чтобы эту кошку рас-стреляли. Короче говоря, красноармейцы, спле-вывая на пол, пошли вредительную кошку арес-товывать, выставив свои мандаты. Но из этого ничего не вышло: кошка, отлично знавшая рас-положение кремлевских комнат, дунула мимо молодых бойцов и пропала во мгле, спаслась, а все участники событий со временем умерли.

Кремлевские звезды

Известно, что император Наполеон носил треу-голку, но выводов из этого делать не хотят. Эта треуголка не шла к его толстым ляжкам, пусть и в лосинах, так-то. Нелепый, как лютеранин, им-ператор отдавал распоряжения по-французски; а много ли надо французикам? дунь и упадут. Итак, в одну из компаний Наполеон сидел на холме, хмурился и размышлял. А перед ним на пне сидел русский мужик и без переводчика по-казывал ему фигу. Если представить эту простую картину, то захватывает дух, будь ты русский или нерусский – просто захватывает дух, и все. Вот и кремлевские звезды горят, как Большая Медве-дица, ни у кого не спросясь, повинуясь рукам крепколобых бригадиров – день и ночь, день и ночь…

Гимн

Наконец-то написали Гимн. Он начинался слова-ми: "Уважаемые лютеране!", и вот всякий слу-шал и испытывал небольшой холодок. Слова для Гимна придумал мастер довольно крупного це-ха; он пообещал вложить в эти слова какой-ни-будь смысл. "Уважаемые лютеране!" – говори-лось в Гимне – казалось бы, довольно просто, но это выбивало из глаз слезы.

Как-то ночью двое алкоголиков спорили, уста-вясь глазами в книгу, о динамике подтекста. А по радио передавали Гимн в качестве опытного образца. Тут оба товарища встали, точно услы-шавши соленое словцо, окоченели, как самураи.

Кремлевские куранты

С 1918 года кремлевскими курантами заведует товарищ Вохов. В его обязанности входит регу-лярно поглядывать на часы хозяйским глазом и не давать лапать куранты, кто бы ты ни был. В прежние времена, пока в стране были пионеры, они приставали к товарищу Вохову, чтобы тот рассказал им о революционных победах, и как он защищал куранты от юнкеров. А товарищ Вохов ласково говорил пионерам: "Прочь, бро-дяги!" – и те разбегались, отдавая салют. Потом все это кончилось, и вот все стали ожидать, что товарищ Вохов, когда умрет, будет занесен в Книгу почета. Но он не умер, а только окостенел, и на его нахмуренном лбу выступил светлый мох.

Ленин и лебедь

На задворках Кремля имеется небольшое озеро  (это исторический факт). А в озере в жаркие дни плавали кремлевские туземцы. Обернув бумагу вокруг чресел, они прыгали в воду по одному, а после громко пересчитывались, чтобы кто-нибудь не потерялся в мутных водах.

Однажды в конце октября в воду прыгнул сам В.И.Ленин. Очутившись в воде, вождь почувс-твовал себя препохабно: во-первых, вымок с го-ловы до пят; да еще утерял железную коробочку, подаренную Марией Ильиничной ко дню свадь-бы. Это была пустячная вещица, однако там имелась самоличная Марии Ильиничны вышив-ка: два лебедя да рабочий с крепким молотом. Короче говоря, Ильичу нравился подарок, так что он даже шутливо назвал Марию Ильиничну ба-тенькой. Вот, мол, батенька, как недурственно выходит, коли постараешься! И тут окаянная ко-робочка и выпади из жилетки. Бряк – и повали-лась на дно.

Четверо красногвардейцев, дежуривших на берегу, не растерялись: схватились за маузеры и открыли пальбу по камышам. Сам же Владимир Ильич, браня вечное прекраснодушие некото-рых товарищей, выбрался из воды, но не удер-жался и схватился за бока; вода так и хлестала из карманов, из брюк, из-за воротничка; да тут еще и рыба неизвестной породы возьми да окажись за галстухом… Владимир Ильич, отсмеявшись, назвал рыбу «милостивый государь» и потом еще долго утирал глаза, прибавляя, что смехом можно вылечить любую хворь, кроме разве что скарлатины…

Немота

В.И.Ленин первым уважительно назвал кремлев-ских старожилов носорогами (и даже шутил, что обломает товарищу Троцкому его рога). А това-рищ Троцкий в запальчивости отшучивался, на-мекая, что рог у этого зверя – один, если верить К.Марксу. Но все равно В.И.Ленин говорил: «Но-сороги революционных решений», а поэт Д.Ску-дный придумал поэму «Красные носороги». Од-нако дело было не в этих вымышленных живот-ных, которые интересовали Ильича исключи-тельно как поощрение некоторым онемевшим соратникам (он и говорил: «Онемели, батень-ка!») – а дело заключалось в том, что никак нель-зя было разобрать, на каком всё же языке выра-жаются вожди и их хилые, запертые в кабинетах потомки. Эти последователи, также вожди, были покрыты небольшой пещерной слизью, но не жаловались, а ставили свои подписи. Наставили этих подписей немерянно, и вот тут-то возник вопрос, на каком всё это написано языке. Ну на каком? На русский язык было не похоже, слиш-ком много кружочков. А какие еще бывают язы-ки, никто не знал. Ильич в эти годы уже не от-кликался на воззвания, практически не шевелил-ся, у него с языка не слетало более ни одной шутки или директивы. А его соратники, которые были скорее специалистами по катастрофам – то есть по устранению катастроф, тут временно ото-ропели. Больше других всё же говорил товарищ Дзержинский, он мог бы послужить примером. Стали потихоньку подслушивать у дверей, ради практики. Но ничего не разобрали, только какое-то «барц» – но это, по-видимому, разбилась чер-нильница, упавши на каменный пол каземата…

Тапочки, Ледовая книга, ключ

В.И.Ленин ходил по Кремлю беззвучно, потому что был обут в войлочные тапочки. Эти тапочки подарили ему товарищи из Самары. Возможно, в Самаре была какая-то рабочая артель… Короче говоря, они преподнесли ему эти тапочки, сопро-водив подношение клятвой; каждый поклялся, что до смерти не забудет своего обещания. И действительно, пока Ильич не умер, все помни-ли. А после смерти В.И.Ленина тапочки, естес-твенно, сдали в музей, чтобы молодежь могла учиться. И вот они лежали под стеклом, в неболь-шом саркофаге, и тлели, но очень медленно, так как один известный биолог изобрел специаль-ный состав… И уже потом пролетарский поэт Анатолий Сурок написал поэму «Тапочки» – как Ильич шелестел неслышно по кремлевским ко-ридорам, будто муха, а история гремела бит-вами…

Если бы кому-нибудь вздумалось заглянуть в кремлевское окно, он бы подметил, что Ильич не просто бесшумно скользит кремлевским коридором, а проскальзывает, стараясь быть как можно неприметнее, чтобы (если сноровка позволит) слиться с кровавой кремлевской сте-ной. От кого же прятался маленький гуттапер-чевый вождь? Нет, ни от кого! (к этому надо до-бавить, что Ильичу было и не спрятаться, из лю-бого укрытия он бы тут же начал выпирать, как флюс. И даже не он сам, а ленинский огромный лоб начал бы выпирать, как флюс). Так что В.И.Ленин никак не прятался, его прыжки и ужимки были продиктованы настоятельной необходи-мостью.

Утеряли ключ от Кремля, вот что произошло. Глу-пейшая, бестолковая халатность! Притом, что ключ хранил человек, кристально честный; то есть буквально как кристалл – и руки, и сердце! Этого человека даже и называли ум, честь и со-весть – то есть не совсем так, но в этом роде. Это был Самуил Скунс, известный среди товарищей умением писать на льду. Он и написал несколько статей, которые озаглавил «Заметки о еврейском пролетариате. Ледовая книга».

Скунс подметил, что история еврейского проле-тариата полна белых пятен, будто Антарктида. Те же белые медведи ходят вразвалку, стараясь не повредить лед… Или эти медведи как раз живут в Арктике (но пусть уточняют маловеры!). Лед тем не менее установлен на совесть, точно па-мятник нашему прекраснодушию. Да-с… И до сих пор, между прочим, можно наблюдать знамени-тую трещину имени Папанина; крупная, но из-рядно запущенная трещина, все руки не дохо-дят…

Самуил Скунс был романтиком, как и все они; лед-не лед…  И вот долбился, долбился…

…Еврейский пролетариат зародился два года назад и довольно быстро окреп, как ясень. С той поры это дерево охаживают пионеры (которых, прибавим, нынче сохранилось даже меньше, чем ясеней).

В истории еврейского пролетариата, отмечал не-укротимый Самуил Скунс, есть два имени: пер-вое и второе. Эти имена одно не хуже другого, нечего и выбирать. Находятся, однако, такие, ко-торые именно выбирают… Они говорят: «Второй таки лучше!». Хотя и первый совсем не плох…

И как, спрашивается, Скунс, человек, которого поэт Жуковский в своем дореволюционном па-фосе называл Снежный Царь, мог утерять ключ? А ведь он держал его в правой руке, пальцы ко-торой не разжимались с 1906 года?! То есть бук-вально были скрючены в морской узел, хотя сам Скунс во флоте и не служил?! И вот одним утром Самуил Скунс проснулся на стуле без ключа, а пальцы, хотя и по-прежнему не разгибались, но напоминали простую фигу! С этой фигой позднее еще пришлось повозиться врачам (не исключая и господ немцев!); а справился с фигурой кремлев-ский слесарь, бывший матрос Плюгавый… Тот по-плевал на руки, рявкнул Скунсу по-старинному: «Терпи, ваша милость!» – и слегка прибил враж-дебную фигуру гаечным ключом.

Кремлевского ключа, однако, так и не сыскали…

Вот почему В.И.Ленин, точно муха, скользил по кремлевским коридорам. А куда ему было де-ваться? Он не мог бы выйти прочь, даже если бы захотел! Не мог бы увидеть наши достижения (те же трамваи); ни марши, ничего… Толстые стены Кремля надежно укрыли В.И.Ленина и других поселенцев от остального мира. Поэтому, кстати, все дальнейшие вожди, рожденные кремлев-ской утробой, являлись на свет белые, как земля-ные черви; потому что без солнца, как в шахте! Как говорится, врагу не пожелаешь…

Ильич и время 

В.И. Ленин пересекал комнаты Кремля, пытаясь сыскать маленькую коричневую пуговку, кото-рую утерял из-за своей окаянной рассеянности. Кто-то из товарищей В.И. Ленина дружески под-шучивал над его прыжками, смешно имитируя ленинскую эквилибристику; Ленин же, воткнув железные пальцы в жилет и чуть накренясь влево, журил единомышленников за их прекрас-нодушие. Красивые моряки в бушлатах стояли на карауле, верные честному слову. Вот уж точно кто был как на картине! Красивые плечистые парни с каменными подбородками стояли, вы-ставив свои мандаты, это было то еще первое поколение, так что даже дух захватывало… Но что смешно: ни у кого не было часов. Ни ручных, вообще никаких… Это объяснялось, разумеется, и неурожаем, и неизбежной путаницей первых декретов; обыватели только и могли, что от ра-дости схватиться за сердце, в то время как нужна была ежедневная кропотливая работа, а не кра-сивые прожекты. Господам обывателям, кстати, это было невдомек, и, схватясь за сердце, они считали пульс без часов. Именно в те дни матро-сы поймали крупного ученого и, отдавая ему честь, доставили в Кремль. Этот ученый оказался крупной птицей, с небольшой бородкой, хотя и без очков. Матросы называли его “браток” и “ва-ша милость”; ну-с, и вот ему-то было предложе-но сказать официально, сколько времени. Вла-димир Ильич, сощурясь, поглядывал на старого сорванца, а тот делал в уме сложные подсчеты, испытывая уважение, хотя и ничего толком не поняв, лишь впоследствии…

Включивши зеленую лампу, Владимир Ильич Ле-нин пришпиливал своих соратников к разлино-ванной бумаге, неутомимо разъяснял. Надо бы-ло достучаться до каждой головы, и В.И. Ленин смотрел лукаво на эти головы с вываленными, будто от усердия языками, и лукаво щелкал каждого по лбу. Он их называл “господа хоро-шие”, хотя и не считал всех равноценными в пла-не текущей работы.

В.И.Ленин и рыбы

Сколько ни умалчивай об их суетливых пере-движениях и смешной повадке, даже школьник знает, как гадок взгляд рыбы, ко-гда, уставя единственный глаз свой, смотрит она на работягу-плотника либо кузнеца, ко-торый что-нибудь делает на берегу! Рыбы ленивы, скользки и не поддаются никакому обучению; они тупы. Красиво вышитый пла-ток для них пустой звук, это не единствен-ный пример. Все помнят, как осенью в Зим-нем дворце началась революция или что-то в этом роде. В.И. Ленин говорил с Мавзолея свою речь, а Дзержинский и остальные ка-шляли, невзирая на тридцатиградусный мо-роз; ну так вот: никакого участия. В конце концов, у товарища Троцкого лопнуло тер-пение, и он выхватил маузер, угрожая пти-цам. Те покинули рубежи свои, а красноар-мейцы, верные честному слову, продолжа-ли стоять один к одному.

Байки из склепа (Мавзолей В.И.Ленина)

1.

Как-то, перед самым праздником 7 ноября, в Мавзолей вошел путник, на голове его помещал-ся небольшой тюрбан. Посетитель назвался ка-лифом Аистом, но охрана заспорила: где же аист? Где птица, освещенная традициями?! Гость в тюрбане не растерялся и принялся для отвода глаз водить руками перед носом честных солдат – наподобие знаменитого фокусника Мишки… Но и это не помогло, военнослужащие дали друг другу команду и вскинули ружья, целясь в окаян-ную птицу.

— Не бойтесь! – молвил вдруг аист человеческим голосом. – Я несчастная принцесса, меня окле-ветал старинный маг!

Выслушав это дикое напутствие, охранники за-плакали от голода и жажды – вернее, от горечи и жалости. С той поры в Мавзолее происходят всякие странные вещи; те, кто попроще, говорят: хозяин чудит; а все прочие говорят то же, только выражаются деликатнее: хо-зя-ин-чу-дит! 

2.

Известно, что Мавзолей (это крепкое жилище мертвеца, изваянное на добрую память) лучше не поминать к ночи. Да и зачем? Что, больше не о чем высказаться? Предметов сколько угодно – можно, к примеру, помянуть, как выдвигали в президенты некоего Вадима Канипетова. Или не Вадима? Канипетова в конце концов назначили – но не Президентом; он сделался главой почто-вого ведомства в небольшом, но чистеньком городке со странным именем Парачуев. Причем и культурную жизнь в этом Парачуеве нельзя не учитывать; тот же День рыбака, фестиваль «Моя рыбалка»… Дело же не в одной рыбе! Кто-то из горожан вообще вытянул из реки чудовище, в полном смысле. Квадратная башка, оскаленная пасть, два ряда крепких лап… А как смотрит?! Как свищ… Тут уже вмешались и власти, кто был. Выходит, это Лох-несский пациент, либо не Лох-несский пациент. Тут нужно решение, абсолютно конкретный распорядок…

Окруживши речного гостя, некоторое время си-гналили ему на языке природы. Пока не смекну-ли, что изловили не того. А изловили Гену Тка-ченко, 54 лет, который будто пребывал в анабе-озе; ни дыхания, ни пульса, один едкий дымок из уст…   

Или – если Канипетов не подходит – можно по-мянуть Эпоху Гномов – то есть тот период истории, когда гномы хозяйничали на карте на-шей Родины. Каждый гном – только половина человека, а лучше сказать – треть. Но вот однако же распоряжались… С течением времени зло-вредные твари до того распоясались, что без церемоний влезали в человеческие жилища и, подбоченясь, таращили на хозяев бесстыжие глаза… Как клопы!

Матрёшки

Наверняка многие слышали о прославленном мастере-матрешичнике по фамилии Вигоньев. Этот лепил таких матрешек, что, как говорится, останавливалось уличное движение. Имелась в его коллекции, к примеру, матрешка-компози-ция «Животные на привале»; или даже «Чудо-богатырь и столетний пень». Причем в богатыре, естественно, сидел другой богатырь, поменьше, а в том – еще менее; и так доходил до самого малого богатыря, который мог уместиться на ногте умельца.

И вот как-то вышел с ним казус. С радостной душой принялся он за дело, начал выстругивать матрешек одну за другой. Притом матрешки на этот раз выскакивали первейшего сорта. Это бы-ли все вожди пролетарского племени – кто повыше рангом, кто пониже; а уж были настоль-ко чистокровные вожди! Затрудняюсь даже оп-ределить… Как борзые!

И началось! Вначале вылепил Ленина Владими-ра Ильича. Деревянный вождь вышел не хуже натурального: лакированные бока, глаза с ис-коркой, да кулак, нацеленный в будущее; мол, поберегись!

После Ленина мастер, даже не останавливаясь, схватился за новую порцию. Это уж был Сталин, незабвенный руководитель, умевший так выби-вать сапогами дробь, будто носил не сапоги, а первосортное копыто. Этого мастер выстругал с огромной скоростью и закрыл от ужаса очи – вдруг да отступит (из-за восторга) от жизненной правды?

После Сталина пошло попроще. Наследники тоже были вожди ничего себе; но все-таки ма-трешка – такой жанр, что мельчает да мельчает от одного изделия к другому. Это, если хотите знать, закон: мельче, мельче и мельче.

В общем, каждое следующее изделие выходило все неприметнее. Теперь уж и сам автор с трудом отличал одно от другого. Товарищ Берия получился с палец. Товарищ Маленков – с половину пальца (мизинца). Товарищ Хрущев вышел, хотя и тучен, но с ноготь. «Мал да удал», – бормотал, себе в утешение, умелец. Дальше выскочил никому неведомый какой-то товарищ Полянский. Вот кто он такой, чтобы увекове-чивать его в этом Гимне Человеку?Однако мастеру уже полюбились его произведения, его малые дети. И он сохранил жизнь всем, кто выскочил на свет божий; и товарищу Полян-скому, в том числе.

А вот Брежнев Леонид Ильич вышел так: мелок до невозможности, однако – через лупу – красив, как кузнец Вакула! Брови – темный лес… А ниче-го другого было вовсе не различить, но брови ви-днелись; не брови, а государственный документ! Конституция! Правда, и ничего кроме правды.

Дальнейшие управленцы, следуя диалектике, выходили еще мельче. Мастер, однако ж, не опу-скал рук. Трудился, как пчела, над каждым пер-венцем. Те, конечно, оказались вовсе невидим-ками. Какие-то таинственные гости! Микробы… Атомы – но какие! Атомы ума, воли, созидания!

Вигоньев (мастер) поник головой. Понял, что углубился… Какое-то четвертое измерение, пра-во… Одна неясная дымка, пыль да туман… И вот раз сидел матрешечник, окруженный видения-ми; свесил свою помутившуюся голову. И внезап-но за ним пришли два солдата. Красивые креп-кие парни в буденовках, будто из музея. Ну-с, а матрешечник ничего не соображает, сидит, пус-кает слюни. Это идеи из него выходили, все, что осталось после идей. И вот эти двое в буденовках кричат Вигоньеву что-то невразумительное, вро-де «Салют мальчишу!». А потом берут выдумщи-ка под руки и выводят на задний двор.

Далее начинается полная чепуха, недоразуме-ние.

Один солдат говорит:

— Именем советской власти приговаривается к смерти от нагана.

А второй возражает:

— Салют мальчишу!

Первый гнет свое:

— Наган, – говорит, – это главное дело. Ррраз – и до встречи, ваша милость!

А другой:

— Вечная слава героям-черноморцам!

Вот как тут поймешь? 

Наконец, Вигоньев молча манит пальцем героев и выставляет пред ними свою армию (матре-шек). И вот вообразите сцену: матросы (то есть буденовцы) отдают честь, салютуют; и матрешки стоят навытяжку, как балерины. А над всем пара-дом – серп, молот, восходящее солнце да гро-здья пшеницы. Картина! Но это еще не вся дра-матургия.

В конце дня проверить исполнение приговора явился сам нарком путей сообщения Лазарь Ка-ганович. Красивый витязь выглядел один в один, как на коврике; во френче, да еще весь заве-шанный оружием. С одного боку кинжал, да с другого – кинжал; плюс ятаган, еще одна кривая сабля, короткий римский меч да добрая палица. Не хуже, чем в Грановитой палате…

И вот, явившись для проверки, Каганович по ошибке принял матрешек за красноармейцев. Прищурившись, генерал оглядел войско. Но и матрешки стоят, не робеют, держат строй. И все бы неплохо, если бы Кагановичу, из-за усердия, не вздумалось подать команду «Шаг вперед!» (есть такая военная команда). Короче говоря, он гаркнул: «Шаг вперед!» – а матрешки, естес-твенно, ни с места. Лазарь Каганович вторично: «Шаг вперед!» – и снова тишина. Большевик, однако, на растерялся: схватился за именное оружие и стал пред строем матрешек, как какой-нибудь янычар; свирепо вращая черным оком. А матрешки опять-таки не робеют, поскольку у них деревянная натура; и недоразумение, таким образом, затягивается.

Прошумели годы.

И вот – внимание! – один археолог делает откры-тие.  Причем открытие важнейшего свойства. Он отрыл в земле коллектив покойников, один из которых при жизни был вооружен с головы до ног (помните Кагановича?), а другие, наоборот, почти не повредились. Это были матрешки пра-вительственного образца: Ленин, Сталин, Чапай и прочие.  И вот на радостях этот археолог так шаркнул заступом, что деревянное племя пошло (правда, неприметно) вприсядку!  Один, другой, третий, вольно раскинув руки, двинулись по кру-гу; в головах застучала мелодия «Эй, ветер-ветерок!» – вот что тут скажешь? Археолог, буду-чи человеком трезвым, сам себе не поверил. Во-первых, известная песня звучала иначе: «Эй, в поле ветерок!»; а во-вторых, если уж на то по-шло, почему у матрешки-Ленина на голове нари-сованы васильки, а у малютки Сталина – лютик? Что это за вымыслы? И потом: для чего без пере-рыва вращается невидимая молекула Брежнев? Вибрирует мутный, как болотный огонек, Косы-гин? Вздыхает, точно сон-трава, таинственный товарищ Вохов?

Короче, этот археолог, не найдя научного объяс-нения, поступил так: взял бесценные находки да закопал обратно в землю. Да еще ногой притоп-нул, шутливо прибавив: «Спать! Спать, сукины дети!».

Конец истории.