Лилит Козлова

Духовный поиск Николая Шатрова и Марины Цветаевой. Параллели

Я не хочу лишь чудом случая

Раскрыться для мильонов глаз.

Стихи – природное горючее,

Как антрацит, как нефть, как газ.

 

Наступят сумерки печальные…

(Они уж, кажется, пришли…)

И будет чудо неслучайное:

Я вспыхну к вам из-под земли.

           Николай Шатров, 1968

 

Практически неизвестный поэт, москвич Николай Шатров (1929 – 1977), его три тысячи стихов, незначительная часть которых впервые издана в 1995 году в Нью-Йорке1. Первое отечественное издание избранного 2003 года2. Книга о нем москвича Геннадия Пархоменко, изданная при моем спонсорстве в Ульяновске3 и первые отклики читателей тоже в нашем городе 4. В узком кругу литераторов он был прослушан полностью на моих литературных «Четвергах» – я прочитала им в 2003 году на еженедельных встречах все 250 страниц убористого шрифта книги, пока она была ещё в типографии в руках А.В.Качалина.

 

Гениальная личность тем и гениальна, что неизвестно, откуда взялась. Все её родственные истоки мелки и перечисление их звучит неубедительно, особенно, если гений проявляется уже в раннем детстве, как у Коли Шатрова, как у Марины Цветаевой. Коля уже в 4 года говорит стихами, Марина сама записывает свои в 6 лет. Основы нравственного развития и лирики у Марины в детстве заложены матерью, у маленького Коли основы христианской веры и гуманизм – отцом. Уже в 4 года он был воплощением духовного «Аз есмь» – самой сложной формы духовного достижения. «Я – есть! Я существую» – радовался ребенок, – так рассказывала в радиопередаче 2003 года вдова Николая.

А образование? У Шатрова – неоконченный Литературный институт, у Цветаевой 7 классов гимназии и короткий курс Сорбонны в 16 лет. И бесконечное чтение всего, что понравится. Самообразование. Для гениев, возможно, такой путь лучше. Совершенно очевидно, что гениальность – ограничное свойство личности, а обучение, начитанность, воспитание – для неё вторичны. Гений притягивает из окружения то, что ему свойственно, как бы находит себя.

Шатров говорит о себе, обращаясь к Отчизне:

Я с колыбели с молоком

Всосал добро твоих заветов.

 

А Марина Цветаева, как она выразилась, «…всё знала – отродясь».

При последовательном чтении стихов в хронологическом порядке видно, как оба поэта меняются от страницы к странице. В ранних стихах Шатрова – ощущение тревоги: куда он попал? Что есть жизнь? «Шахматы»?

Одни лишь мастера, быть может, понимают,

Что и финальный «мат» – условие игры…

 

Такой знакомый поиск смысла жизни. Если бы еще что-то понять!

В этом мире обжигают многих,

В этом мире очень ненадежно…

По дороге, вскидывая ноги,

Мчит рысак, храпящий и тревожный.

 

И Марина Цветаева в 15 лет тревожится:

     Что впереди? Какая неудача?

                         Во всем обман и, ах, на всем запрет!

 

И мечтает: «Быть барабанщиком! Всех впереди!», и молится: «Христос и Бог! Я жажду чуда…»

Но Николай чувствует интуитивно, поначалу только угадывая, что какая-то Сила ему обязательно поможет. И очень быстро приходит уверенность в собственной поэтической значимости и в космическом знании. Именно тогда, в 18 лет, написано «Пушкину»: «Стоять мы рядом будем».

Юная Марина тоже в своем успехе не сомневается:

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

 

  А с Пушкиным она себя позже будет просто идентифицировать:

Пальцы не просохли

От его чернил!

 

Оба сразу же понимают: поэтический процесс – дар свыше. Цветаева описывает его как чудо: «…слышу напев, слов не слышу. Слов ищу. …Верно услышать – вот моя забота».

Шатров же выражает это чудо по-другому:

Поэт – очарованный вор

Сокровищ, свалившихся даром.

 

Житель Космоса, каким он себя чувствует, к своему 22-летию, уже прекрасно знает то, что в те времена знали немногие. Он явно знаком не только с эзотерикой, но и с восточными духовными учениями, в частности с буддизмом-дзен. Кто в 1951 году знал, что такое «медитация»? А у него есть стихи с таким названием. А в 1960-м кто употреблял понятие «карма»?

С тайным – эзотерическим – учением рано познакомилась и Марина Цветаева, сначала узнав его основы от Эллиса, а затем от Волошина. И многие стихи ее могут быть поняты только с позиции эзотерического видения мира.

Шатров чувствует себя изначально крылатым:

Я помню крылья за плечами,

Великолепный их размах.

 

А Марина Цветаева «птица вербная», называла себя «крылаткой» и утверждала себе право жить по-своему:

Но птица я – и не пеняй,

Что легкий мне закон положен.

 

Поначалу идет первое разграничение ценностей. Николай сам понимает, чувствует:

И Рай и Ад одной чертою

Я сочетать в себе умел.

 

Практически то же у Марины:

В правой рученьке – рай,

В левой рученьке – ад.

 

Но и в таком сочетании, постоянном присутствии, Рай и Ад все же диаметрально противоположены. И хотя Шатров нередко приглашает «Пей!», но не оттого ли, что уж очень эта жизнь воспринимается адской?

Рай и Ад – постоянная траектория его лирического героя и лишь постепенно крепнет у него ощущение Бога, Того, Кто спасет. Это – выход для «тревожного рысака», но нужна постоянная напряженная работа души.

Принимай каждый час как дарованный свыше,

Как подарок Христа!

И (о, чудо!) ты больше уже не напишешь,

Что душа твоя скорбно пуста.

Успокоен вполне, помолиться попробуй,

Всем сомненьям назло!

                       Ты силен! Поднимись над страстями и злобой.

  Это просто… Но так тяжело.

 

Это так просто – жить в Боге, теперь душа полна Им. И так тяжело – состояться, Быть, во всем Ему соответствовать.

Постепенно из этой изначальной двойственности формируется полюсность. «Одна черта», поначалу чуть ли не одна точка, становится как бы двумя крыльями, двумя сильно удаленными друг от друга полюсами, разметанными в двух противоположных мирах. В них он постоянно живет и перемещается. И сам себя определяет так:

Я перо в руке Господней

Чертом вспугнутой Жар-Птицы!

 

И, наконец, – главная формула всей жизни Шатрова явлена в 19 лет:

Принцип самоотдачи – единственный путь

Для того, кто падает вверх…

 

Как будто бы полная определенность, даже кажется, что это выход из какого-то серьезного душевного кризиса… Как жить в Аду земной жизни? Только восходя к Богу, строя внутри себя Рай. Только отдавая всего себя людям. Как? Служа прежде всего своими стихами. Но, по большому счету, и всем своим существом в аду повседневности – тоже. Чтобы в дальнейшем все это осмыслить, опять-таки в стихах.

Такой полюсностью, с виду – противоречивостью, обладала и лирическая героиня Марины Цветаевой, пожалуй как ни у кого из русских поэтов. Еще в ранней юности Марина видела свою лирическую героиню в двух ипостасях: Анжелики – «Мне мира не жаль»,  и Эвы – «Страсти мои велики» – колдуньи со страстной жаждой жизни и счастья. Позже она определит это так: «Меня вести можно только на контрасте, т.е. на всеприсутствии: наличности всего».

Цветаева мгновенно перемещалась в стихах от плюс до минус бесконечности, сама подчеркивая свою необычность: «На одно крыло серебряная, на другое – золотая». Она шла по жизни, постоянно уклоняясь то к Князю света в Светлое царство, то к Князю тьмы в Темное, но при этом подняв глаза к небу и разговаривая с Богом. Наблюдая за собой и критически себя оценивая как бы со стороны. И тут же, как и у Шатрова, мотив самоотдачи, обязательного условия внутреннего духовного роста: «Душу отдать за други своя. Только это в поэте и может осилить стихию».

У обоих поэтов, в какой-то момент произошел духовный прорыв, инсайт. 30-летняя Марина удовлетворенно выдохнула:

Господи, душа сбылось:

Умысел твой самый тайный.

 

У Шатрова такой прорыв случился гораздо раньше, в преддверии 20-летия он уже определился: земная жизнь у него просто не может состояться такой, как ему надо. Ведь у него так высока жизненная духовная планка (как и у Марины Цветаевой!). Жизнь этого дать не может, он уверен – и он прощается с ней в «Новогоднем послании друзьям», таком отрешенном, отдаленном от земного, умудренном, что кажется – дата под стихами неверна, что ему не 19 лет, а все 48. Что это прощание написано на 1977-й, последний год его жизни.

Не жду судьбы, не плачу о былом.

Все миновало, к лучшему, быть может.  

 

Так Цветаева в свои 46 возвращает Творцу билет… И раздаривает себя своими стихами. Видимо, так тяжело оставаться с духовным откровением в одиночестве и непонимании даже самыми близкими людьми. Его некому отдать, это откровение, никто к этому не готов. Только стихи – великая отдушина.

В метаниях кризиса, социального и духовного тупика, так естественно обращение к природе, к ее устойчивости ко всем невзгодам. К дереву, которое служит Богу тем, что оно есть и открыто всем ветрам и стужам.

«Други! Братственный сонм!» – обращалась к деревьям Марина Цветаева. Николай шел дальше: он себя деревом чувствовал.

Покамест лес зеленый,

Душа не умерла.

И пот, как дождь соленый,

И тело – часть ствола.

 

И, видимо, это типично – чувствовать себя деревом после тупика, в новой жизни, в новом рождении, беззащитным, готовым ко всему.

Впрочем, Шатров чувствовал себя не только деревом. «Я сумерки, я серая трава» – писал он. А иногда ощущал себя своим высшим Я, лишенным тела, или свое Эго равноценным самому Атману.

Однако, при этом в размахе крыл от плюс до минус бесконечности земная жизнь текла обычным для земного образом. И это отражалось в стихах Шатрова, как будто автор прыгает с высот в пропасть, «в навоз», по его выражению, чтобы снова взлететь в конце почти каждого стихотворения…

Самоосмысление и самооценка типична для обоих поэтов. Шатров продолжает «Одной рукой играть с огнем,//Касаться звезд другой рукою». Поистине, одно крыло его лирического героя волочилось по земле, а другое уходило в беспредельность Духа.

Цветаева как бы со стороны критически – «каторжные страсти»! –  обозначает присутствие сразу обоих начал у своих лирических героинь, светлого и темного:

Быть в аду нам, сестры пылкие,

Пить нам адскую смолу,

Нам, что каждою – то жилкою

Пели Господу хвалу.

 

Духовный путь обоих поэтов во многом перекликается. Видимо, есть много общего у людей, испытавших «второе рождение», особенно, если они – поэты. Здесь богоискательство соседствует с богоборчеством, ведущим туда же – ввысь по «лестнице Иакова». Это сложный, тяжелый Путь внутреннего восхождения, когда решения принимает сам человек. Путь, требующий большой моральной силы. Четкое ощущение присутствия в своей жизни двух сил – светлой и темной. Которой больше? Оба выбирают Бога.

«Я твой Господен волонтер», – заявляет Богу Марина Цветаева. Она видит себя Божьим «барабанщиком» и служит Ему «сыновне». А Шатровым в 31 год сказано:

Ты миру дозарезу нужен:

Как равный, Богу помоги!

 

 «Станьте как дети», – читаем мы в Евангелии. В духовном поиске наивысшая стадия развития – «ребенок-мудрец». Шатров и сам пишет: «Правда жизни – просто жить, как дети» и «Стань ребенком, не впадая в детство». И, наверное, это то главное, что так притягивает к стихам Шатрова. Его детская доверчивая непосредственность подкупает, как и априорное доверие читателю, которого, строго говоря, еще и нет, но обязательно будет, дорастает человечество до понимания всего духовного, того, что для поэта уже очевидно.

Душевная обнаженность Николая Шатрова, его удивительная откровенность. Это так напоминает Марину Цветаеву. Все, что можно сказать о себе, она сказала сама, открыла читателю свою душу еще в «Вечернем альбоме», чем и вызвала восхищение Волошина.

Но для того, чтобы так антично обнажаться, надо иметь истинное богатство натуры, чтобы было, что показать. И оба поэта, по сути, обнажают свое бескрайнее Эго, свое высшее Я. У Шатрова есть стихи с таким названием и ощущение себя Атманом, великой изначальностью.

Цветаева же говорила о вместительности своего Эго, которое в свою боль вмещает всю чужую, всемирную, и назвала себя «Одиноким духом».

Поэтому так притягивают необъятные миры и Марины Цветаевой, и Николая Шатрова: в них входишь, как в музей Богатства Души, где всё неведомо и непредсказуемо, потому что живо; всё ново, удивительно и бесконечно разнообразно. Их мир – вся Вселенная.

Но без нужного контакта с понимающей душой, без отклика, душа задыхается. Отсюда – частые срывы обоих поэтов в тоску и депрессию. У Цветаевой: «Что, Муза моя? Жива ли еще?» У Шатрова: «О Муза! Больше не могу! Она молчит, душа живая...» И именно она, Муза, приходит к ним на выручку, спасая и поднимая стихом.

Для обоих поэтов универсальный выход, основное состояние души – любовь. «Безлюбое место нечисто», – утверждает Шатров. Цветаева как будто откликается: «Я, когда не люблю – не я», – и призывает любить. И как любить! Без мер, безоглядно, раскованно: «Всё дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце – хотя бы разбивалось вдребезги!»

Ей вторит Шатров:

Смерть отступит, и враги отпрянут

От горящей факелом Любви!

 

И Цветаева была верна этому великому чувству до конца дней, так и писала:

О милая! – Ни в гробовом сугробе,

Ни в облачном с тобою не прощусь.

 

Уже зрелый Шатров как будто продолжает ее мысль:

Сто тысяч раз глаза мои закрой!

Сто тысяч раз любовь откроет вежды!

 

Но земная жизнь текла обычным для земного образом.

Написав о «факеле Любви», Шатров продолжал метаться во всем диапазоне Бездны, где с ее высот можно в секунду рухнуть в полную противоположность, «в навоз», если человек некрепок в своей внутренней установке, если он не выбрал окончательно Бога – и только Его. Та же синусоида жизни в стихах Марины Цветаевой.

Постоянные взлеты и падения. И ощущение большей близости земного по отношению к Божественному. Николай Шатров сетует:

Бог – это очень далеко…

А дьявол – шаг через порог…

 

Марина Цветаева вторит:

Ах, далеко до неба!

Губы – близки во мгле…

 

Шатров продолжает:

Я тоже знаю бренность чувств,

Сжигавший с двух сторон свечу …

И если вниз порой качусь,

То потому, что так хочу

 

Бравада? Несомненно. Но что-то толкает это произнести, придать своей жизни управляемый смысл: «Я сам так хочу!» Как это похоже на цветаевское:

И пока общий шов

– Льюсь! – не наложишь Сам –

Рано еще для льдов

Потусторонних стран!

 

Оба с высот падают в юдоль жизни, в ее сгорание, и оба Фениксом восстают из пепла. Но чем ниже падают, тем выше взлетают. И у Шатрова постепенно крепнет осмысление: «Так будет, лишь имейте веру!» Поэту дано удерживаться на высоте:

Взлечу за эти облака

Без крыльев, вдохновенья тягой.

 

И к концу жизни прибавит: «Неверующий есть самоубийца!» А Цветаева для себя уточнит: «Верующая? – Нет. – Знающая из опыта». А знать всем существом Бога – больше, чем верить.

У обоих поэтов во всем, что они писали, отчетливо выражено стремление жить таким, каким родился. Шатров в «Молитве» просит:

Разреши мне быть самим собою,

Песни немудреные слагать.

 

Цветаева утверждает себя «черной овцой» среди белых и мечтает:

Есть в мире – черные стада.

Другой пастух.

 

И уповает на понимание Бога – «Он ведь создал меня такой!»:

И ты поймешь, как страстно день и ночь

Боролись Промысел и Произвол

В ворочающей жернова – груди.

 

И Шатров в светлом обращении к Богу просит:

А когда освобожусь от тела,

Помяни во царствии Твоем

Сердце, что всегда добра хотело,

Душу, не отравленную злом.

 

И Цветаева, и Шатров при жизни были известны лишь в узком кругу друзей и знакомых и при камерном чтении. Отдельные публичные выступления Цветаевой не в счет. Заслуженной прижизненной славы не было. Если у Цветаевой эта жажда признания на уровне SOS – «…крайний // Крик морякам знаком», – поначалу прикрыта внешним отказом – «Слава, я тебя не хотела», то позже у нее читаем: «Слава. – как широко – просторно – достойно – плавно. Какое величие. Какой покой». У Шатрова же сказано открытым текстом, просто: «Хотелось бы чуточку славы», и звучит полная уверенность, что слава когда-то обязательно придет.

Известность и слава пришли к Марине Цветаевой на родной земле в основном лишь в последние 20 лет, а Шатров до сих пор требует открытия себя потомками.

Оба ушли из жизни, немного не дожив до 49-ти. Все творчество их пронизано вольным поиском Бога, когда самый главный учитель – жизнь. И оба не сдали свои нравственные высокие позиции до последнего вздоха, с верой, что свет всегда побеждает тьму. У Шатрова это звучит с полной определенностью:

Нет! Есть пределы тьме! Но нет пределов свету!

Есть холода предел – теплу предела нет.

Зло ограничено, как круглая планета.

Добро – лучи звезды. Божественный привет.

 

А Марина Цветаева заявила: «Тот конец дороги есть Христос».

Можно ли считать такой путь одухотворения – через проживание и преодоление житейской преисподней и разгула своих собственных страстей – ошибочным? Мог ли быть у них другой? Не нам судить. Но вообще, не сама ошибка страшна. Страшно, пробиваясь сквозь нее, не стать лучше, добрее, мудрее, человечнее. И – кто знает? – в каких трудных условиях души Шатрова и Цветаевой развились бы больше.

 

1. Николай Шатров. Стихи. Нью-Йорк, 1995.

2. Николай Шатров. Неведомая лира. Томск-М., 2003.

3. Геннадий Пархоменко. «Рыцарь в неснимающихся латах», или миф о неведомом поэте. (Эссеистический комментарий). М., 2003.

4. Полети со мною рядом! Сборник отзывов. Ульяновск, 2005. С. 227-242.

 

Лилит Николаевна Козлова – человек разностороннего таланта и огромной энергии: профессор физиологии, генетик, доктор наук; одна из первых советских горнолыжников и альпинистов; поэт, литературовед-исследователь, архивист; автор десятков статей и нескольких книг по цветаевской тематике; установила истинную могилу Марины Цветаевой в Елабуге и убедила в том её сестру Анастасию Ивановну Цветаеву; писатель, основатель и руководитель городской писательской организации и молодёжных литературных клубов в г.Ульяновске.  

Статья представлена к публикации «Вашингтонским музеем русской поэзии и музыки» (www.museum.zislin.com).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К списку номеров журнала «Слово-Word» | К содержанию номера