Наталия Черных

АНДРЕЙ ТАВРОВ. ЧАСОСЛОВ АХАШВЕРОША



АНДРЕЙ ТАВРОВ. ЧАСОСЛОВ АХАШВЕРОША. М., 2010, Издательский проект «Русский Гулливер», поэтическая серия, 148 стр., 300 экз.


НЕЗАКОНЧЕННАЯ
ПЕНТАГРАММА

*
     Поэзия Андрея Таврова не спрашивает читателя, согласен ли он с ней или нравится ли ему она. Перед этими стихами читатель чувствует себя как первокурсник перед пожилой, но остроумной и красивой профессоршей. Он ошеломлён ею, торопится вспомнить накануне вызубренное, что знает о поэзии и поэтах, но заваливает экзамен. «Ахашверош стоит как снег» и «Я был с вами. Мне было страшно».
     Поэтическое слово Таврова неизмеримо глубоко и вместе высоко, а это пугает читателя. Он чувствует себя вовлечённым в рискованный аттракцион и долгое время не может избавиться от ощущения розыгрыша: бисер, бивни, крылья ночной красавицы, мироносица в юбке от дольче-габбана, втулка мироздания, наконец. Однако на горизонте мира-аттракциона вдруг (как снег) возникает Ахашверош. И становится понятно, что игры-то и не было. Был экзамен, инициация, тренировка, учения.

*
     «Зима Ахашвероша» предваряет «Часослов». Предыдущая книга сосредоточила в себе все начатки того, что вполне проявится в последующей: искусная перенасыщенность образов, иероглифичность, и вместе с тем мягкость, пластичность стихового существа книги. «Зима» и «Часослова» ─ стихотворение, дистих книг. Дистих звучит скорее траурно. Но в тризнах Таврова слышатся звуки битв; это тризны по воинам. Обе книги, сквозь которые проходит Ахашверош, населены героями. Живые переплетены с мёртвыми; времени больше нет. Книга-радуга после битвы.
     Варсонофий Оптинский в своих духовных записках изобразил такую радугу. После отпевания глубоко почитаемой им схимницы Варвары будущий старец заметил, как на небе отразилась великая битва: кучи облаков, порывистый ветер, молнии. Потом внезапно настала солнечная тишина и вышла радуга. Покойная вступила в небесное воинство. Стихотворения Таврова напоминают мне эту историю.

*
     «Часослов Ахашвероша» — квинтэссенция поэтических книг Андрея Таврова. Начиная с «Настоящего времени» (1989) и заканчивая «Зимой Ахашвероша» (2007), вышедшей в «Русском Гулливере», как и «Часослов». Книга окольцована прекрасным, пронзительным предисловием Владимира Аристова и письмом молодого автора Алексея Афонина. Так, в пределах книги, уничтожено время как явление. Всё, что происходит между предисловием и письмом, располагается уже вне времени. Миры-стихотворения внутри самые разные. От восьмистрочника до поэмы. Предисловие автора можно считать первым стихотворением в книге: «…Часослов и был тем… магическим кристаллом… в котором можно было различить присутствие… Бытия».

*
     У Бориса Пастернака в стихотворении о поэте было: «он кажется мамонтом». Бивни в стихах «Часослова» возникают минимум в десяти стихотворениях. При первом взгляде, поэт Андрея Таврова и есть «мамонт». Он вморожен в остатки цивилизации. Его угнетают:  обилие исторических и религиозных фактов, геральдика от Древнего Египта до сталинского барокко и современности ─ мегадекаданса. Давят культурные пласты. Их может выдержать только мамонт. На его хребте и новый метафизис, и метаметафоризм, и не весть что ещё. А он стоит «как замёрзшая молния вдоль людьми поросшего дуба».
      Но если присмотреться, то сравнение с мамонтом оказывается легковесным. В «Часослове» нет того, что современный читатель может связать с мамонтом: явление давно погребённого в земной коре мира. Нет, мир в «Часослове» совершенно незнакомый и подобий в прошлом земной цивилизации не имеющий. Лишь ощупью, соглашаясь на неточности, можно найти способ описания. Что и делает Тавров.

*
     Единственная загадка в книге ─ Ахашверош. Никак не ангелы с когтями и не Магдалина, адептка культа Вуду. А именно Ахашверош. Или Агасфер ─ свидетель Христовых Страстей и Вечный Жид, отлучённый от рождения и смерти.
      Агасфера Тавров предпочитает называть Ахашверошем: выбирает не просто редкую транскрипцию, а подчёркивает инородность легендарного персонажа современной культуре. И той культуре, на основе которой современная возникла. Образ Ахашвероша в «Часослове» ─ таинственный, тревожащий, как и легенды об Агасфере. Ахашверош неуловим, но ощутимо действует внутри привычного нам мира: повседневного и знакомого по разнообразным памятникам прошлых времён. Ахашверош чужд мирозданию, в котором оказался. Но язык его он вынужден осваивать. Он изгой, он обличает. Но порой в пылу обличения становится похожим на буйного гения земли:

*
Вы дети безмолвия, как и я.
Что наделали мы с жизнью нашей,
с вашей жизнь, бессмертные, что наделали мы!

Что сделали мы с языком, о богиня!
Не сверяли ли первые слова и вещи с их родником?

«Мартовское послание Ахашвероша».


*
Что они сотворили с землёй,
что сотворили с нашей прекрасной сестрой?

Джеймс Дуглас Моррисон, «Конец»


*
     Ахашвероша можно назвать героем книги, но это теневой герой. Тень героя, подсознание «Часослова». Душа книги, воплощённая в персонаже и действующая на страницах книги, однако, не сливаясь с нею. Герой не может и не хочет, в равных долях, согласиться с современной нам действительностью, сквозь которую пролегает его путь. Он подминает под себя эту действительность: он во много раз больше неё. Имеющаяся на земле в начале двадцать первого столетия цивилизация (хоть остатки североамериканских индейцев, хоть негры Конго, хоть швейцарский финансист не весть какого происхождения) Ахашверошу по колено. Он смотрит на нашу цивилизацию и культуру извне. Мне ещё не приходилось встречать персонажей (и поэзии), движущихся/движущейся не в пределах культуры, а извне: оттуда, где этой культуры нет ─ и не было никогда. Имена и образы (читай: метафоры), которыми насыщенна книга и которые минует в своём странствии Ахашверош, осыпаются как осенние листья. Или проходят как волны. Остаются только векторы, по которым можно прочитать направление движения основного персонажа.

*
      Рассогласование с современной культурой, очень глубокое (во времени и пространстве), сквозит уже в заголовке: «Часослов Ахашвероша». Неужели поэт, щеголяющий в стихах исключительной культурно-исторической осведомлённостью, как Тавров, вдруг и внезапно забыл о «Часослове» Рильке и сотнях других часословов ─ а он и в предисловии указывает на «Великолепный Часослов герцога Беррийского». Далее, читаем объяснение: часослов в средневековье был домашней книгой. Настольной книгой, почти календарём. Заявлен жанр ─ которого нет и который в современном искусстве невозможен в неизменённом виде. Возможны стилизации, книги-действа: огромный формат, картинки, фотошоп. Возможно подражание, но не оригинал.

*
     Передо мною явление совершенно другой природы, воплощённое в поэтической книге и названное «Часослов Ахашвероша». Оплавленный ком времени и пространства в стихах, тунгусский метеорит в поэзии 2010 года. Сообщение, сигнал с пока ещё не названной стороны. Если бы я была Копполой, то заговорила бы об апокалипсисе в действии. Но апокалипсис в современной культуре не более чем дежурная шутка.

*
     Человек испытывает боль, голод, жажду и страх. Тавров пишет о голоде, жажде, боли и страхе. Но их испытывает не человек. И даже не человечество в лице героя (Орфея, Магдалины, Григория Паламы, Симеона Нового Богослова). Эти вполне человеческие страдания испытывает не-человек Ахашверош. Именно он является фокусом, линзой ─ сквозь которую мир, во много раз превосходящий человеческий, смотрит на человека. Именно Ахашверошем, как консервным ножом, по Таврову, вскрывается герметичность нашей цивилизационной сферы. В ней возникает сакраментальная тяга и апокалиптический сквозняк. Причудливые картинки-маргиналии оживают. Но сквозь них говорят отнюдь не те существа, которые на них изображены. Сквозь них говорят силы, во много раз превосходящие земные, которым уютное воображение человека придало более или менее причудливый облик. Но истинный облик этих сил пока непостижим. Как в древности люди видели драконов и фей, так поэт «Часослова» видит эти самые грозные силы. Он смотрит с нечеловеческой точки зрения на мир людей.
  
*
     Стихотворения в «Часослове» для меня разделяются на две группы: маргиналии и те, в которых «говорит Ахашверош». Иногда он пишет послания: январское, мартовское. Он сжимает, приспосабливает грозовые вести к человеческому существу: «Без смерти своей вы тоже жить не хотите/ и вы не опознаете себя без смерти своей (на самом деле заемной, расхожей)…». Он отказывается быть пророком, потому что не верит в пророка. Для него порок ─ только персонаж земной книги. Ахашверош разделён, можно сказать: распят ─ временем. Потому что Ахашверошу суждена встреча с Распятым. Он богоборец, но при этом и единственный свидетель Бога. Его речи как дороги, по которым движется обоз прочих героев книги: камбала, медуза, лебедь. Всё это маргиналии. К маргиналиям можно отнести и несколько прозрачнейших, чистейших лирических миниатюр, возникающих в «Часослове» как родники: «родник и камни, и глоток воды/ в утробе замерла комета». Или: «и мрамор их незряч,/ и муравейник их ─ живой».

*
     Мир часослова делится на Ахашвероша и нет. Тот, где нет Ахашвероша, клубится облаками: перистые, кучевые, дождевые, снеговые. Вот галерея фантастических животных: мелюзина, львы, грифоны, медуза, камбала, лебедь, нимфа. Вот герои легенд: Орфей, Эвридика, Арес, Анхис. Все они живут и действуют в современном нам мире. Вот, почти смешавшись с ними, идут святые: императрица Елена, Магдалина, Григорий Палама, Симеон Новый Богослов, Иоанн Лествичник. И, наконец, как наиболее близкие миру, смотрящему на человеческий через зеницу Ахашвероша ─ Силы Небесные: Гавриил, Михаил. Они являются в мире людей как нефтяные танкеры в море.

*
     Есть рассказ о девушке, которая пережила клиническую смерть. Когда она, наконец, смогла говорить, любопытные доктора спросили её, что она видела, когда была мёртвой. Девушка ответила, почти невпопад: вечность пахнет нефтью. Образов нефти и нефтяных танкеров в стихах у Таврова много. Но как более точно передать ощущение надвигающейся громады, пред которой отступает любой человеческий разум.

*
     Тавров любит сталкивать сверхтяжёлое и сверхлёгкое. Бабочка и лев, бабочка и танкер, танкер в порту и официант в кафе, юная красавица и криминальный авторитет. Христос и Магдалина. Сравнения с первого взгляда кажутся неприемлемыми, но потом поражаешься их точности. И мне думается, что решающая новизна «Часослова», его единственное (как Ахашверош) открытие состоит именно в точно найденной пропорции соотношений человеческого и нечеловеческого, в несомненную пользу нечеловеческого. Этим-то книга шокирует, беспокоит, раздражает.

*
     Среди маргиналий есть несколько великолепных стихотворений-икон: «Симеон и младенец. Сретение», «Благовещение», «Обретение креста Св. Еленой», «Ченстоховская Дева». Есть и «опрокинутые иконы», перекошенные болью зеркала гибнущего мира: «Мария Египетская и петух», «Сандро и морской ёж», «Пасха Магдалины», «Благовещение-2», «Рождество» и «Рождество-2». Книгу завершает траурное, как бы чёрным завешенное зеркало: «Чёрная Магдалина». Это стихотворение-ярость, стихотворение-рёв, плач о рождении последнего царя земли.

*
   «Благовещение» я назвала бы мистическим центром книги. Если в самом начале, после вдохновенного обращения («Ахашверош к музе»: «не умолкай, птицеловка, жизнедарительница, товарка… богиня, зарывающая себя по горло в солнце живых и мертвых…») ─ «боги бегут в Египет». То в «Благовещении»: «но ты удержалась, как серфер на белой доске» и «ты дрожала как поезд, скользя по слепой крутизне». Напоминает «ось земную, ось земную». Тавров говорит экспрессивнее: втулка.

*
    Основной доминант-аккорд «Часослова» я определила бы так: от «Пана-Козерога» к «Тюрьме на острове» ─ завершая «Благовещением».
  «Январское послание Ахашвероша», «Говорит Ахашверош» и «Мартовское послание Ахашвероша» ─ пальцы дирижёра, указывающие в нужный момент музыканту в оркестровой яме: когда вступить. В «Часослове» всё мироздание как оркестровая яма. Порой она звучит на блюзовые мелодии Луизианы. Порой как византийский хорал. Порой как рок западного побережья. Порой как кельтская арфа с электронной подзвучкой.

*
  Автор хотел найти магический кристалл, в котором человек мог бы приблизиться к Богу. Однако вышло как в притче об ученике Алхимика: наоборот. Поэт создал кристалл, сквозь который Бог смотрит на человека. А это невыносимо.

*
  «Часослов» Таврова завершается апрелем. Думается, что будет продолжение. Но мне кажется, что книга хороша именно своей незаконченностью, плотницки угловатой статью. Так великая пентаграмма, в которой не хватает нескольких линий, уже не может быть пентаграммой, но может стать стихотворением или песней.

К списку номеров журнала «АЛЬТЕРНАЦИЯ» | К содержанию номера