«Бялик по-русски. Перевод как попытка толкования»

Хаим-Нахман Бялик (1873—1934), почитаемый как поэт еврейского национального возрождения – поэт весьма сложный для перевода. Во-первых, из-за сложности языка: он последовательно придерживался ориентации на древний, библейский иврит. Во-вторых, первое прочтение в оригинале может оставить впечатление чего-то неинтересного, безнадёжно устарелого, слишком примитивного по мысли, что в сочетании с уже упомянутой сложностью языка плохо переносится даже современными израильтянами. Но попытка более глубокого проникновения может показаться (и оказаться) неожиданно плодотворной. Вот самое известное его лирическое стихотворение, оригинал которого стал даже популярной эстрадной песней в Израиле:

НАКЛОНИСЬ КО МНЕ

Наклонись ко мне и крылом укрой

Мою голову, чтобы шум затих,

Будь мне матерью, или будь сестрой,

Будь приютом разбитых надежд моих.

Когда сердце сожмётся в вечерний час

Свою боль я выскажу, не тая:

Говорят, есть юность у всех у нас,

Где, скажи мне, юность моя?

Я скажу, а ты мне не прекословь:

Моё сердце горело порой в огне,

Но приходит ко всем, говорят, любовь,

Почему же она не пришла ко мне?

Обманул меня звёзд далёких свет,

Все мечты – как сон; был – и нет его.

Ничего в этом мире у меня нет.

Нет ничего.

Наклонись ко мне и крылом укрой

Мою голову, чтобы шум затих,

Будь мне матерью, или будь сестрой,

Будь приютом разбитых надежд моих.

Следующий текст можно считать своеобразным  переводческим курьёзом. Нет, оно довольно точно отражает то, что написано в оригинале, но все, кто, кроме меня переводили этот текст, отразили нотку сожаления и даже раскаяния в финале – дескать, ну вот надо же, мальчик из приличной еврейской семьи, поэт и всё такое, а тут вдруг такая неприличная история, весь мир пожертвовал за греховодное времяпрепровождение, ай-яй-яй… И, пожалуй, в оригинале такое настроение действительно выстраивается, так что смысл моего перевода оказывается прямо противоположен смыслу оригинала. Но, таков уж мой переводческий волюнтаризм, я считаю, что прав я, морализаторская нотка в оригинале – дань времени и воспитательному значению литературы, а подлинная мысль Бялика и сложнее, и проще.

ГОЛОД ГЛАЗ ТВОИХ

Голод глаз твоих властных, в них воли твоей возвещенье;

Жажда губ твоих, требующих, чтоб их поцеловали;

Двойня серны – пасутся меж лилий, ждут, чтоб их поймали;

Прелесть скрытая – ей, словно аду, не знать насыщенья.

Изобилие этого тела, безмерность отрады,

Эта плоть, что меня, напоив, возвратила к истоку –

Если б знала ты, радость моя, как давно, как жестоко

С моей сытой и глупой душой ждал я этой награды.

Безмятежно я жил, но внезапно всё перевернулось –

Ты прошла и вздохнула, и вздох твой был ласков и грозен,

И к ногам твоим, робкий юнец – я – безжалостно бросил

Всё, чем был я богат – простодушность, невинность и юность.

Счастье было мгновенно, безмерно. Будь благословенно

Прикасанье твоё, этой сладостной боли рожденье.

Рухнул весь прежний мир за ликующий миг наслажденья.

Такова твоей плоти цена. Я плачу эту цену.

Следующее стихотворение показалось мне самым близким к русским поэтическим традициям и реалиям, своеобразным ответом Полонскому на его «Мой костёр в тумане светит». Полонский написал стихотворение от лица женщины, Бялик даёт ту же, вернее, очень похожую ситуацию от лица мужчины. Возможно, я и ошибаюсь, но как оно мне послышалось, так и перевёл.

ДИНЬ-ДОН

Динь-дон – и исчезла, динь-дон – и умчалась,

Динь-дон – ничего у меня не осталось.

Красавица, что же ты так поспешила,

Котомку сложила, расстаться решила?

Так скоро, до срока, ушла ты в дорогу.

Хоть слово готово, но проку немного.

Неделями в сердце я нёс это слово,

Но голосом не произнёс это слово.

И вдруг щёлкнул кнут, колесо заскрипело,

И снова один я, и всё опустело.

Лишь помню: «Прощай!», помню – дрогнули вожжи,

И ты уже там, за зелёною рощей.

Там ветки и небо. В зелёном и синем

Мелькает косынка крылом аистиным.

За рощей дорога змеится и вьётся,

А твой колокольчик звенит и смеётся.

Динь-дон – и исчезла, динь-дон – и умчалась,

Динь-дон – ничего у меня не осталось.

Бялику были не чужды и образные лирические мотивы. Вот стихотворение, первая часть которого знакома (поневоле) большинству наших гебраистов, поскольку в своём «Введении в сравнительное изучение семитских языков» Б. М. Гранде именно на примере этого текста демонстрирует, что такое иврит.

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ

Вновь в облаках огонь и кровь,

Спустилось солнце к морю вновь.

В просветах облачных завес –

Лучей, как острых копий, лес.

Сияньем напоён простор,

В чащобе – солнечный костёр

Горит вблизи и вдалеке;

Расплавясь, он течёт в реке.

Зелёный холм стал золотым,

Над нивой – словно светлый дым,

Над бездной – солнце. Из огня

Оно целует полог дня

И исчезает там, где мгла.

Вот ночь приходит. Ночь пришла.

Вот лёгкий ветерок подул,

Поцеловал меня, вздохнул.

Доверчив, как вечерний свет,

Он прошептал мне свой секрет:

“Знай, милый мальчик, что пройдёт

День юности, как птиц полёт.

Здесь мерзко всё, мой дорогой,

Но есть мир добрый, мир другой,

Там место есть для нас для двух,

Там правды свет, там воли дух,

Там будем счастливы всегда,

О сын мой, полетим туда –

Со мной, стрелой, в покой и тишь!..”

– Ах, сердце, что ж ты так болишь?

Когда ж я наконец пойму,

Кто облачил тебя во тьму

И в злость, и в грусть, и в прах и тлен,

И Божий мир тебе – как плен?

О, неужели в том ответ,

Что тьма здесь побеждает свет?

И душат вновь мечты меня

Всегда вот так, с уходом дня,

И вновь лететь бы я хотел

За море, в вечности предел.