Семь рассказов

Послевкусие любви

Ровно через девять месяцев она позвонила мне и сказала:

— Саша, завтра у нас будет ребёнок!

— Кто это говорит? — удивился я.

— Не узнаёшь? Это я, Лена!

— Какая Лена?

— Та, к которой ты приезжал чинить компьютер. Улица Менжинского, квитанция номер ЕН 21. Я до сих пор её храню как вещественное доказательство. Вспомнил? Ну, та самая Лена, которая потом пригласила тебя остаться заночевать и всё время повторяла: «Только без секса! Только без секса!»

И я, конечно, тут же всё и вспомнил.

 

Старый холостяк, поэт, бывший журналист, бард-менестрель — нет, композитор, я уже несколько лет занимался ремонтом компьютеров по объявлениям.

Перестройка плюс компьютеризация всей страны заставили меня прочитать книгу великого мастера Александра Левина «Компьютер для чайников. Проблемы и их устранение». И я пошёл по его пути.

Программист, хакер, как ты меня ни назови, но сейчас все чайники нашего прекрасного сибирского города Абаканска просто не могут обходиться без моей помощи.

Диагностика проблем и их устранение — в каждом индивидуальном случае — это поэма, иногда — лирическое стихотворение, недаром Александр Левин — один из любимых мною поэтов.

 

Лена оказалась обворожительной блондинкой, не знаю уж, крашеной или естественной. Но когда она открыла мне дверь, я тут же сравнил её со знаменитой киноактрисой Мэрлин Монро и прочитал ей с порога стихотворение Андрея Вознесенского:

Я Мэрлин, Мэрлин.
Я героиня
Самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?

И когда она заявила, что покорена моим неповторимым актёрским обаянием, спросил:

— Показывайте, что у вас стряслось.

— Ах,— притворно расстроившись, вздохнула Мэрлин,— представляете, мой комп, старый дружище, перестал меня слушаться, стал глючить и такую порнуху мне выдавать, что не приведи Господь! Просто диву даёшься... А я, представьте, после приступа первой любви давно уже далека от всего этого. Никакого секса! Вот мой девиз, моё кредо, если хотите!

— Хочу, хочу! — пошутил я и принялся за дело.

Дело оказалось пустяковым, одномоментным. Но чтобы продлить прелесть узнавания и, так сказать, журналистского общения, стал я задавать наводящие вопросы о первой любви.

А потом спросил, указывая на компьютер:

— Откуда у вас это железо?

— Откуда, откудаУ него — новая подруга, а у меня — груда железа и девиз-кредо на всю оставшуюся жизнь...

— А вы знаете, я ведь тоже — поклонник чисто эмоциональных отношений и очень даже вас понимаю! — заметил я.— Увы, все мои увлечения кончались ничем. Не считая эпизодов, когда журналистика, вторая древнейшая профессия, пересекалась с первой древнейшей...

— Сочувствую,— сказала Лена.— И предлагаю, пока вы чините мой компьютер, приготовить что-нибудь поесть. Что вы предпочитаете?

— Пельмени. Сибирские пельмени,— сказал я.

— Без проблем. И водочки?

— Нет! Никакого алкоголя! — после ухода из газеты я с этим окончательно завязал.

— Что? Так-таки и ни рюмочки? За дружбу, за любовь...

— Ни одной. Вот уже много лет. К тому же я — за рулём. Гляньте в окно. Вон, около газона припаркован мой Пегас, мой «Запорожец». Музейная редкость по нынешним временам. На нём я приехал и на нём должен уехать.

— Зачем уезжать? — прошептала таинственно Мэрлин и нежно положила обе руки мне на плечи.— Давайте потанцуем!

И врубила она через две колонки усилителя танго «Вернись», и, увлекая меня, запела удивительным колоратурным сопрано:

Мы с тобою часто расстаёмся...
Знаю я, что это нелегко:
Ждать с заката до восхода солнца
Редкое моё письмо...
Но, когда его получишь ты,
Верю, сбудутся мои мечты —
И опять небеса надо мной
Вспыхнут новой зарёй...
Вернись... Я вновь и вновь молю: вернись...
Одно твоё лишь слово вернёт нам снова
Любовь и жизнь!
Я жду — вернись...

А потом ели мы с ней сибирские пельмени, и пила она русскую водочку...

А потом постелила мне на диване, а сама ушла в другую комнату, сказав, игриво улыбнувшись, точно киноактриса Мэрлин Монро:

— Гуд найт, амиго! Буэнас ночес! Только, как мы и договаривались, без секса, ладненько?

И проснулся я среди ночи оттого, что ко мне под покрывало проник в облаке феромонов НЛО, этакий неопознанный летающий объект, из которого звучала музыка танго и слова:

— Только без, только без, только без...

 

Да...

И вот, ровно через девять месяцев,— телефонный звонок.

— Лена, это шутка? — спросил я.

— Какие могут быть шутки? — захохотала Лена голосом Мэрлин Монро.— Я нахожусь в роддоме номер десять на улице имени террориста всех времён и народов Ладо Кецховели. Завтра у нас, согласно предсказанию ... Если захочешь посмотреть, как выглядит Александр Александрович, приедешь. Ни к чему тебя не обязываю. Я в социальной защите, как ты сам понимаешь, не нуждаюсь. Просто инстинкт продолжения рода сработал. Спасибо тебе за ту чудесную ночь! От всей души спасибо!

— Лена! Но ведь ничего не было! — воскликнул я.

Но она уже отключила свой сотовый телефон, который засветился и отпечатался на моём мобильнике на веки вечные.

Волшебный котелок

Ну вот и сбылась мечта всей моей жизни.

Я — в «Артеке»!

Жаль, конечно, что не в качестве пионера, а в качестве ветерана-художника...

Но что поделаешь?

Да, отмечу безо всякой ложной скромности: ныне я — известный во всём мире художник-авангардист Виктор Медведев. По прозвищу Геня-Медведь, которое с намёком на мою гениальность получил я на зоне, в лагере Ермаковском, что на берегу Енисея, недалеко от полярного круга...

Инсталляции, граффити, перформансы украшают не только заполярный город Норильск, но и прекрасный сибирский город Абаканск, где я живу.

Кому надо — меня знают.

Это мне два месяца назад в Лувре вручили Золотую медаль и издали под названием «Волшебный котелок» шикарный альбом моих, как пишут искусствоведы, шедевров.

Котелок — это мой любимый художественный образ из русской народной сказки «Маша и медведь»

Помните? Наварила Маша кашу и медвежье семейство накормила. А котелок всё варит и варит...

Пришла Маша домой и всю деревню накормила...

А волшебный котелок всё варит, и каша не кончается...

Так вот, к чему это я?

А к тому, что голова моя — точно котелок этот, варит с детских лет и варит... Как бы независимо от воли моей...

То одну картинку выдаст, то другую...

Сколько я их нарисовал — не сосчитать. Разлетелись по всем странам мира...

А я всё рисую — то акварельными красками, то масляными, то просто фломастерами... А в последнее время компьютерной графикой увлёкся...

Вот такая каша...

 

Прилетел я из Лувра на американском «Боинге», сижу, показываю альбом жене своей Машеньке, Марии то есть, с которой пятьдесят лет прожил душа в душу, золотая свадьба не за горами...

А тут — звонок в дверь...

Открываю — и входит в однокомнатную хрущёвку нашу молодой красавец-генерал в сопровождении двух пожилых полковников. И говорит:

— Вот вам, дорогой вы наш Виктор Иванович Медведев, пакет, а в пакете — путёвка в замечательный крымский лагерь «Артек», на слёт бывших артековцев, кем в положенное время, к сожалению, не пришлось вам стать. Путёвка на двоих, с женой вашей Машей. Езжайте, радуйтесь, наслаждайтесь жизнью. Крым, как вы, конечно, знаете, теперь российский, так что отдыхайте без проблем. Рисуйте...Творите, так сказать...А как вернётесь, выставку из ваших новых работ в бизнес-центре «Сибирь» организуем. Распишитесь в получении и примите наши извинения за то, что пришлось вам провести десять лет в лагерях совсем иного свойства. Вот справка о снятии судимости и о реабилитации.

Пригласила было Маша гостей к столу чаю да каши отведать, но они вежливо отклонили приглашение и удалились.

— Вот оно, Маша, как в жизни бывает! — сказал я и пакет раскрыл.

А там — четыре билета в оба конца и пачка денег.

— Придётся ехать! — вздохнула Маша.— Не всё же тебе одному по парижам разъезжать.

— Ну, тогда ставь на конфорку твой волшебный котелок да чай заваривай, а то уж больно от волнения аппетит разыгрался!

 

И сели мы в скорый поезд, в шикарное двухместное купе ... И говорит ласково:

— Приветствую вас, Маша и Витя, на древней земле Понта Эвксинского стихами Маяковского:

...Твори, выдумывай, пробуй!
Радость прёт! Не для вас уделить ли нам?
Жизнь прекрасна и удивительна.

Не правда ли? Что смотришь, Витёк, не узнаёшь? Да ведь это я и есть! Я, Петя Иванов! Друг твоей молодости, однокашник, внештатный корреспондент «Пионерской правды»... Вспомнил? Ну? Ну? Каюсь, это я ведь тогда твою путёвку в «Артек» на себя переписал... А что? Зато с первым космонавтом сфотографировался, когда тот сюда приезжал... Каюсь, каюсь... Это ведь я, когда мы уже студентами стали, я — филфака, ты — худграфа, на тебя докладную куда надо за твоё гениальное инакомыслие настрочил... И десять лет отсидки организовал... Прости уж меня, грешного, за давностью лет... И ты меня, Маша, прости, что таким вот методом удаления соперника хотел в сердце твоё войти... Ой, а привезла ли ты, девица, привезла ли с собою, красная, котелочек свой волшебненький? Ну вот и ладненько! Устраивайтесь... Отсыпайтесь с дороги... А завтра уж будьте добры на пионерский, так сказать, ветеранский костёр пожаловать... Вместе с котелочком и приходите, пусть поварит... Как-никак тысяча человек со всей многострадальной России съехалось... И всех накормить надобно...

Цыганочка

Моя мама была самой красивой женщиной Абаканска.

И самой капризной.

И долгое время говорила моему папе, что нужно сначала пожить для себя, а потом уже — для других.

И папа с ней соглашался.

 

Но когда им стало известно, что у них будет ребёнок, то есть я, и мама заявила, что не будет рожать, папа произнёс только одно слово в ответ:

— Зарэжу!

И я появился на свет.

 

Папа и мама очень любили друг друга. Они много работали, и у них всегда было много денег. И папа спокойно мог в уме делить и умножать любые многозначные цифры.

Однажды он нанял ей на шесть месяцев заезжего француза, и мама обучилась искусству парикмахера. И стала самым лучшим парикмахером Абаканска.

Поэтому богатые высокопоставленные дамы и их господа-товарищи желали стричься-бриться, делать маникюр и педикюр только у неё.

А папа мой был самым лучшим шофёром в городе.

Когда на сорокаградусном морозе у всех заклинивали моторы, только у него мотор работал как надо.

 

От мамы в наследство мне досталось красивое лицо, а от папы — сильное тело.

Поэтому я записался в кружок греко-римской борьбы, которым руководил известный в Абаканске борец Александр Захарченко. А потом записался в спортивную школу, которой руководил знаменитый тренер Дмитрий Миндиашвили. И стал сначала чемпионом Абаканска, потом Сибири и Дальнего востока, потом Европы, потом всего мира, а потом — трижды — олимпийским чемпионом.

 

В нашем доме всегда собирались знаменитости — артисты, певцы, музыканты и высокие начальники.

Притягивала всех неповторимая мамина цыганская красота.

И, конечно же, папино хлебосольство и щедрость.

На столе в эти дни обязательно было хорошее вино, бутерброды с красной и с чёрной икрой. А вдогонку — настоящие сибирские пельмени, которые мы лепили втроём, своими руками.

Когда вино было выпито, бутерброды съедены, а пельмени всячески расхвалены, наступал торжественный момент.

Выходила мама, одетая в самое лучшее своё цыганское платье из модного тогда крепдешина.

Монисто — на запястьях, в ушах — кольцами — золотые серёжки, а на голове — кокошник, украшенный блёстками из разноцветного чехословацкого стекла...

А на ногах — лакированные туфли-лодочки: ни у кого в Абаканске таких нет!

Менялась скатерть.

И мама, подхваченная под руки гостями, вскакивала на праздничный стол, становилась в классическую танцевальную позу: ноги полусогнуты, руки вскинуты над головой, между пальцами — кастаньеты, на губах — лукавая улыбка...

И одаривала всех по очереди огненным взглядом...

Папа включал старинный граммофон, выкрикивал:

— Цыганочка! — и мама начинала танец...

До сих пор, только закрою глаза, могу представить каждое её волшебное движение наяву, как во сне...

Гости вскакивали со стульев и, стоя вокруг, начинали хлопать в ладоши и выкрикивать:

— Ой, на-на, ромалэ! Ой, на-на...

А потом, подражая маме, пускались в пляс вокруг стола, подпрыгивая и приседая...

Папа в такие вечера был особенно счастлив.

Было видно, как гордится он, что у него красивая, весёлая, молодая жена.

В такие минуты он брал меня на руки и шептал:

— Расти, сынок, большой, да не будь лапшой! И главное — учись! И дело, которое нравится, делать, и плясать, и петь. А уж мы с мамой для тебя расстараемся! Учись, пока я жив!

 

К великому моему сожалению и горю, когда мне исполнилось десять лет, папы не стало.

Повёз он своего начальника, директора завода, на персональной «Волге» на юг отдыхать. И где-то под Туапсе, часа в четыре ночи, встретился им на пустынном тогда шоссе гружённый морскою галькой ...

Водитель КАМАЗа оказался опытнее.

 

Долго мама моя горевала и хранила моему папе верность. И всё же не устояла перед ухаживанием тогдашнего председателя исполкома нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Мэра, как теперь принято говорить. Моложавого вдовца.

И вышла за него замуж. И стал он мне отчимом.

И жили мы дружно.

А поскольку детей у них не было, завели они себе собачку Линду, породы ризеншнауцер. Чёрная вьющаяся шерсть. Длинные уши. Купированный хвостик. Умные глаза.

Очень я любил Линду.

За нечеловеческую ласку и доброту любил.

И когда вдруг заболела она чумкой и перестала есть, взял я из холодильника баночку икры, и намазал на хлебный мякиш, и стал кормить, глядя в её умные, всё понимающие глаза...

Тут вошёл отчим и закричал:

— Что ты делаешь? Что это за фокусы? Да как ты смеешь? — и взял меня за ухо, и вырвал у меня эту баночку, и как замахнётся, чтобы ударить...

И увидела эту сцену прибежавшая на крик мама моя. И обняла одной рукой меня, другой собачку, и сказала тихо:

— Так, Федя, бери Линду — и уходим! И больше ноги нашей здесь никогда не будет! — добавила она, глядя на отчима...

 

Сказано — сделано.

И перебрались мы из пятикомнатной престижной квартиры на улице имени революционера Урицкого в полуторакомнатную хрущёбу на улице имени известного всему миру террориста Ладо Кецховели.

Да... А отчим до самой своей смерти всё у мамы прощения просил и выпросить не мог. Придёт, оставит букет или корзину роз у двери — и уходит не солоно хлебавши.

Здесь и провела мама свои последние годы...

 

А я уже по всем странам света мотался, укладывая на ковре в борцовских поединках мировых знаменитостей на обе лопатки.

Помню, в 1992 году за двенадцать минут двенадцать человек опрокинул. В «Книгу рекордов Гиннеса» попал.

И уже давно в Москву перебрался, в самый центр, на Калининский проспект. К сожалению, не захотела мама переезжать из любимого ею Абаканска, где папа мой на Бадалыке похоронен был, на Аллее Героев, рядом с начальником своим... А теперь и сама лежит там, заснув вечным сном.

Прожила она, тихо угасая, ровно девяносто девять лет...

Эх, мне бы столько!

И стихи писала, и литературное объединение «Русло» посещала...

И столетие бы сегодня отметила, к которому выпустил я мемориальную книжку избранных её стихотворений под названием «Души прекрасные порывы».

Вот она, девяносто девять страниц, ровно по количеству прожитых лет.

 

Помню, говорил я ей:

— Мама, измени название! Ведь слово «души» в повелительном наклонении имеет совсем другое значение, а не то, которое ты имеешь в виду. Читатели могут не так понять.

— Ну уж нет, Феденька,— возражала она,— люди сейчас грамотные, поймут всё так, как надо. И ничего менять я не буду.

Танцующий город

Полина Полищук всю жизнь была на государственном обеспечении и поэтому не знала, что такое нужда.

Роддом, детдом, Дом офицеров, Дом заслуженных ветеранов.

Бедный поэт, едва сводивший концы с концами, я познакомился с нею, когда она была на вершине административной лестницы в качестве начальника управления культуры нашего прекрасного сибирского города Абаканска.

Прославил её проект ретро-фестиваля «Танцующий город».

 

Как сейчас помню, двадцать шестого июля, в день моего рожденья, но совсем не в мою честь, на набережной Енисея, около театра имени Опера из балета, собрался весь город, чтобы потанцевать кто что хочет — рок-н-ролл, фокстрот, вальс и танго... Под руководством Полины Полищук, цветовой портрет которой мигал над площадью на огромном баннере.

И как только в двенадцать часов громыхнула с Покровской горы пушка знаменитого сибирского первопроходца Андрея Дубенского, рок-ретро-фестиваль начался.

Красавица Полина Полищук стояла на временной эстраде, с микрофоном в руках, среди мигающих лампочек,— нет, не стояла, а стояла пританцовывая... И зазывала к себе:

— Есть желающие?

Но желающих не было.

Мне стало жалко Полину, и я, прокричав:

— Есть! Есть желающие! — танцующей походкой поднялся — нет, взбежал — нет, взлетел на эстраду...

 

О, было время, когда я, как всемирно известный король рок-н-ролла Элвис Пресли, был королём в Абаканске...

Рок в те годы находился под официальным запретом как тлетворное влияние Запада.

Но я танцевал, игнорируя запрет, на всех студенческих вечеринках, поскольку учился заочно в единственном на весь мир Московском литературном институте имени А. М. Горького, основоположника незабвенного метода социалистического реализма: идейность, народность, партийность. И чувство студенческой радости переполняло меня.

Девушки в буквальном смысле слова носили тогда меня на руках. А я — их.

 

— С чего начнём? — спросил я Полину.

— Конечно же, с рок-н-ролла! — воскликнула она.

И включила минусовку на полную мощность.

Что тут началось!

Мы — на эстраде, а миллионная толпа — перед эстрадой выделывали замысловатые коленца, кто во что горазд.

Пам-пам-пам...

Пам-па-ра-па-ра-ра-ра...

Пам-пам-пам...

Пам-па-ра-па-ра...

Набирал обороты невидимый оркестр...

Полина была великолепна!

Пластична и динамична. И легко угадала момент, когда я перекинул её через себя, повернулся на сто восемьдесят градусов и поймал, лёгкую, как пёрышко.

 

Когда-то она окончила школу эстрадных танцев при гарнизонном Доме офицеров.

Заняла все районные, городские и областные призовые места.

Благодаря чему её заметил начальник гарнизона и сделал своей четвёртой по счёту законной женой.

Благодаря чему она легко выиграла административный конкурс и стала начальником управления культуры. Или культурой, кому как угодно.

 

Отзвучали безумный рок, умный фокстрот, и мы закружились в задумчивом «Вальсе цветов», плавно переходящем в нежное, мечтательное аргентинское танго.

— Как тебя зовут? — спросила Полина, прижимаясь ко мне разгорячённой грудью.

— Меня зовут Аркадий. Я известный в Абаканске поэт, член Союза писателей России и Союза российских писателей. Пенсионер. Пенсия десять тысяч рублей. Мне шестьдесят один год.

— Ну, я бы не дала!

— А я бы и не взял.

— А я — Полина. Мне...

— Знаю, всё знаю...

— Тогда зови меня просто Поля...А я тебя буду звать Аркаша. Не возражаешь?

Я не возражал.

В этот момент танго закончилось, и Полина передала микрофон своей помощнице-секретарше Анечке, которая заулыбалась, пританцовывая, и буквально оглушила нас:

— И снова — рок-н-ролл! Танцуют все!

Полина между тем крепко взяла меня за локоть и прошептала — нет, прокричала мне в самое ухо:

— А что, Аркаша, не продолжить ли нам знакомство наше в менее многочисленном месте?

И села она за руль новенького «Мерседеса», и помчались мы на большой скорости прочь, и оказались вскорости там, где наступала ночь... В полумраке соснового бора, в таинственном коттедже на берегу великой сибирской реки, вдалеке от танцующего по замыслу Полины прекрасного города Абаканска, лучшего города Земли...

И пили мы кофе с коньяком, и беседовали в полумраке на всякие возвышенные темы, и я шептал — нет, напевал ей сочинённый только что экспромт:

Губ твоих накрашенных малина
Так благоуханна и вкусна...
О, как я люблю тебя, Полина!
Будет нам сегодня не до сна...
Я с тобою провести не прочь
Нынче эту сказочную ночь...

 

Да, а ночь была действительно сказочной.

— О, Элвис Пресли ты мой ненаглядный!

 

Мне ли шептала она в темноте тогда? Пять лет назад...

«Неужели уже пять лет прошло?» — думал я, направляясь на приём к Полине Полищук в здание городской администрации.

Да, много воды за эти годы утекло.

Помещение союзов писателей на Стрелке было отобрано у писателей, и там размещены посольство Белоруссии и Дом искусств. Директор которого Лариса Шнырь только что отказалась командировать меня в Москву, куда я был приглашён на юбилей моего любимого Литературного института.

Мол, из министерства пришёл приказ: в связи с предстоящей Олимпиадой тратить деньги только на зарплату и на услуги ЖКХ.

И вспомнил я про Полину Полищук!

На первом этаже городской администрации у меня потребовали паспорт и выписали пропуск.

Женщина-полицейский тщательно проверила содержимое всех отделов моей поэтической сумки, набитой книгами и рукописями начинающих авторов.

И поднялся я на «седьмое небо», то бишь на седьмой этаж, рассуждая: «Почему администрация, а почему не райминистрация?»

Постаревшая за эти годы секретарша-помощница Анечка отметила мой пропуск, тщательно изучив паспортные данные, и сказала:

— Ждите, ваша очередь последняя.

Как во сне прошли передо мною композитор-песенник К., художник-абстракционист Ф., руководитель ансамбля «Тебе поем» (я ещё подумал: «„Поем“! Почему не „Поём“?»).

— Сколько лет! Сколько зим! — воскликнула Полина Полищук и вышла, пританцовывая, из-за огромного бюрократического стола.— Какими судьбами?

— Судьба нынче у всех одна,— улыбнулся я,— все мы находимся в поисках денежных знаков. И я прошу командировать меня в столицу нашей родины город Москву, на юбилей Литературного института, который, кстати говоря, я окончил с отличием, чем может гордиться культура нашего прекрасного сибирского города Абаканска. Двенадцать тысяч на самолёт меня вполне устроят.

— Ты что, в тюрьму посадить меня хочешь? Ты ведь у нас не работаешь! Я тебя командирую, а мне — р-раз — и скажут: «Нецелевуха!» Хоть двенадцать тысяч, хоть двенадцать рублей. Всё.

— Что же делать?

— Ладно, учитывая твои давние боевые заслуги, так и быть, найду я тебе спонсора на двенадцать тысяч, Элвис ты Пресли наш ненаглядный! Жди. Позвоню.

 

И день прошёл, и два, и три...

А звонка всё нет...

И год, и три, и десять промелькнули — как не бывало...

И направила меня директор Дома искусств Лариса Шнырь в связи с Всероссийским днём пожилого человека провести поэтическую встречу в Доме заслуженных ветеранов, чтобы смог я, нищий поэт, заработать на этом немного денег.

И когда я рассказал ветеранам о себе, почитал им стихи о любви и спросил в заключение:

— Может, кто-нибудь из вас хочет поделиться своими мыслями или чувствами?

— Я хочу! — воскликнула старушка божий одуванчик и лёгкой танцующей походкой подошла ко мне.— Я очень люблю поэзию. И очень люблю любовь. Один поэт, забыла его фамилию, даже посвятил мне стихи, которые я до сих пор прекрасно помню.

Губ твоих накрашенных малина
Так благоуханна и вкусна...
О, как я люблю тебя, Полина!
Будет нам сегодня не до сна...
Я с тобою провести не прочь
Нынче эту сказочную ночь...—

 

прочитала она.

А потом рассмеялась...

А потом заплакала — нет, зарыдала горючими слезами...

Пока ветераны долго и старательно хлопали в ладоши.

Давайте споём!

Светлана Буланова, общественный деятель, президент ОСУ, автор проекта «Давайте споём!», была счастлива: праздник песни удался на славу.

Активисты из группы поддержки вдоль всей набережной Енисея завлекали жителей Абаканска в хороводы, раздавали им листовки с текстами песен и заставляли петь:

Гляжу в озёра синие,
В полях ромашки рву...
Зову тебя Россиею,
Единственной зову...

 

— Интересно, кого это и кто Россиею зовёт? — спрашивал прозаик Константин Невинный своего друга поэта Михаила Злобина.

Они шли по набережной, любуясь хороводами, и слушали обрывки песен, иронизируя над их содержанием.

Полюшко моё, родники,
Дальних деревень огоньки,
Золотая рожь да кудрявый лён...
Я влюблён в тебя, Россия, влюблён!

 

— Ещё более интересно, как это влюблённый разглядел ночью при свете огоньков, что рожь золотая, а лён кудрявый... И почему он влюблён не в девушку, а в какой-то придуманный абстрактный образ? — шутил Михаил.

— Влюблённые — они всё могут... Но — бедные девушки!

Тут к ним подошла старушка божий одуванчик с огромным целлофановым пакетом в руке и сказала:

— Поздравляю вас, господа-товарищи литераторы, с праздником! — и добавила: — Давайте споём?

— Откуда вы знаете, что мы — литераторы? — воскликнули друзья.

— Да как же вас не знать? — изумилась старушка.— Вот вы — Константин Невинный, автор романа «Кедры шумят», который я с упоением прочитала три раза подряд! А вы — поэт Михаил Злобин, песню которого мы сейчас и споём!

Мой родимый край, место отчее,
Ты и праздник мой, и броня...

 

Ну, подхватывайте!

Солнце общее, сердце общее
У земли моей и у меня!

 

— Да не писал я никогда таких песен! — возмутился Михаил.— Как это край может быть бронёй чего-то, а у земли — сердце? Бр-р... Бред какой-то!

— А мне — ндравится! — заявила старушка.— Давайте знакомиться, я ведь тоже литератор, а точнее — поэтесса, Мари Большакова, и такие же песни пишу! Вот! — сказала она и вынула из целлофанового пакета несколько книжек.— Это — сборники моих песен. Покупайте и пойте!

— И давно вы песнями балуетесь? — спросил Михаил Злобин.— Что-то я нигде раньше вашей фамилии не встречал.

— Да нет, не так давно, как только мне шестьдесят лет исполнилось, вышла на пенсию, так и начала, пишу, книжки издаю, на песенных посиделках ими торгую, надо же как-то типографские расходы возмещать... А скоро и диск выпущу! Чем я хуже Маши Распутиной? Торгую и пою. А что? Свобода слова! Свобода песен! Живи и радуйся, как мама моя, которой, дай Бог ей здоровья, исполнилось сто лет, а она ещё нитку в иголку вдеть может, да и сама в любое игольное ушко пройдёт, если захочет. Я считаю, что у неё и у меня — счастливая старость. И продлить её можно только песнями.

— Сколько стоит ваш песенник? — спросил Михаил.

— Восемьдесят рублей, по числу прожитых лет. Скоро будет дороже.

— Ну что, поддержим частного предпринимателя? — обратился он к Константину.

— Поддержим!

—Тогда нам два экземпляра.

— Молодцы! — радостно воскликнула Мари Большакова и запела:

Я люблю Абаканск мой родной,
Ах, люблю я его всей душой!
И Россию родную люблю,
И об этой любви я пою!

 

Тут к ней подошла Светлана Буланова, автор и организатор проекта, академическая певица (драм-сопрано), дипломант международного конкурса, председатель жюри «Волшебный диктофон», с группой поддержки. И взялись они за руки, и образовали хоровод, и подхватили песню...

А Константин Невинный и Михаил Злобин направились к палаточному павильону «Пикра».

— Грех в такую жару не выпить по кружечке-другой холодненького фирменного пивка,— сказал Михаил.

— Грех, но почему бы и не выпить? — сказал Константин.— Праздник всё-таки...

Гипердиагностика

Конечно, я догадывался, что Россия после семидесятилетнего большевистского террора стала невежественной страной, но не мог себе даже представить, что до такой степени.

Медицинские познания — у каждого — практически на нуле.

Этим и решил воспользоваться мой шеф, владелец частной клиники «Авиценна» Яков Семёнович Гробман.

Когда я устроился к нему на работу, он сказал:

— Ты молодой специалист, да? Тебе надо хорошо зарабатывать, да? Тебе нужна квартира, машина, дача, жена. Да? И на всё это будут нужны деньги, и немалые. Так знай, что переходный период от социализма к капитализму уже давно в стране закончился. Вокруг нас — или явные, или подпольные миллионеры. И все хотят болеть и лечиться. Иными словами — требуют к себе внимания и ласки. А что у них внутри организма творится — никто не знает. Вот и придумывай им болезнь. Ставь диагноз. Назначай дорогостоящее лечение или очень дорогую операцию. Или то и то. Рак. Диабет. Язва желудка. Аневризма аорты. Спинномозговая грыжа. Всё. Этого достаточно, чтобы и тебе, и мне тоже стать миллионерами. Пускай делятся!

Выслушал я наставление, проникся ситуацией, подключил к работе персональный компьютер — и дело пошло!

Жене главы нашего прекрасного сибирского города Абаканска Мальвине Иосифовне Пилипчук я поставил диагноз «фиброзно-кистозная мастопатия, рак груди», а самому Карлу Абдулатиповичу — «язва желудка с угрозой перерождения».

Тут же они были удачно прооперированы другом Якова Семёновича, выдающимся хирургом современности профессором Ахмыловским Артуром Тимофеевичем. И успешно прошли курс послеоперационной реабилитации в Индии. Куда потом переехали на постоянное место жительства — уж очень им там понравилось.

Он стал владельцем крупной фирмы по разведению бенгальской породы слонов в искусственных условиях. А она возглавила общество и туристическую фирму «Рериховеды».

 

Мой шеф купил себе коттедж, похвалил меня и сказал:

— Молодец! Продолжай в том же духе! Далеко пойдёшь.

Я купил себе двухкомнатную квартиру в центре Абаканска, с видом на заповедник «Столбы», и по вечерам, глядя на отроги Саян, стал подумывать о женитьбе.

Тем более что на меня стала заглядываться дочка шефа — двадцатидвухлетняя практикантка Оксана.

 

И поставил я диагноз губернатору нашей замечательной области Савелию Васильевичу Крамарову — «аневризма центральной мозговой артерии», а его жене, красавице Веронике Адольфовне,— диагноз «спинномозговая грыжа пояснично-крестцового отдела позвоночника с угрожающим ущемлением».

И они были очень удачно прооперированы другом Якова Семёновича и направлены на восстановление сил в Китай, где монахи известного монастыря Шаолинь быстро поставили их на ноги. И они, очарованные прекрасной природой и тайнами буддизма, остались там навсегда, организовав туристическую фирму «В поисках Шамбалы».

 

— Молодец! Так держать! — сказал мне Яков Семёнович, когда я купил автомобиль «Тойота Королла» и объявил ему и его жене Саре Моисеевне о желании жениться на их дочери Оксане.

Оксана подтвердила, что любит меня, что не может без меня жить и хочет, чтобы у нас родился ребёнок — мальчик или девочка, без разницы, лишь бы был таким же красивым, умным и удачливым, как я.

 

И я был просто вынужден поставить диагноз «рак желудка» обратившемуся к нам с жалобами на боли в животе Ивану Петровичу Сидорову, председателю Законодательного собрания нашей прекрасной Абаканской области, равной по площади Англии, Франции и Германии, вместе взятым.

Принял у меня Иван Петрович направление на операцию, постоял в задумчивости и ушёл сильно опечаленный.

 

Но тут вмешалась судьба, или случай, как хочешь, так и назови.

В Германии собирался Всемирный конгресс миллионеров, не знающих, куда девать свои деньги.

И полетел Иван Петрович в срочном порядке на конгресс — привлекать инвестиции для строительства новых гигантских заводов и нефтепроводов на территории нашей области.

Но когда начали заседать, боли в животе у него обострились, и мгновенно был он доставлен в дрезденскую клинику, и обследован на самом современном диагностическом оборудовании, и с диагнозом «обострение хронического аппендицита» был успешно прооперирован.

Вернулся Иван Петрович из прекрасного германского города Дрездена в прекрасный сибирский город Абаканск жизнерадостным и помолодевшим.

И на радостях, что диагноз рака у него не подтвердился, представил он меня к званию «Заслуженный врач России». А моего шефа — к званию «Почётный член Абаканской медицинской академии».

 

Я женился на Оксане.

И родилась у нас двойня — Миша и Ириша.

И купил я дачу в кедровом бору, тридцать минут от Абаканска на моей «Тойоте Королле», чтобы дышать свежим воздухом, так как в Абаканске на инвестиции, привлечённые Иваном Петровичем, построили гигантский завод ферросплавов, и дышать стало практически нечем.

 

Почувствовав, что дело пахнет керосином, мой шеф — пардон, тесть — продал клинику «Авиценна» и уехал с моей тёщей Сарой Моисеевной на ПМЖ в Израиль. Откуда пишут они, что там так хорошо, что о лучшей жизни и мечтать не приходится.

И зовут меня, Оксану, Мишу и Аришу скорей перебираться к ним.

Потому что время уходит, и нужно прожить оставшиеся годы так, чтобы не было ни мучительно, ни больно.

Ключевые слова

Рассказ под таким названием приснился мне сегодня ночью.

 

Я подошёл к киоску «Розпечать», чтобы купить свежую газету и узнать, кто победил на Украине — Порошенко или Тимошенко.

— Пароль! — сказала древняя старуха, продавщица газет.— Назовите пароль, тогда я вам продам самую свежую газету...

— Какой ещё пароль? — изумился я.

— Пароль, или, чтобы понятнее было,— ключевые слова, которые ведут любого человека по жизни... Саша, ты их должен помнить!

— Саша? — переспросил я.— Откуда вы меня знаете?

— Как же мне тебя не знать, мой милый, дорогой и до сих пор желанный Сашенька? Ведь ты — моя первая любовь, и на этот момент единственная...

— Лиза, это ты? — воскликнул я и вспомнил ключевые слова: — Я тебя люблю!

— Молодец! Получай свою газету,— сказала Лиза и вдруг стала молодеть, как в сказке.— Зачем ты вернулся?

Я тут же уцепился за это словечко Мандельштама и стал вращаться на правой ноге, припевая:

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз...

— Нет, серьёзно? — спросила Лиза.

И вышла из газетного киоска, и взяла меня за руку, и повела по вечернему Питеру, вдоль набережной Невы.

Мы шли, нежно прижавшись друг к другу, и я ей декламировал Окуджаву:

Нева Петровна, возле вас всё львы...
Они вас охраняют молчаливо...
Я с женщинами не бывал счастливым...
Вы — первая, я чувствую, что вы!

— А вернулся я сюда, моя дорогая первая любовь Лизанька, чтобы попрощаться с городом моей юности, где учился, мечтая стать известным журналистом и великим писателем... Но не пригодился... Эх, мечты, мечты... Откуда вы только берётесь, кто вас только посылает на нашу голову грешную?.. Да, окончил я журфак, и распределили меня в далёкую Сибирь, в прекрасный сибирский город Абаканск, на стройку коммунизма, даже комсомольскую путёвку дали и деньги подъёмные...

— Дальше можешь не продолжать. Всё про тебя знаю, все твои публикации храню — и в бумажном, и в электронном виде... Пойдём ко мне в гости!

— Это куда?

— Да всё туда же, улица Скороходова, сорок пять, квартира тридцать четыре, третий подъезд, четвёртый этаж...

— Не может быть!

— Всё может быть, Саша…— грустно улыбнулась она, открывая до боли знакомую мне дерматиновую дверь до боли знакомым серебряным английским ключом...

А когда переступили мы знакомый стёрто-вогнутый посередине порожек и заглянул я в старинное знакомое зеркало напротив входа, то увидел двух семнадцатилетних студентов — Сашу и Лизу, которые вдруг завизжали от радости и бросились друг другу в объятья...

 

— Знаешь, оставайся у меня ночевать. Я тебя люблю,— прошептала Лиза.

— Нет, это я тебя люблю! — прошептал Саша.

— Хорошо. Так пусть же эти ключевые слова будут служить нам паролем на всю оставшуюся жизнь...

 

Утром, когда мы, счастливые и молодые, проснулись и Лиза стала собираться на работу в газетный киоск, достала она из сумочки изящную флешку и сказала:

— Дарю! Здесь все твои публикации, о которых я говорила. Пять файлов, пять томов.

И ушла.

А я снова задремал.

А когда открыл глаза, гляжу — действительно флешка на подушке лежит.

Настенное радио, оставшееся в моей однокомнатной хрущёвке ещё с доперестроечных времён, романс на стихи Мандельштама в исполнении Аллы Пугачёвой транслирует:

Петербург! я ещё не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса...

Вставил я флешку в свой старенький ноутбук — а там пять файлов и письмо:

«Дорогой Александр! Сашенька!

Прошу тебя, срочно отдай пять томов Собрания своих сочинений в типографию!

Когда будет готов тираж, привози его в Питер на книжную ярмарку. Мы устроим шикарную презентацию — и мечта твоя стать великим писателем сбудется.

Если нужна будет материальная поддержка, звони. Ноу проблем. Я теперь владею всеми газетными и книжными киосками в Питере. Так что тираж разойдётся мгновенно».

И постскриптум — полужирным курсивом:

«Я тебя люблю!»