Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | Спонсоры | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ |
Центр |
Александр Васильевич СтарыхОб авторе: (07.07.1958, с. Орловка Сакмарского района Оренбургской области) Поэт... |
Дмитрий Анатольевич ТагановОб авторе: (2.01.1972, село Староборискино Северного района Оренбургской... |
Анатолий Алексеевич ТепляшинОб авторе: (9.07.1951, с. Беляевка Оренбургской области) Поэт. Служил в... |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаСеверная АмерикаКанадаСШАЦентральная АзияКиргизстанУзбекистанСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Николай БолдыревПауль Целан. ИЗ КНИГИ РОЗА-ОТ-НИКТО. Перевод
Целан — Мандельштаму
Влюбленность Пауля Целана в поэзию Мандельштама имела уникально глубокие корни. Для уроженца Черновцов то была заочная встреча почти мистического свойства. Из письма Глебу Струве (февраль 1960): «Редко у меня рождалось, как с его поэзией, чувство, будто я иду по пути — рядом с чем-то неопровержимо-правдивым, и благодаря ему». В письме к В. Маркову в мае 1961-го еще определеннее: «Для меня Мандельштам означает встречу, какие редко случаются в жизни. То братство, пришедшее ко мне из отдаленнейшего далека». Целан находил даже сходство в судьбах, мифологизируя иные детали, на которые обычный читатель, да и соглядатай, не обратит внимания. Кое-где он, впрочем, и ошибался, например, веря слухам, что Мандельштам все-таки вернулся из сибирской ссылки и погиб как еврей в одном из фашистских концлагерей. Вполне объяснимым становится желание переводить русского поэта на немецкий, вылившееся в изданную в 1959 году книжечку объемом в сорок стихотворений. Позднее к ним добавились еще четыре. Становится понятной и реплика в разговоре с другом о том, что эти переводы он считает для себя делом не менее важным, чем собственные стихи. Вершиной встречи стало издание в 1963 году едва ли не лучшей в его творчестве поэтической книги «Роза-от-Никто», подзаглавленной: «Посвящается Осипу Мандельштаму». Книга укрыта в суггестию диалогичности в направлениях самых разных, в том числе (и может быть главным образом) к Рильке. Однако есть стихотворения, где диалог с Мандельштамом открыт и явствен, вполне оправдывая посвящение. Опыт перевода некоторых стихотворений из этой книги, опыт вполне обреченный, предлагаю читателю.
Николай Болдырев
*
Коронованный прочь, выплюнутый в ночь.
При каких звездах! Чисто серебро сплошного мощно-седо-бьющегося сердца. И Вероники-девы долгий волос тоже здесь, — сплетал я, расплетал, сплетаю, расплетаю. Заплетаю.
Пропасть синевы, в тебя впускаю золото я это. И вместе с тем, кто тратил на блудниц себя, я снова прихожу и снова. К тебе, моя любовь.
С хулою и молитвой, ну так что ж. Пусть с каждой режущей меня со свистом плетью: даже они расплавились, сойдясь в один удар, даже они фаллически увязаны в тебя, сноп-слово.
И вместе с именами, испившими от ссылки каждой. С именами, с семенами, с именами, окунутыми в чаши все, наполнены они твоею королевской кровью, человек, — во все великой гетто-розы чашечки окунуты, из розы на нас ты смотришь, столь бессмертный от стольких уж смертей, скончавшихся на утренних дорогах.
(А мы, Петрарка, Варшавянку пели, губами в камышовом шелушенье. А мы, Петрарка, пели в уши тундры).
И поднимается земля, то наша, эта. Но не отправим никого из Наших мы в твои низины больше, Вавилон. 1962
*
Но всё иначе, чем себе ты представляешь, чем представляю это себе я, знамя еще реет, маленькие тайны еще в своем праве, еще отбрасывают тени, почему и живешь ты, живу я, живем мы.
Серебряная монетка тает на языке твоем, вкусом похожая на Завтра, на Всегда, дорога в Россию ударяет волной в твое сердце, карельская береза ждет тебя там, имя Осип подходит к тебе, ты рассказываешь ему о том, что ему уже известно, он берет это, принимает, руками, ты отделяешь его руки от плеч, правую, левую, приставляешь свои на их места, вместе с ладонями, пальцами, линиями,
— что порвалось, срастается снова — и вот они у тебя, возьми же их, у тебя ведь теперь все пары, имя с именем, рука с рукой, возьми их себе как залог, он тоже это берет, и вот у тебя стало твоим, что было его,
ветряные мельницы
подают воздух в твои легкие, ты гребешь по каналам, лагунам, проливам, в свете слова, на корме — никаких Почему, на носу — никаких Куда, Овена рог вздымает тебя — Текия! — словно рёв трубы органной сквозь ночи прямо в день, где авгуры терзают друг друга, у людей свой покой, а у Бога он свой, но любовь возвращается молча в постели, волосы женщин отрастают, бутон, повернутый вовнутрь на их груди, вновь дню является, вдоль линий жизни, сердца линий вдоль он просыпается в твоей руке, высоко втиснутой в тоскливый чревный путь, —
так как же она зовется, твоя страна за этою горой, за этим годом? Я знаю, как зовется. Зовется она сказкой зимней, зовется она летней сказкой, страною материнских тех трех лет она была, такая и сегодня, и странствует повсюду, как язык, отбрось его, оставь, тогда лишь возвратится, как этот камешек простой, что из долин Моравских, он мысли твои в Прагу уносил, на ту могилу, на могилы, в жизнь,
давно утерян он, как письма, как все-все лампады, фонари, которых вновь тебе искать, но вот же он, как мал и бел, здесь за углом лежал, лежит, в Богемии, в Нормандии-и-Неман, он тут, он там и здесь, за домом, перед домом, он белый, как он бел, и вот что говорит: Сегодня — лишь оно одно чего-то стоит. Как бел он, бел, ручей приладился к нему, то сердца ручеек, нет, то река, она тебе известна, и берега ее высо?ки целый день, как имя, ты ищешь, трогаешь рукою, вот же: 1963
Вместе с книгой из Тарусыii
Все поэты жиды Марина Цветаеваiii
О созвездии Пса, о светлой звезде в нем и о карлике- лампе, что вместе ткут нити к земле отраженным дорогам,
о посохах странников, даже и там, о Юге, о чуждо-чужом и о близком к пряже ночной, как непогребенность речей, тех что бродяжат в круге, где сфера влияния целей достигнутых, стел, колыбелей.
Об Истине, к тебе лишь идущей, и о Пред-сказанном, о том, что Мимо-к-тебе, о сказанном ввысь, что всегда наготове, об одном из собственных сердца камней, что изрыгнут был вместе с часовою механикой прочной его, прочь, к бесплодной земле и к бесплодной эпохе. И о тиканьях этих внутри бетонных кубов с тем, кто по следу гиен, вверх за предками, что чередою в безднах округлых, именами забитых, где и его.
О дереве, о единственном. Да, и о нем. И о лесах, что вокруг. О невытоптанных, о мысли, которой навстречу он возрастал, словно звук, полутон, словно отзвуки, блики, финаль, что по-скифски лишь в рифму в такт пульсаций височных, там дыхания пульс той равнины злаков степных, в сердце вписанных тех цезур временных, что лишь в царстве, в царстве всех удалённейших далей, где величие внутренних рифм — потусторонность народо-немотственной-Зоны, в тебе они, речи весы, градации слова, родные изгнанья весы.
О древе об этом и вот об этих лесах.
О плитах мостов, что из камня, о тех, куда он летел словно в жизнь, из ран улетавший, о Pont Mirabeau.iv Не Ока здесь течет. Et quels amours!v (Кириллицею проскакал я, други, перескочил я Сену, а заодно и Рейн).
И о письме, о нём. О том единственном письме, письме-с-Востока. О жестком крошечном собранье слов, о безоружном Оке, которым тройку звезд он, то пояс Ориона, — вновь ты движенье им даешь, Иакова чудесный посох — на звёздность карты переводит, что открывается ему сама.
И о столе, где всё это случилось. О слове, о том единственном из вороха, вблизи него он, стол, стал лодочной скамьей, и об Оке-реке и о потоках, вóдах.
О слове о проселочном, его нам вслед наскрипывает вёсельник-слуга, в то ухо-бабье-летнее, в котором его уключины точнейше-тонкий слух:
Колхида.vi 1962
*
В этом воздухе, где хранимы корни твои, тут, в этом воздухе. Где смертное себя — в шарость-и-в-шар, почвенно-земно, в дыханье-и-глину.
Величаво ходит изгнанник там, наверху, погорелец: Померании житель, он дома в песенке майской жука, где вечное лето, матери шепот, бледнокровавится край там слогов, что жестки? и утёсисты и зимостойко-холодны. Меридианы с ним странствуют: болью всосаны, болью его, Гелиос правил ее, побратавшую страны по приговору Полуденья дали возлюбленной. Повсе- местно — Здесь и Сейчас, повсеместно, от отчаянья прочь, это сиянье, в которое входим, в раздвое раздрая, с устами соблазна:
то поцелуй, глухоманью ночной, зажигает в них смысла язык, просыпаясь к нему, возвращаются к дому родному, к жуткой анафеме, к той, что изгнанников вроссыпь свела, тех, кто по звездной, где души, пустыне ведóмы, тех, кто умели делать шатры наверху там, где пространство их взоров и парусных малых ковчегов, ливней изящных частичек надежды, в ней же шуршанье архангельских крыл, шуршание рока, там братья и сестры, что слишком легки, чересчур тяжелы, слишком легко их найти мировыми весами в крово- смесительном, в плодо- витейшем лоне, где чужаков долгожительство сперматически славят созвездья, тяжки привалы в сплошном мелководье, тела громоздятся к порогам и молам, —
бродяжая жизнь, над которой — неуклюжесть Богов, косолапость походки... Так во имя кого слишком позднее звездное время?
*
По границе ладоней, где звезды росли мне навстречу, далекие всем небесам, близкие всем небесам: о, как всё здесь не спит! Как распахнут к нам мир, центром сквозь нас!
Ты там, где Окоvii твоё, ты наверху, ты внизу, мой же поиск вовне.
О, этот странник — пустотный хлебосольнейший Центр. Отрешенный, припадаю к тебе я, ты припадаешь ко мне, общая доля у нас, видим друг друга насквозь.
Нас потеряло Само, нас позабыло Само, нас …. Само. 1960
*
Со всей суммой мыслей ушел я из мира: и вот открылася ты, духовная песня моя, распахнутость моя, принявшая нас.
Кто сказал, что в нас умирает всё-всё, когда разбивается око? Всё только проснулось, всё началось.
Громадное выплыло солнце, светло стояли напротив души и души, прозрачно и властно молчали они, встречая орбиту его.
Легко раскрывались недра твои, тихо в эфир поднималось дыханье, а то, что туманом сгущалось, разве не образом было, от нас уходящим и разве не благостно было оно словно имя?
1960
Тюбинген, январьviii
До слепоты за- говоренные глаза. Их — «Загадочно- истекающее из Рейна»,ix их воспоминание о плывущей гёльдерлиновской башне, чайками окруженной, их посвистом.
Визиты Шрайнераx к затонувшему, при этих его выныривающих словах:
когда бы пришел, когда бы пришел человек, когда бы пришел ныне в мир человек со светящейся бородой патриарха: все, что он смог бы, заговори он о нашем времени, все, что он смог бы, это лепетать и лепетать, непре-, непре- рывнорывно.
(«Паллакш. Паллакш.)xi
1961
...Шумит фонтан
О вы молитвенные, о вы богохульные, о вы молитвенно-острые лезвия молчания моего.
О вы мои искривленные мною слова, о вы мои наипрямейшие.
И ты: ты, ты, ты моя с каждым днем всё более подлинная и праведно захламленная запоздалость роз:
сколько, о сколько миров! сколько путей!
Уключина ты и крыло. А мы...
Мы будем песенку детскую петь, ту, ты слышишь, лишь ту, где чело и где век, где человек, и где чаща лесная и та пара глаз, что всегда наготове: слеза за слезой. 1961
*
Это уже не та, временами погружавшаяся с тобою в песочные часы гравитация. Нет, это — другая.
Гравитация эта держит в тылу пустоту, что с тобой неотступна. Как и ты она безымянна. Быть может, вы есть одно. Быть может, однажды и ты назовешь меня так же. 1961
*
Двудомен ты, Вечный, незаселенный. Вот почему мы строим и строим. Вот почему стоит она, эта жалкая кровать, — под дождем, так вот стоит.
Войди, любимая. Когда лежим мы с тобой здесь, то переборка эта и есть Он сам, самодостаточный дважды.
Оставь его, ведь он собой лишь занят, одной половиной своей и другой половиной. Мы же с тобой — дождевая постель, он придет и найдет нам сухую.
…………………………….
Не придет, не найдет нам сухую. 1961
Мерцающее древо
Слово, возле которого легко тебя потерял я: Никогда — вот то слово.
То была, и порой её знала и ты, то была свобода. Мы плыли.
Помнишь ль еще, как я пел? Вместе с мерцающим древом я пел, вместе с кормилом. Мы плыли.
Помнишь ль еще, как плыла ты? Распахнутой лежала ты предо мной, ты лежала, о, лежала перед моей вы- рвавшейся вперед душой. За нас обоих я плыл. Плыл не я. То древо светилось и плыло.
Плыло ль оно? Но вокруг была ведь вода. То был бесконечный пруд. Бесконечный и черный, висячим он был, висел по-течению-мира.
Помнишь ль еще, как я пел?
О – этот дрейф!
Никогда. Вниз-по-течению-мира. То не я пел. Распахнутой ты лежала пред душою бродячей моей. 1961
Эрратическоеxii
Вечера зарывают себя под оком твоим. Губами со- бранные слоги — прекрасный, беззвучный шар — помогают блуждающей звезде найти свой центр. Камень, некогда заснувший почти, здесь раскрывается:xiii
душа, ты побывала возле всех взорвавшихся солнц, в эфире. 1961
*
Тому, кто под дверью моею стоял, вечером как-то: ему открылся я в слове моём: весьма неуклюже ковылял он к уродцуxiv — видел я сам, к не- полноценному, к брату, рожденному в грязном сапоге вояки-холопа, с кровожадно- божественным членом меж ног, к чирикающему человечку.
Рабби, скрежетал я, рабби Лёв:
вот кому слово подрежь,xv вот чью душу вгони же ты в стыд живым Ничто, вот кому разведи два пальца увечных для молитвы целящей. Вот кому. .............................. А еще — о рабби, дверь вечера накрепко запри. .............................................................................. А дверь утра настежь, настежь, о ра... 1961
Мандорлаxvi
В миндальном орехе — что в пребыванье в миндальном орехе? Ничто. Только Ничто в миндальном орехе. Там в пребыванье оно неуклонно.
В Ничто — кто же там, кто? Царь. Царь в пребывании, царь. Он там неуклонно.
Локон еврейский, седым ты не станешь!
А твое око – куда оно в пребыванье? Око твоё как препона встает миндалю. Твоё око препоной Ничто восстает. Восстаньем Царю. Восстает твое око восстаньем.
Человеческий локон, седым ты не станешь! Царственно-синий, пуст миндальный наш танец. 1961
*
Искусство платит цену свою, человек ничего не платит. Но здесь вы только ради свободы искусства, о человеке сообщается вам лишь под этой эгидой. И все-таки Бог-то во всех нас неделимо-единый, чудовищно- прекрасный: Истина. 1961
*
Ты вместе со словом, что я произнес, вместе с молчаньем, вместе с собою сама в этот мир при- бы- ла, любовь моя:
потерянная, тщетно- блуждавшая, снова и снова по-дому-болящая: поздно.
Помоги же мне, помоги себе, помоги.
Путями времени уходило сказавшееся мной. Путями времени уходило умолченное мной. Уходило оно, уходила и ты, в бесконечность уходила ты, вперед и возвратно, в никуда, в слово-прочь, в туда.
Так оставь же. И да откроется тебе первоимя, а второе: да пребудет. 1961
ii Целан получил по почте от Эриха Айнхорна, жившего в Москве, альманах "Тарусские страницы", изданный в Калуге в 1961 году. iii Вариация строк из "Поэмы Конца" М. Цветаевой: «В сем христианнейшем из миров / Поэты ? жиды». iv Мост Мирабо (фр.) v И какая любовь! (фр.) Перекличка со стихотворением Г. Аполлинера "Мост Мирабо". vi В письме к жене, Жизели Целан-Лестранж, в сентябре 1962 года Целан называет Колхиду «тайным эхом "Вневременного", вызванного реальностью». vii Образ ока один из постояннейших у поэта, обладая значительной полифонией смыслов и их оттенков. Восходит он, возможно, к самому таинственному образу в поэзии Рильке из его поздне-прощального стихотворения "Прибытие" (Ankunft): ............................. Чтобы однажды за тысячелетья за два перед творением новым (мы им насладимся, если случится касанье) внезапно: напротив тебя буду я в Оке рожден. Рильке обращается к любимой, которую он потерял в Розе, где она спала. Око будущей встречи — новый мистический центр бытия, подобный тому внутреннему-мировому-простору, центр которого в оке ангела. viii Стихотворение навеяно короткой поездкой поэта в Тюбинген, где провел свои последние десятилетия жизни Фридрих Гёльдерлин. ix Почти цитата из гимна Гёльдерлина «Рейн»: «Загадка – то, что истекло из Рейна. Даже / пение едва ли снимет покров с этой тайны…» x Рисовальщик и литограф Иоганн Георг Шрайнер посещал больного Гёльдерлина в его комнате-башне (которую ему сдавала семья столяра; столяр по-немецки, кстати, тоже Schreiner) в 1823, 1825 и 1826 годах. xi Pallaksch – слово, изобретенное “сошедшим с ума” Гёльдерлином, означавшее одновременно и «да», и «нет». В поэзии Целана эта соединенность рассматривается как непременный ингредиент мудрости. xii Странствующее, блуждающее, перенесенное ледником на большие расстояния (геолог.). Ср.: эрратические валуны. xiii Камень как болевой центр в космологии Целана чрезвычайно важен для уяснения человеком своей сущности. Камень подобен тому в нас, что не есть ни растительное, ни животное. И это глубоко скрытое Иное в нас ищет нашего внимания, становясь неким раскрываемым "духовным принципом". И в этом смысле молчание камня подобно молчанию и темнóтам подлинного стихотворения. Этому "внечеловеческому" молчанию камня можно довериться, можно к нему целенаправленно идти. В заметках к Бюхнеровской речи Целан писал: «Кто уже видит проницая, прежде чем воспринимать/ощущать и созерцать, тому стихотворение открывается в своем целостном ? понимаемом также и в геологическом смысле ? могуществе; оно наполняется темнотой Противостоящего; некая эрратическая языковая глыба, молчащая навстречу тебе. Это раздражает, но это и дает тебе шанс. <...> Единственная надежда: стихотворение может еще раз стать эрратическим...» Здесь явное новое движение в поисках корня "духовности", новое в сравнении с интуицией романтиков, полагавших, что "чем больше в человеке растительного начала, тем он одухотвореннее" (Новалис, Шлегель). Камень становится новой пробой, уводящей за пределы земного, ибо его сущность откровенно звездного порядка. Ведь камни именно что прилетают из космоса, в буквальном смысле бомбардируя нас, наш состав. xiv В оригинале: Kielkropf ? ребенок-уродец из немецких народных преданий, которого чёрт иногда по известной лишь ему прихоти подбрасывает вместо нормального новорожденного младенца. xv Барбара Видеман так комментирует это место: «Этому пражскому раввину и важному представителю иудейской мистики шестнадцатого столетия приписывались сверхъестественные способности: по одной из местных легенд это он создал искусственного слугу (Голема), в каждый шабат стирая в слове "emet" ("истина") на его лбу первую букву, так что из оставшегося "met" возникало "мертв"». xvi Внешнее значение: итальянское название миндаля. Внутреннее значение: двойное овальное свечение (ореол) вокруг фигуры Христа или святых в католической иконографии. |
ГолосованиеПортал "Мегалит" приглашает вас выбрать автора месяца из поэтической серии "Только для своих", изданных в феврале 2016 года. С книгами и авторами серии вы можете ознакомиться в разделе "Книги" или в спецразделе "Только для своих (см. меню на любой странице портала)ЖурналыЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕЮЖНЫЙ УРАЛИЛЬЯБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТАРГАМАК-ТатарстанСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АИНФОРМПРОСТРАНСТВОЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовСТЕРЖЕНЬГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATНАШЕ ПОКОЛЕНИЕЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗАПАСНИКЗИНЗИВЕРБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯТело ПоэзииСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРААРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПЗНАКИ11:33УРАЛ-ТРАНЗИТАЛЬТЕРНАЦИЯ |