Игорь Елисеев

Осенний венок


Кто разгласил свою любовь, тому спасенья нет.



Мир Таки Мир




1


Благодарю, осенняя пора,


за ранних вечеров прохладный воздух,


за строчки птичьих стай, прощально-поздних,


возникших из-под сумерек пера.


 


Благодарю за тот огонь костра,


что искрился в кометах длиннохвостых


и пролетал пустынный перекрёсток,


и отпадал, как мёртвая кора.


 


Реальность в дым превращена была.


И мне дарили горсточки тепла


оранжевые блики светофоров.


Но это начинался листопад,


и были в нём и твой влюблённый взгляд,


и твой капризный и превратный норов.


 


2


И твой капризный и превратный норов –


штиль урагана, буйство тишины –


легко проник в меня, как плеск волны,


влетевшей в бухту из морских просторов,


 


как лёгкий плеск гитарных переборов,


отображённый твёрдостью волны.


Ты вся была, как в пальцах – дрожь струны,


дыханье умирающих аккордов.


 


И не было молчания и сна,


и уходила в глубь небес луна –


за ней тянулся след из метеоров,


сгоревших звёзд и взорванных планет.


Но видел я лишь твой туманный след


и облачную тяжесть влажных взоров.


 


3


И облачную тяжесть влажных взоров


я ощутил всей хрупкой силой плеч.


Покой, что вечность не смогла сберечь,


похищен был и на клочки разорван.


 


Такого я ещё не знал позора,


такого пораженья жизни всей,


когда на полотне души моей


пытался всяк свои писать узоры.


 


Но только ты их вывести сумела


графитом ночи, звёзд летящих мелом


и огненною кисточкой костра.


И я впервые следую упорно


туда, где даль закрыта дымкой чёрной –


там первые морозные ветра.


 


4


Там первые морозные ветра,


как в дудку, дуя в телеграфный провод,


вдруг незаметно жалят, словно овод, –


душа моя, не жди от них добра.


 


Там, впереди – декабрь, как гора.


Мгновенно счастье – это ли не довод?


Но краткость бытия – ещё не повод


сдаваться нам на милость декабря.


 


Пока ещё дела вершатся ладом,


то сердце у земли не вырвет атом.


Но трещинка на кончике ребра


всё ширится, и боль тебя пронзает –


острее нет. Не потому ль – кто знает? –


в твоих кудрях вкрапленья серебра?


 


5


В твоих кудрях – вкрапленья серебра.


Вокруг зрачков – голубоватый иней.


И жилкой на виске рельефно-синей


жизнь бьётся, годы в русло соберя.


 


Ты временем пронизана. Стара


земная карта этих синих линий.


«Не падает ползущий». Прав ли Плиний?


Из туч ползущих льёт как из ведра.


 


И верится – не ляжет никогда


на эти веки тьма кусками льда


и не закроет майские просторы,


где зеленеет вечная трава...


Листва кружится, как твои слова,


что прозвенят метелью лёгкой скоро.


 


6


Что прозвенят метелью лёгкой скоро


те звёзды, по которым загадал –


не ведал я, взлетевший, как Дедал,


и от земного отвративший взоры.


 


Внизу осталась ты. И, нету споров, –


я был, как лист, взметённый ветром, мал.


И всё же тот ничтожней, кто блуждал


средь им же понастроенных заборов.


 


Вот, человек, твой жалкий лабиринт,


твоя душа в его ходах царит,


как будто нечисть в ящике Пандоры.


Пускай уж всё покроется вокруг


листвою палой. Приходи, мой друг!


Ты кто мне, осень? – Только не опора...


 


7


Ты кто мне, осень? – Только не опора.


Я родственница ветра и дождя.


Люблю я, ранних сумерек не ждя,


день в тучи умыкнуть, подобно вору.


 


Мне до луны – все ваши разговоры.


Я без царя в башке и без вождя.


Я вас люблю, у вас ко мне – вражда,


но я рождаю корень мандрагоры.


 


Я кладовые с верхом засыпаю,


и с первыми снегами засыпаю


и вижу сны цветные до утра.


Но утра нет. Зари застыли угли.


О том, что краски все мои пожухли,


последний лист мне прошептал вчера.


 


8


Последний лист мне прошептал вчера


твои слова, в которые не верю.


Ещё и птице в небесах, и зверю


в лесу дремучем – сладкая пора.


 


И мне с тобой прощаться не пора,


хоть нету счёта горестным потерям.


И дворники по улицам и скверам


сметают в кучу листья для костра.


 


Идёт мой путь извилисто и круто,


и нету сердцу моему приюта,


и незнакомо сердце с тишиной.


Как и твоё, болит оно. И всё же


услышал я, как ночью непогожей


последний гром ударил надо мной.


 


9


Последний гром ударил надо мной,


и небосвод погас при этом звуке.


Как две реки, твои струились руки


и у меня сливались за спиной.


 


Я ждал уже свидания с весной.


И не бывало беспощадней муки,


чем знать, что ты идёшь к своей разлуке,


не чувствуя, кто этому виной.


 


Во тьме уютно лишь кротам и совам,


и тем, кто вечным холодом закован.


О, как ты дышишь кожей ледяной!


Скажи, куда твой жаркий пламень канул?


Проснись же огнедышащим вулканом!..


И дрогнул под ногами шар земной.


 


10


И дрогнул под ногами шар земной,


и вырвался из клетки дикий атом.


И над планетой демоном крылатым


пронёсся, осыпая землю тьмой.


 


Осунувшейся, плачущей, больной


ты шла под этим пепельным закатом.


Казалось человечество распятым


на водородной туче над тобой.


 


И не было живой души окрест,


и над землёй – лишь адский этот крест,


пылающий от края и до края, –


зола от рая, что сгорел дотла...


Упал твой голос сгустками стекла


и покатился, скорость набирая.


 


11


И покатился, скорость набирая,


истории людской последний век.


И о любви забывший человек


бежал стремглав от лая и от грая


 


к той осени, где листья, озаряя


сырыми отсветами – сон усталых век,


стекали в русла двух иссохших рек,


светившихся, на полночь невзирая.


 


Но то струились Ахерон и Лета.


Пустая в пустоте неслась планета,


и ни души не видел он кругом, –


ни мёртвой, ни живой. И с небосвода


луна катилась в мертвенные воды,


как будто вниз по склону снежный ком.


 


12


Как будто вниз по склону снежный ком,


летела в пропасть времени планета.


Плевать, коль даже Бог плевал на это.


Кто хочет жить во времени таком?


 


Кто с временами года не знаком?


Из осени, зимы, весны и лета,


скажите, кто не собирал букета,


любуясь каждым цветом и цветком?


 


Но друг за другом отмирали стебли,


и вдалеке – в забытом Богом небе –


отмершие секунды кувырком


неслись, как листья, кучками и вроссыпь.


И, как песок, в глаза летела осень,


и время обдавало ветерком.


 


13


И время обдавало ветерком


уже не злым, а ласковым и нежным.


И, словно распустившийся подснежник,


любовь твоя сияла всем кругом.


 


А может быть, она другим цветком


тянуться стала к высоте безбрежной,


и то, что было осенью предснежной,


весенним обернулось вдруг теплом?


 


Отгадывать мне было недосуг.


Я видел только твой цветущий луг


и, неизбежность чувства принимая,


стремился вновь ожить в твоей судьбе.


И потому казался сам себе


рождённым на полях цветущих мая.


 


14


Рождённым на полях цветущих мая


неведома осенняя игла,


в которую, как нить, продета мгла.


Но эта нить, по счастью, золотая.


 


И, от цветка к цветку перелетая,


в последней вспышке света и тепла,


душа моя, как сонная пчела,


вдруг встрепенулась, крыльями блистая.


 


И, опьянев от терпкого нектара,


она забыла о судьбе Икара


и поднялась туда, где лишь ветра


и где само существованье зыбко.


И всё ж тебя за слёзы, за улыбки


благодарю, осенняя пора.


 


15


Благодарю, осенняя пора,


и твой капризный и превратный норов,


и облачную тяжесть влажных взоров, –


там первые морозные ветра.


 


В твоих кудрях – вкрапленья серебра,


что прозвенят метелью лёгкой скоро.


Ты кто мне, осень? – Только не опора, –


последний лист мне прошептал вчера.


 


Последний гром ударил надо мной,


и дрогнул под ногами шар земной,


и покатился, скорость набирая,


как будто вниз по склону снежный ком.


И время обдавало ветерком,


рождённым на полях цветущих мая.