Павел Ильин

Лучший способ бросить писать. Безуспешные поиски на примере трёх молодых поэтов




«О ТОМ ЧТО ПУСКАЙ ИХ ВРЕМЯ ЛЕЧИТ»
ВВЕДЕНИЕ


Исторически сложившаяся граница «молодой» поэзии – а именно 25-летний рубеж –  изнутри ситуации смотрится куда более осмысленной и верной, чем при взгляде извне. Если постоянно следить за творчеством молодых, за работой разнообразных институций, сориентированных в значительной степени на поиск и поддержку новых талантов (в первую очередь это, конечно, премии «Дебют» и «Литературрентген», Студия Литкарты, сайт Полутона), то создается впечатление, что ровно по отметке 25 и проходит водораздел, ибо где-то в этом возрасте уже становятся очевидными те характеристики поэта, которые взаимосвязаны с жизненным опытом и лежат за пределами неизмеримой характеристики «талант». То есть талантливым, или там способным, поэт, естественно, может быть – и это обычно ясно всем желающим – и в восемнадцать, но вот умного, осознанного, рефлективного творчества обычно в восемнадцать ждать неоправданно. Такие вещи, как наличие тем и предметов для высказывания, помимо собственного физиологичного вполне конфликта с миром, как наличие в арсенале сколько-нибудь широкого и глубокого взгляда, как умение распознавать разницу между миром реальным и миром книжным – явления в восемнадцать лет вполне себе уникальные, а в двадцать пять обязательные. При этом, естественно, вычеркивать совсем юных авторов из списков и зачислять в какие-то там отдельные категории, как на соревнованиях юниоров в спорте, никому не нужно, а наоборот, этих авторов нужно оберегать и учить (а еще, что важно – любить и радоваться их успехам нужно, ведь в том же спорте очень часто симпатии болельщиков автоматически оказываются в распоряжении молодых дебютантов). А вот в 25 уже учить не хочется и нельзя, а нужно воспринимать в абсолютный серьёз и разговаривать на равных. Так, повторюсь, ситуация выглядит изнутри процесса и с поправкой на среднюю температуру по больнице.
Однако при взгляде на молодую поэзию извне для человека, невнимательно спорадически отслеживающего или вообще не отслеживающего процесс, начинает устойчиво казаться, что двадцатипятилетний рубеж, исторически первоначально обозначенный «Дебютом» и поддержанный многими коллегами – внезапно не верен и что юниорские сборные и «заплывы в лягушатнике» – нужнее нужного, но граница, определяющая понятие «молодая поэзия», в условиях постсоветского пространства должна бы пролегать несколько раньше. Думаю, минимум как года на три.
Это звучит несколько против трендов, ведь и «Дебют» теперь до 35, а Форумы в Липках всегда до 35 и были. Однако надо понимать, что увеличение возраста согласия в «Дебюте» было стратегически выверено и оправданно в первую очередь для прозаических номинаций, а наследующий советской системе совещаний молодых писателей с их построчными разборами и пением «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» во время ночных посиделок в полулюксах загородных пансионатов Форум в Липках решал и решает задачи в первую очередь по созданию литературной среды, разного рода социальных горизонтальных и вертикальных связей, а создавать эти связи между и с участием не определившихся ни в чем и не умеющих общаться с теми, кто тебе не нравится юнцов – бессмысленно.
Здесь наконец стоит объяснить, почему создается такое впечатление. Сторонний наблюдатель, скажем, критик, работающий со списками молодых поэтов (в частности, со списком авторов, рекомендованных организаторами премии «Летающие собаки» 1, в 2013 году посвященной как раз молодой поэзии, с Антологией премии «Литературрентген» 2, со списками «Дебюта» прошлых лет) в стремлении написать о ком-нибудь из них статью, сталкивается с одной очевидно нерешаемой проблемой. А именно – с тем, что авторы, попавшие в эти списки совсем юными, в очень впечатляющем проценте случаев просто-напросто перестают писать, не дожидаясь 25-летнего возраста. Примеров можно приводить массу – начиная от рано и очень ярко стартовавшего лауреата «Дебюта» Алексея Афонина. Авторы же, появившиеся в возрасте около пограничных 25, вполне себе обычно никуда не пропадают.
Ну и соответственно кажется, что писать и говорить в общелитературном контексте о стихах автора, закончившего писать в 22 года, будь он хоть трижды интересен и своеобразен во всех своих тридцати текстах, при том, что сто миллионов других интересных и своеобразных авторов ждут понимания и внимания от тех десяти критиков и специалистов, которые готовы и способны писать о современной поэзии, – это чрезвычайно расточительно. Конечно, кого-то из молодых поэтов аналитические материалы о его творчестве, премии и серьезные публикации могут поддержать в нелегком пути, могут кому-то поспособствовать в небросании писать, но примеры того же Афонина или, скажем, обласканного вниманием массы институций Никиты Иванова говорят скорее об обратном.
Возвращаясь к специфике взгляда на молодую поэзию извне, важно сказать, что некоторое погружение в тексты и биографии авторов позволяет с достаточной точностью предсказать, кто из молодых поэтов писать перестанет, а кто – ни за какие коврижки. Руководствоваться этим критерием при выделении кого-то из юных коллег, вероятно, довольно глупо и излишне цинично, поэтому я и говорю о том, чтобы для придания равных, наоборот, условий выделять в категорию «молодые поэты» поэтов лет так до 22, если уж такая духоподъемная и приятная для старших поколений традиция вообще сложилась.
В этих статьях, однако, хотелось бы использовать именно прогностический подход к творчеству молодых авторов, то есть, отталкиваясь от их стихов и от общедоступной информации об обстоятельствах их жизни, попробовать предсказать, когда бросят и бросят ли писать стихи эти поэты.
Для этого мной были выбраны из предложенного организаторами премии «Летающие собаки» списка, а также с сайта «Полутона» трое авторов, между которыми, на первый непристальный взгляд, имеются очевидные сходства – все они молодые парни нестоличного происхождения с филологическим образованием в анамнезе или в процессе, у которых при всей разнице текстов есть еще одно объединяющее свойство – все они зачем-то хотят казаться брутальнее, чем они есть, что, впрочем, не играет никакой существенной роли.

«ПРОЧИЕ ОПАСНОСТИ СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА»
МАРК ГРИГОРЬЕВ 3


Марк Григорьев, дебютировавший со стихами в 22-23 года, что довольно поздно в сегодняшней ситуации – нижегородский поэт, работающий на первый взгляд в парадигме нового мейнстрима актуальной поэзии двадцатилетних. Это для молодого поэта из Нижнего абсолютно неудивительно: сам по себе этот мейнстрим как вполне осознаваемое течение с заметной общностью стилистики, оптики и художественного целеполагания в значительной степени и сформировался при активном участии авторов из этого города, которые многие годы приходят в литературу и работают в условиях пристального внимания профессиональных и внимательных литературтрегеров Евгения Прощина и Евгении Риц. Достаточно назвать ряд имен от Евгении Сусловой и Григория Гелюты до столь же молодых, как Григорьев, Кирилла Широкова 4  и Ильи Дацкевича 5.
Это магистральное течение базируется на развитии приемов и наработок так называемого «микромонтажа смысловых жестов», или лучше – «молекулярного письма» 6, с чрезвычайно выраженным добавлением «новой искренности» в том ее изводе, когда в поисках трогательности и нежности изменяются оптика, дикция и дыхание поэта.
Однако Григорьева выгодно, как мне кажется, отличает от многих молодых его нижегородских коллег наличие внепоэтического взгляда, наличие искреннего интереса к другому, а не только лишь к самому себе, готовность демонстрировать в стихах не столько (по Довлатову) миросозерцание, что очень свойственно молодым поэтам вообще и нижегородским молодым поэтам в частности, но и мировоззрение, а это в рассматриваемой ситуации встречается гораздо реже. При этом в связи с Григорьевым на сегодня не приходится говорить о транссубъективности – он видит других, думает о других, но говорит чаще всё же покамест о себе.
наткнувшись глазом на мой локоть
ты материшься и идешь похмеляться
я продолжаю спать

через полгода я просыпаюсь и иду искать бычки
ковыряясь пальцами в наполненной до краев пепельнице
решено стать стеклянным и пропускать сквозь себя свет
преломлять окружающую действительность

через год я вновь просыпаюсь осознаю себя на балконе кислотном
с сигаретой в зубах с фильтром макаронным по вкусу и твердости
или это просто кончились силы
физические наверное ведь душой готов горы свернуть

говорю иди давай я только докурю и приду
нет не уйду отвечаешь я тебя тут одного не оставлю
и ты бы меня тут одного не оставил потому что ты теперь понял

что я теперь понял?
всё ты теперь понял

fade out
При этом выбранный Григорьевым художественный метод, если говорить в рамках презумпции сознательности автора, всё же сочетает в себе инструменты выше описанного нежно-трогательного молекулярного письма  с элементами повествовательного верлибра, новой искренности и поэтикой позднего русского постконцептуализма.
Это сочетание само по себе не ново, и за последние десять, скажем, лет неоднократно встречалось заинтересованному читателю. Забавно, что, как все, обращающийся в своих текстах к детским впечатлениям Григорьев (и снова Урал/восьмилетний Марк выглядывает из окна/смотрит на хмурый индустриальный) зачем-то обозначает в этих текстах о детстве очень рискованный личный поэтический топос – Урал, а именно некоторому количеству поэтов из Екатеринбурга и было (к сожалению, именно было – возвращаясь к вводной части цикла, все, насколько я понимаю, бросили неблагодарное занятие поэзией) свойственно выше описанное сочетание. Персонально – от упомянутого уже сегодня довольно-таки строго работавшего с формой даже в верлибрах, внимательнейшего к композиции провокатора Никиты Иванова через не очень-то, наоборот, аккуратных и довольно беспорядочных лириков с элементами нарратива Евгения Сидорова и Илью Манилова 7 до зачастую скатывающегося к заговариванию и словоизвержению Дениса Сюкосева 8. (Очень показательный кусок из Григорьева, дико похожий на Сюкосева даже тематически: «Вот что/пойдем танцевать/мой личный epileptic dance/пляску святого Витта/и прочие независимые/будем вместе искать/выход из норы Полифема/как пел/параноидальный/маниакальный маленький человек/большого города закрытого/страны где все по рубль двадцать/колбаса билеты на футбол бляди/и прочие радости жизни»).
Само по себе это сочетание в стихах как Марка Григорьева, так и в стихах выше обозначенных и необозначенных поэтов, работавших в рамках подобного подхода, – свойственной новому мейнстриму созерцательности, красоты из кусочков, подчеркнутой свободы читательских интерпретаций, свойственных новой искренности и ставших магистральными в современной актуальной русской поэзии трогательности и нежности, увлекательной нарративности и внимания к другим, а также чрезвычайно идущей молодым поэтам откровенной бардачности, неаккуратности высказывания, восходящей в искренность – придется сказать так –  новейшую – это сочетание представляется мне на редкость удачным и симпатичным. Такие стихи хочется читать, и их можно читать с интересом. От таких стихов вполне себе получаешь удовольствие, из этих текстов ненавязчиво узнаешь автора, а в особенно удачных случаях можешь узнать что-нибудь новое об окружающем мире. От этих стихов иногда даже можно улыбнуться не только потому, что тебе неловко за только-только открывающего мир молодого автора, над ними можно задуматься не просто потому, что профессия обязывает тебя вычитать из обрывочного шестистишия про случайные элементы городской жизни что-нибудь большее.
Важно отметить, что подобная манера письма, как кажется, наиболее по ощущениям проста для автора. Отсутствие формальных требований как таковых, меньшая, чем в классическом верлибре, зависимость от композиционных решений, независимость от минус-приемов и лакун, важнейших элементов «молекулярного письма». Что хочешь – то и делай и примерно как хочешь – так и делай. У этой ситуации есть очень серьезное важнейшее достоинство: умный поэт (а разбираемый поэт Григорьев – умный, да еще и с филологическим арсеналом) в этой ситуации отсутствия ограничений устанавливает себе вериги смысловые, и появляется гораздо больше шансов на важность и необычность собственно месседжей текстов или уникальность рассказываемых историй.
Недостаток же описываемой поэтической ситуации, однако, к сожалению, важнее. Чувствуемая легкость подобного письма зачастую вызывает у молодых поэтов ощущение необязательности, снижает так называемую отдачу от творчества, удовольствие от него. (Примечателен в этой связи подзаголовок свежей подборки Андрея Черкасова в «Волге» – «Стихи, записанные на ходу» 9). И тут в качестве мотивации к литературной деятельности остаются лишь внешние факторы – те или иные маркеры успеха, подпитка энергией публичных выступлений и пр. Обыкновенно все эти истории нематериальны, неизмеримы и довольно сильно смущают приличного человека. Как результат (а мы ведь уже проговорили, что пишущий подобным образом поэт – человек изначально умный), не найдя достойных мотивов продолжать, такие поэты все как один бросают писать.
Можно спрогнозировать, что и Марк Григорьев с поэтическим творчеством довольно быстро, к сожалению, закончит. Если, используя возможности социальных сетей, поизучать биографию поэта, то можно увидеть, что, во-первых, Марк впервые столкнулся с современной поэзий – в качестве студента Евгения Прощина – в университете и на нижегородских фестивалях и при этом удивительно долго воздерживался от публикации собственных текстов, оставаясь слушателем и читателем. Это, к сожалению, выдает в нем разумного, чтобы не сказать, продуманного человека. (А тем более – выдает тот момент, когда Марк Григорьев дебютировал со стихами: момент, в который безоговорочные ярчайшие лидеры нижегородской молодой поэзии сбавили или подпропали – речь, например, о Евгении Сусловой, Григории Гелюте, Марии Ташовой). Во-вторых, соцсети сообщают нам, что уже сейчас, в позднем студенчестве, поэт Григорьев зарабатывает на жизнь журналистикой. А современная, пляшущая от блоггерства и копирайтинга журналистика как один из самых приземленных способов конвертирования умения обращаться со словами в деньги убивает на корню желание писать забесплатно. Не говоря уж о том, что современная журналистика дарует премерзкий оптический фильтр, категорически исключающий искренность и сочувствие опять же не на продажу.
Поэтому, возвращаясь к замыслу этой статьи, можно уверенно прогнозировать, что никаких стихов Марк Григорьев писать в скором будущем уже не будет. И прозы – тоже, проза требует времени и не вписывается в динамику жизни социализированного интеллектуала. Бессмысленное занятие литературной критикой – удел достойных всяческого уважения фанатиков и разнообразных провинциальных неудачников – не сдастся ему вообще.  И останется разбираемый автор, к сожалению, в нескольких подборках на «Полутонах», ну – или еще где-нибудь.

«В ВИРТУАЛЬНОМ МИРЕ НИКТО НЕ КРИЧИТ»
НИКИТА СУНГАТОВ 10


Следующий молодой поэт, рассматриваемый в рамках этого материала, – Никита Сунгатов. Двадцатиоднолетний автор, студент Литературного института, совсем недавно появившийся перед заинтересованной публикой.
Первые подборки Сунгатова опубликованы на традиционных для дебютов авторов этой направленности (условно говоря, «актуальная поэзия») площадках – на тех же, что и стихи Григорьева, «Полутонах» и в Студии Литературной карты. В процессе чтения эти подборки чрезвычайно смущают.
Вполне очевидно, что хороший тон для критика – говорить как можно меньше о себе и как можно больше о предмете рассмотрения, но эта ситуация весьма показательна, и хорошим тоном стоит пожертвовать. Так вот – от стихов Никиты Сунгатова накрывает ощущение собственной косности и приближающейся старости, поскольку в голову приходят почти исключительно затасканные формулировки про то, что «эти стихи вполне виртуозны в обращении со словом, но…», про то, что «ему абсолютно нечего сказать», про то, что «это похоже на всё на свете» и про «этап подражательства».
Например, мягко говоря, новый эпос, прямо-таки Федор Сваровский с небольшим добавлением из текстов «2H Company» 11:
в холодном подвале где капает прыгают крысы
капитан маринин преобразует хорошую девочку в цифру
превращает набор решений в набор команд
всё записано слышишь щёлкает и пищит
это девочка аня петрова превратилась в файл anya_petrova.dat
Молекулярное письмо а-ля Андрей Черкасов:
* * *

Комментарий к осине: голодное дерево в замершем парке;
Комментарий к удару: железная ягода на языке;
Комментарий к моменту: неизвестно, но что-то такое здесь есть.

Это школьник лежит на листве в грязной куртке в любви к однокласснице
Пропустивший удар
На осину глядящий
Получивший пятёрку по литературе
Влюблённый влюблённый (...)
Языком по губе проводя
И расшатано небо

                                        Оля, Оля, Диман и птица - но как сказать

                                                 Слово "золото" запрещено
                                                          И "молчание",
                                                              "И ещё".
Трогательная лирика с детскими воспоминаниями, которую могли написать разные восемьдесят человек:
разбивая губы, глотая слюну и кровь,
восьмилетний некто узнаёт любовь.

вот она стоит перед ним, другая,
незнакомая, добрая, злая,

холодная, тёплая и большая,

смотрит, молчит, и смотрит, как будто знает,
почему он вчера речку на спор переплывал,
чуть не утонул, был героем двора, а сегодня - сидел и дрожал
Скупая самоирония поэта-неудачника, которую могли бы сформулировать другие восемьдесят разных человек:
Кони на поле дрыхнут, сны их по-русски тревожны.
Поэты в сырых хрущёвках душу кладут в тетрадку,
И, обернув тетрадку, прячут её на полку –
Якобы не найдётся при переборе книжек
Эта тетрадка смешная с вырезанной обложкой.
Деконструирующее стихотворение-фрактал о герое Кирилла Медведева (там есть еще герои других поэтов), которое мог бы написать Кирилл Медведев:
герой стихотворения
кирилла медведева
шестого мая
(почти за неделю
до таинственного события
из первой части этого стихотворения)
оказывается в автозаке
где соблазняет девушку
с тоннелями в ушах
и красными волосами

давай - поют они вместе -
разрушим эту тюрьму

с этим связано  
одно его детское воспоминание
прочитанное
в марксистско-фрейдистской парадигме

опубликованное
в недавно вышедшей книге
одного молодого поэта
в серии kraft
Обнаружься подобная история в сфере традиционалистской, ничего удивительного бы не было вообще: там принято пристально взращивать копиистов, разговорами о мифической «музыке стиха», великих традициях и славном ремесле поэзии поощряя появление на свет какой-нибудь очередной дрессированной овцы Долли, у которой поэтический ум заменен остроумием, которая может удивить разве что внезапным трюком неожиданной рифмы и чьё авторское целеполагание раз и навсегда испорчено ожиданием похвалы от Мастера на литобъединении. Однако в актуальной поэзии, в которой феномен нового является критерием интереса к текстам, а приращение смыслов лежит в основе обоснования сути поэзии как метода познания, легитимный опубликованный копиист – уникальная редкость.
Более того – столь чистой свободы от индивидуальности высказывания, какая наблюдается у Никиты Сунгатова, практически невозможно добиться, используя инструментарий актуальной поэзии, которым, повторюсь, Сунгатов владеет весьма неплохо. Сколь бы ни были тривиальны и обычны события в жизни автора, сколь бы неоригинальны ни были его внутренние терзания – это никогда не является приговором. Скажем, выше упомянутое «молекулярное письмо», например, предполагает наличие в арсенале поэта даже не лупы, а микроскопа, чтобы разглядеть в тривиальных образах или обыденных ситуациях те самые молекулы и переставить их в каких-то несуществовавших сочетаниях: и сочетаний этих по умолчанию существует миллиард, и пойди еще составь уже составленное ранее.
Ничего не видно ни через какой микроскоп в жизни, есть лишь пресловутая «книжность»? Но в распоряжении имеется внимание к «чужой речи» в текстах, во многом, в частности, лежащее в  основе «нового эпоса» (а влияния нового эпоса у Сунгатова существенны, наряду со многими другими влияниями, и эти все влияния уникальным образом не перемешиваются, влияя поодиночке каждое на свой текст), не предполагается, что это должна быть речь героя, обязательно взятого из жизни, – вполне достоин прочувствования, понимания и сопереживания и книжный герой. В подобной поэзии существует равноправие в разговоре живого человека и любого фигуранта широчайшего культурного поля, будь то другой поэт, герой фильма, выступление рок-звезды, компьютерная игра или френдлента, говорить можно о чем угодно и с чем угодно.
Отличный от других, твой собственный сор под твоим поэтическим микроскопом, миллиарды сочетаний предметов для обсуждения с участниками твоих внутренних дискуссий, возможность расставлять акценты в имеющемся в твоем распоряжении верлибре или гетероморфном стихе при помощи собственного, скажем так, дыхания – казалось бы, есть все условия для поиска и создания нового.
И очень в результате трудно понять – почему же удается очевидным образом неглупому, способному, находящемуся в эпицентре событий (Литературный институт, внимание старших коллег, манифестирующее теми же публикациями, наличие живой среды в лице ровесников Галины Рымбу, Дарьи Серенко, Ростислава Амелина 12 или кого угодно в ходе бесконечных московских литературных мероприятий и т.д.) поэту Сунгатову настолько избегать индивидуальности высказывания? Как тефлоновая сковорода обладает уникальным покрытием, к которому абсолютно ничего не прилипает, которое ни с чем не взаимодействует и с которого всё элементарно отмывается, так и Сунгатов разогревает на себе или даже приготавливает то, другое, третье блюдо – но ни с чем никак не способен на настоящий серьезный контакт.
Если бы, опять же, социальные сети не сообщали нам, что Никита Сунгатов – живой человек, студент, поэт, родился в 1992 году в Прокопьевске, я бы подумал, что это забавный придуманный персонаж, созданный, например, названными чуть выше столь же молодыми его коллегами. Имя – ну, скажем, от того же Никиты Иванова, тоже вполне копииста, но у того копирование было фишкой, а фамилия – такой ребус, обозначающий спектр – начало от Елены Сунцовой, а окончание – от Валерия Нугатова. И с придуманным ради смеха и стратегии (провинциалы, потому что это так же круто, как и быть молодым, и чем провинция глубже, тем круче) местом рождения. Почему при этом конкретный Прокопьевск? Ну, например, потому что когда придумывали, читали Пауля Целана в переводах Алексея Прокопьева или статью любимого всеми нынче прозаика Дмитрия Данилова про этот невесёлый город 13.
Иначе где вот Прокопьевск в стихах Сунгатова, кстати?! Предыдущий автор, Григорьев, активно в поисках уникальности опыта злоупотребляет, и правильно делает, уральским городом Качканаром, из которого уехал в десять лет, Сунгатов же уехал из далекого депрессивного сибирского города в восемнадцать, но, судя по всему, и с городом своего детства и юности не провзаимодействовал.
Чего же можно ожидать от Никиты Сунгатова? Заявленная прогностическая концепция не позволяет не ответить на этот вопрос.
Сунгатов действительно уникален. Как ему удается быть таким – неочевидно, весь текст выше об этом. А любая уникальность в творчестве – в потенциале безусловный плюс. Другой разговор, что пока его «тефлоновое» покрытие не испортится хотя бы на микроскопическом участке, говорить всерьез об этом поэте не приходится. Что нужно сделать, чтобы испортить покрытие – черт его знает: съездить обратно в Прокопьевск, пожить в лагере для беженцев, как Сваровский, или перевести чью-нибудь книгу стихов, которая в одночасье уничтожит внутри тебя твои прежние тексты, как по легенде случилось с Кириллом Медведевым… Если что-нибудь подобное произойдет, я не сомневаюсь, мы увидим очень серьезного поэта. Если же нет, умный выпускник Лита Никита Сунгатов перестанет мучиться со стихами и, будучи, в отличие от Григорьева, очевидно, все-таки всерьез сориентированным на литературную деятельность, станет неплохим прозаиком (виртуозность же в обращении со словом!) или, что вероятнее, отличным критиком.

«ОПУБЛИКОВАЛ В “УРАЛЕ” РИФМОВАННЫЕ ПЕЧАЛИ»
КОНСТАНТИН КОМАРОВ 14


Если говоря о предыдущих двух авторах, я прогнозами заканчивал, то говоря о третьем, с прогнозов удобнее начинать.
Если о Сунгатове я сказал, что из него критик получиться может, то третий поэт из рассматриваемых сегодня с критики начинал свою видимую миру деятельность (первые публикации были критические, и это отдельный разговор). Если говоря о похожести первых двух авторов на тех или иных других, я писал, что у Григорьева похожесть в наибольшей степени смоделирована бардачностью и необязательностью на фоне информированности, а у Сунгатова похожесть загадочна до неприличия, то в случае с третьим автором схожесть, следование за теми, кто был до него, – сознательно выбранная стратегия.
Кроме того, третьему автору двадцать пять, а это, как сказано мной в начале, уже тот момент, когда скидки на возраст не принимаются.
Итак, этот третий автор – Константин Комаров.
* * *
То ли ангел спичкой чиркнул,
то ли в подворотне чикнул
блатарёк ножом.

То ли оголённый провод
мне даёт последний повод,
чтобы я ушёл.

Я остался. Мне осталась
самая большая малость
скользкого пути.

Смерть – нехитрая наука.
Прекрати мне сниться, сука!
Просто прекрати...
(Это внезапно не Борис Рыжий, а именно Комаров).
Прогноз, как иногда вынуждены говорить врачи, неблагоприятный, pessima. А именно: Константин, если бросит пить и не умрет молодым (ранняя смерть, как и угрюмое клиническое пьянство, в Екатеринбурге, где Комаров живет и работает, высоко котируются среди поэтов), то он никогда не бросит писать стихи, в своих критических выступлениях сменит тональность на более академическую и займется организацией литературной жизни.
История поэта Комаров (это вполне видно из корпуса его текстов, что и позволяет, не слишком переходя принятые нормы приличий, говорить в тех терминах, которые воспоследуют) – неприятная история. Это история конвертирования собственного аутсайдерства, история паразитирования на мертвецах, история успеха умного, но бездарного человека.
Если взглянуть на публикации Константина Комарова в Журнальном зале, становится смешно: первые критические статьи (а они, как водится среди молодых амбициозных авторов, выучивших к тому же, как в случае с Комаровым, терминологию в университете, предшествуют сколько-нибудь значимому объему публикаций собственно художественных текстов; классическая работа на имя), буквально все посвящены мертвым поэтам – Сергею Нохрину, Максиму Анкудинову, Борису Рыжему. Первая рецензия на книгу живого и актуального здесь и сейчас поэта, за исключением рецензий на множество книг учителя Комарова Юрия Казарина, – отзыв на, без всякого сомнения, блестящую книгу стихов главного редактора «Нового мира» Андрея Василевского. Рецензия эта, естественно, положительная. С использованием формулировок «Чувство обреченности здесь предельно» и «Трагедия у Василевского целиком экзистенциальна» 15.
Как всегда бывает, источник всей этой некрасивой суеты – собственные стихи «критика». Всеобъемлющая, лежащая на поверхности вторичность стихов Комарова, этих талдычащих одно и то же на предмет смерти и всепоглощающей печальной участи поэта текстов студента-филолога, их необязательность и сугубая второстепенность психотерапевтического свойства, уверен, очевидны и самому автору. И он не может чувствовать себя комфортно в такой ситуации.
***
Наплевать, что слова наплывают
друг на друга в усталом мозгу.
Обо мне ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.

Но не в этом ирония злая
задыхания строк на бегу.
О тебе ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.

Снова рифмы морскими узлами
я в бессонные строфы вяжу.
Ни о чем ничего не узнают,
если я обо всем не скажу.

Или так:
* * *
...божишься бросить, начинаешь заново,
и ничего не понимаешь сам,
читаешь наизусть стихи Губанова
бальзаковского возраста мадам,

буравишь потолки, глотаешь мультики,
занюхиваешь водку рукавом ,
и на бумагу льёшь потоки мутные
такого, чего нет ни у кого,

не можешь объяснить, молчишь безудержно,
и вдавливаешь девочек в матрас,
да извергаешь помощней Везувия
с утра проклятья миру, матерясь,

зависнув меж людями и поэтами,
не можешь ни подняться, ни упасть,
и точно знаешь, что хотел не этого,
но властвуешь и не меняешь масть...
Вот она, дописывающая чужие стихи (и, боюсь, проживающая чужие стереотипные жизни), дрессированная овца Долли из предыдущей части.
***

Беременные небом облака
плывут туда, где созревает слово,
оно еще дозреет, а пока
поэту одиноко и херово.
И Мастер его хвалит в предисловии к книге (а книг стихов у Комарова зачем-то аж уже три), называя эти стихи «настоящими, потрясающими» 16. Но это же живой, опять же, умный человек, и как же его становится жалко. И пусть, думается, пусть он хотя бы в критической деятельности, похвалив важных для своей карьеры и своего самоощущения людей и обругав остальных, как-то компенсируется.
Но всё же как печальна, хоть и, повторюсь, одновременно неприятна ситуация, когда человек открывает нам, читателям, понятое и принятое отсутствие чего бы то ни было своего собственного. Если Сунгатов производит впечатление, как сказано выше, сплошного потенциала и загадочного непредсказуемого чистого листа, то здесь всё понятно, и в первую очередь самому Комарову. Да что там говорить, если у него даже идеологические недруги – заимствованные, чужие, придуманные. Знаменитая строчка Комарова «и, не дай Бог, вперёд меня помрёт какой-то нежный верлибрист московский» – ну ведь из Рыжего же как будто. Зачем всё это снова?
Другой ученик Юрия Казарина, другой поэт-филолог из Екатеринбурга Олег Дозморов, недавно получивший Русскую премию, боролся со схожей симптоматикой долго – при помощи молчания, при помощи существовавшего в формате сверхценной идеи написания пейзажных восьмистиший, при помощи проговаривания всего на свете относительно Рыжего в мемуарах и в фильме, при помощи написания верлибров 17, меняя, наконец, раз за разом радикально свою жизнь. Но, судя опять же по текстам, Дозморов так и не преодолел презрение и брезгливость к самому себе.
Комаров же еще даже ни на йоту не приблизился к пониманию необходимости чего-то менять. Что впереди в итоге? Еще тысяча стихов о смерти и поэзии, еще двести рецензий, еще десяток книг и этак пять за всю дорогу юных мальчиков-филологов, в чьи немытые головы удастся вдолбить опасные бессмысленные стереотипы?
Но ведь и они тоже не смогут не то что бросить писать стихи, а – главное – не смогут никогда избавиться от ощущения собственной стереотипной бессмысленности.

«С ОСОБЫМ ЦИНИЗМОМ»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Что по-человечески лучше –  навсегда несчастный во имя переливания из поллитры в поллитру, как говорил один мой знакомый алкоголик, Комаров, способный по заветам учителей сгенерировать этих самых пятерых таких же навеки несчастных; клинически неопределившийся, существующий в непрочном статусе способного на всё что угодно (при том, что таковой статус не может длиться вечно) Сунгатов или задорно-лирический Григорьев, умело пишущий неплохие стихи только лишь здесь и сейчас? Очевидно, что по-человечески с позиций жизни, но не литературы, лучше всего ситуация Григорьева.
Ведь поэзия – инструмент познания, а не инструмент, загоняющий владеющего им в проблемы и могилу, и здесь не при чем нелепые стереотипы. А поэтическая деятельность – это в наше время вполне здравый, не хуже других, способ культурной коммуникации, уж никак не накладывающий на разумных участников этой коммуникации тяжелых негативных обязательств.
С точки же зрения именно строго литературной наиболее интересной является ситуация Сунгатова. Один мой знакомый в качестве основного довода о преимуществе новых демократических времен перед старыми тоталитарными временами приводил всегда наличие в магазинах мужских трусов с разноцветными забавными рисунками и принтами, формулируя, что «сейчас даже в том, какие на человеке трусы, есть интрига». Так вот, в поисках интриги стихи Сунгатова я поищу и почитаю и через год, и через три. Не смогу найти – расстроюсь. Если же не смогу найти новых текстов Григорьева – ну и ладно, пожелаю ему успехов на других любых поприщах. А стихи Комарова не то что искать не буду, а лишь стану с твердым убеждением не читать за обедом советских газет пролистывать постоянно попадающиеся ссылки на них.
_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __
1. http://anchentaube.livejournal.com/1495981.html
2. Антология Премии «ЛитератуРРентген». – НЙ.: Айлурос, 2012.
3. См. страницу Марка Григорьева на «Полутонах» http://polutona.ru/?show=rockamark
4. См. страницу Кирилла Широкова на «Полутонах» http://polutona.ru/?show=shirokov
5. См. страницу Ильи Дацкевича на «Полутонах» http://polutona.ru/?show=dazkevitch
6. Илья Кукулин. «Создать человека, пока ты не человек…». Заметки о русской поэзии 2000-х. – «Новый мир», 2010, №1.
7. См. страницы Евгения Сидорова http://polutona.ru/?show=esidorov  и Ильи Манилова http://polutona.ru/?show=manilov на «Полутонах»
8. Денис Сюкосев. Это что. Первая книга стихов. — М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2007.
9. Андрей Черкасов. Передать показать удалить: стихи, записанные на ходу. – «Волга», 2013, №5-6.
10. См. страницы Никиты Сунгатова на Студии Литкарты http://www.litkarta.ru/studio/participants/sungatov-n/ , на «Полутонах» http://polutona.ru/?show=sungatov
11. 2H Company — российская группа из Санкт-Петербурга, исполняющая альтернативный хип-хоп. Сочетание сюрреалистичных текстов с незаурядным чувством юмора, написанных на русском языке, и непривычной электронной музыки.
12. Перечисленные здесь молодые поэты – текущий (на 2013 год) «актив» Студии Литкарты, http://www.litkarta.ru/studio/
13. Данилов Дмитрий. Угольная депрессия. – Русская Жизнь, 15.02.2008. http://www.rulife.ru/mode/article/528/
14. Страница К.Комарова в Журнальном Зале: http://magazines.russ.ru/authors/k/kkomarov/
15. К. Комаров. К себе по бездорожью. О книге Андрея Василевского «Всё равно». – «Урал», 2010, №5.
16. В предисловии Юрия Казарина к книге Константин Комаров. «От времени вдогонку». Стихотворения. — Екатеринбург: Творческое объединение «Уральский меридиан», 2012
17. Например: http://odozmorov.livejournal.com/181131.html и http://odozmorov.livejournal.com/180340.html