Дария Кошка

На плечи птицы и плечи дерева

***

 

Я была там с тобой, где тени раздвинул руками,

точно шторы, рассвет после бессонной ночи,

приведя к полустанку – нисколечко не слукавив –

и коснулся затылка холодным дыханьем, пророча.

 

Ты стоял, будто впрямь поверив в последность взгляда,

за сиреневым городом, вскинув навстречу руки.

Скорый поезд летел навстречу тебе снарядом,

машинист бы сглотнул – ну не умирай от скуки! –

 

Но не видел – ещё или после – как видеть поздно

молодое пылание тем, кого ловит город

и сжимает в когтях точно сочные пьяные грозди,

до того, как забрызжет розовый сок у подножия гор – вот,

 

где была я незримо с тобой, невидимым сонным,

но зелёным глазам угодивших в голодные лапы.

Там за миг до касания вскрикнул бы звон колокольный,

этот кукольный звон за краем холодной рампы,

 

но потом мы увидели город, всклокоченный светом,

и тебя, бестелесного, поезд сиренево-пряный

прошивающего под шёпота гор ответы,

берегущие баловней судеб от всех обманов.

 

Ты стоял – так же прямо входили сквозь кожу гвозди –

чтобы море шагнуло в сушу предсказанным шагом.

Болтовня пассажиров мимо – чавканье в пальцах гроздей –

проливалась на вещи – корчились вещи наго.

 

Я была там – и видела день, он хотел начаться,

но застыл, удивив полустанок густым туманом.

Доверяя шаги земле, был себе не рад сам

тот, кого не коснулся поезд сиренево-пряный.

 

 

***

 

Я – свет неяркой, но верной звезде Зарнице,

который зовёт – и она остаётся звездой,

покуда на ветке ответ наливной хранится

на ветхий вопрос: что там, за чужой бороздой?

 

Ей видеться буду в сверкающем брюхе ночи –

и ждать, как в последний раз, прорастания дня.

Забытый, я снова и снова впрягаю гончих

и вспыхиваю, только её маня.

 

Роднит меня с днём разве тонкая плёнка мечтаний

щита, берегущего храм от неправедных лиц.

но этой звезде для поиска утр израненных

я – хлёсткая близь бессовестных солнечных спиц.

 

 

***

 

На плечи птицы и плечи дерева

ложится бездна мышцам тугим

желанной болью и смертью терема,

построенного Нагим.

Мой город, горько-густое варево,

исполнен нежной услады слёз.

И соль морям бы, да твари – тварево…

Льдом точно шрамом ранеет плёс.

 

 

***

 

Стою над тобой умолкши:

над сорванным с неба колоколом –

я, с нёба и лживого языка

слово, в ветрен рассвет отколотое.

Упрямая россказнь верных

на птиц и деревьев плечи дрожащие

ложится инеем вёснам

вслед медью горькой, кимвалом звенящим.

 

 

ПОСЛЕ

 

После чего и стихи немыслимы,

и деревья оказываются немы, пусты,

безучастною высью высимы,

бредут, а над ними бредят сухие листы:

белые реют, теперь бумажные,

блуждают среди ненужности нив,

прежде зелёные и отважные,

рты дождевыми каплями напоив,

глаза отворив звездой и облаком –

чем угодно, только бы свыше,

сгорающим спутником (обними его!), яблоком –

колокольно звонили, почти не слышно…

После всего – замирать деревьями,

умолкать стихами подле окраденного,

потому что слова теперь одешевлены,

разворочены кратерной впадиной.

А теперь до этого – брешь Безымянного,

Выдернутого из имён голоса,

и от них не уйти, никогда одеялово

не укрыться: проколоты небеса.

 

 

***


 


Стань для меня, весны – снегом, в который не верится.


Тай в мои лучшие сны – смертесогретой метелицей.


Разорви ожерелье, часы – поспеши, разбей.


Руки омой, вот песок: мерно, сонно, мимо… –


 


жемчуг по потолку рассмеял над ней


новое их безударное племе-не-домо-имя.


 


Смех обернулся зовом, рассыпался зовами.


Ей окликать со стены крепостной – падшего.


– Имя на разный лад истекаемо новое. –


Острова сон – навсикаемо: стон – нашего.


 


 


***


 


Ты приходишь и гонишь прочь


мой покой – тишину и сон,


красишь рябо синие комнаты,


и к словам подступает шаль


на заре.


 


Если свет зари растолочь


в ночь, и бить по звезде в унисон –


то спасен должен быть от омутной –


от неё, коли ей не жаль.


– Не болей.


 


«Спасена!» – голос свыше. Звон –


над утрами да нами колокол! –


над аллеей, мечтой кровящей:


он пришёл, одевай теперь чёр-


но-сладкое.


 


Ожерелье сверкает. Стон


рассыпается смехом-золотом.


Колья? Кольца да косы! Вяще


ряби тёплое то. Чёрт…


Но шаткое.