Владимир Козлов

Частный человек. Стихотворения

СВЕТ ВОЙНЫ

 

   Лучшие умирают, и остаемся мы.

                                   Олег Дозморов

 

Мы, не знавшие слова «мы»,

злые, медленные умы

из глубинки, из глубины

выносящие гул старины,

телевизором вынянчены,

удовольствием вымучены,

сраколетние пацаны,

мы своей дождались войны.

 

Ведь от каждого светлого дня

оставалась внутри головня.

мир привык выбирать меня

по зубам – как коня…

 

Много лет все были равны

в незаметности для страны,

ненарушении тишины,

неудивлении, что не нужны.

Родом из гробовой тишины,

рынками, тряпками выращены,

но совершенно не выражены,

мы дождались войны.

 

Мы ее представляли не так –

недооценивали рубак.

Думали объяснить на словах.

Возвращается липкий страх.

Непонятно, как лечится рак.

А культура, признав свой крах,

уходит греть воду в барак,

чтобы кто-то с ладоней смыл прах.

 

 

ЧАСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

 

    Черный человек

    Глядит на меня в упор.

    С.Есенин «Черный человек»

 

Частный человек,

победитель холодной войны,

сделав лицо,

гордо бредет вдоль проезжей части.

Это раньше считалось,

что желанья его срамны –

теперь же он частный.

Частный.

 

Он занимается страхованием,

ездит в галстуке по хоромам.

В этом месяце он

эффективнее, чем сосед.

Ну а дома он слушает

«Гражданскую оборону»

и не ходит на выборы:

его кандидат – «против всех».

 

Частный человек

часто ко мне приходит

садится напротив в кресло,

выпивает и говорит,

что этот торговый город

для жизни совсем не годен,

что здешний избыток свободы

душит все, что горит.

 

Он пока что здоров,

хорошо, но небрежно одет.

Свобода его научила

противоположным кодам.

С одной стороны,

он – подходящий ко всем элемент,

с обратной же он –

ни к чему не подходит.

 

Он умел сказать «нет»,

особенно – про долги.

Долг унизителен, он –

для стариков и детей.

Те к замашкам диктаторов

исторически не чутки.

А мы – мы это проехали:

«не лезьте ко мне в постель».

 

Частный человек

с желчным от желчи лицом

лишь после третьей

становится чуть добрее.

Еще хорошо бы, конечно,

кому-нибудь вставить пистон,

но чтоб она – или он –

потом убрались поскорее.

 

Частный человек

любой из своих патологий

доверяет гораздо больше,

чем гимну своей страны.

Потому что они – сама плоть,

а плоть надо пестовать, как эклогу.

И пускай чуть разбалованы

подрастающие пацаны.  

 

Они уже выели изнутри

самые лучшие части,

взамен хозяина подсадив

на несколько удовольствий,

одно из них – говорить,

что он человек частный,

а все беды мира –

от мудаков в руководстве.

 

Частный человек,

что же ты мне оставил?

Чем думать мне о душе,

истории и земле?

Когда я блюю у обочины,

когда из всех моих ставок

играет один абсурд,

всего я тебе милей. 

 

Мы долго уже сидим

по норам своим,

и кажется непричастным

к тому, что жизненный опыт

давно уже неразделим,

человек, решивший себя называть

частным.

 

У него, к слову, есть основание

полагать, что имеет талант.

Он говорит мне: «Возможно

в своем стремлении к счастью

люди могли б оценить

мой масштаб, так сказать, и вклад…»

Нет, не могли б:

твой случай тоже – частный. 

 

Частный человек,

тебе давно уже не понять:

оправдание слабости

заставляет пестовать

трещины во всех четырех стенах,

или стены культуры

действительно треснули.

 

Но лопухом утеревши рот,

отдышавшись, в отчаяньи,

закинешь голову в ночь,

фокусом схватишь звезду

и промычишь

простое, как мычанье:

«А кое-что

я все-таки могу».

 

И от тяжести в голове

не понимаешь, о чем ты,

но искушение сдаться

вроде исторг.

Нужно выпить стакан воды

и приобнять девчонку.

Она помнит: вначале

был общий восторг.

 

 

ЗАСТЫВШАЯ В ПОЛЕТЕ ЦАПЛЯ

 

Лодка на глиссере чешет по водной глади

и, притронувшись, не отражается в ней.

Берег, рассыпчат, лохматую зелень заладил,

до белизны прогоревшую средь степей.

И тяжелая цапля вдруг вырывается с корнем,

отрывается и минуту летит с нами вровень.

Величавое, мощное «я» не пытается улететь

от того, что его заставляет петь.

 

На горизонте грунтовки серебряный тополь,

лысый и чахлый живучий паслён.

Ты зачем, дорогой, в эти сохлые глины притопал?

Кем ты послан в стоячий полуденный сон?

Поздно задан вопрос. Жми на газ,

будь ты шмель, будь ты червь, будь ты ваз.

Мы ползем и летаем в бетонной среде.

Загорелыми, потными вылезем черт-те где.

 

Так выходит на сушу еще неизвестная форма

неизвестно чего, но зато на своих двоих.

Будто грязи на солнце становится некомфортно,

на поверхности зарождается вихрь.

Почва вдруг съеживается и выдавливает алмаз,

в нем есть молекулы нас,

неподвижно летящих, остающихся, но выездных,

не умирающих в перегное, стремящихся без выходных.

 

 

РАВНОВЕЛИКИЙ МИРУ ИВАН

 

В маленьком городе очень маленький человек.

Вокруг большая история и большая культура.

Он медленно роет свой персональный колодец вверх,

а лопата выбрасывает то «зеленые» технологии, то Катулла.

 

За пунктик о мире сгорели великие мастера.

Бессмертными оказались люди, попадавшие мячом в ворота.

Следующему поколению, видимо, предстоит протирать

штаны, штурмуя нюансы употребленья укропа.

 

И лишь в незначительной стороне по имени глухомань,

разбросавшейся во всех направленьях за МКАДом,

живет равновеликий всему современному миру Иван,

но в мире некуда пока пристроить кадра.

 

Мысль экономов давно подсчитала количество душ,

помещающихся на квадратном гектаре культурной застройки,

и если что доверять индивидууму, то уж

не более проэкспертированного пятачка у дороги.

 

Мир перестал отражаться в капле. Посредством умов

тело его рассекаемо на мириады фрагментов.

Некоторые их них выращивают с использованием ГМО.

Особенно культивируют экскременты.

 

А если кому-либо вдруг перепала кость,

согласно всем правилам, предполагается радость –

как умолчанье о том, что уходит в компост

и что этот уход ничем не оправдан.

 

Ведь внешний и внутренний организм человека так

задуманы, чтоб перерабатывать разнообразье –

это такой современный рабочий верстак,

но нет в нем самом ни молекулы праздной.

 

Что ходить далеко – вот хотя бы Иван.

Он работяга, отец, хулиган и ученый.

Спросишь его: «А сумеешь ли душу доверить словам?», –

а он усмехается и отвечает: «А чё нам?..»

 

Этого рода людей иногда порождает век,

допустивший, чтоб всё потеряло цену.

Культурка мелка, как посуда, зато – большой человек.

Но долго ль тебе, Иван, оставаться целым?