Инга Даугавиете

Ладно, подружка!

 


 


***


Помню, мама всё качала сестру:


«Будет принц тебе, красавица, спи...»


Обещали снегопад поутру,


станем завтра динозавра лепить.


 


«Сказку, мама! Где коза-дереза!»


Помню бабушку, иконы в углу...


Хорошо бы научиться  вязать,


будем петли пересчитывать вслух.


 


Сказку? Жил да поживал добрый царь...


От сестры четвёртый год нет вестей.


Перепутал наш Создатель сердца,


дал не тем! И пользы что в красоте?


 


Мать на кухне допивает вино,


скорбно смотрит  – как всегда! – в потолок.


За конфетами пойдём в гастроном.


Сказку? Жил когда-то Бог… добрый Бог.


 


***


Казалось, закрыть глаза и наступит лето...


Полить цветы? Откладываешь вязанье.


Бесследно проходят годы, почти бесследно,


зеркальный круг отражает забытый замок,


распущенный гобелен и седые кудри.


Ах да, цветы. Остаётся шагами мерить


пространство спальни. Эхо на гулкой кухне


вздыхает, играет ветер дубовой дверью.


За окнами силуэты? – Скелеты башен,


другое небо, иные, чужие зимы.


И всё вязать, неизвестно зачем, рубашку…


 


Хотя бы имя вспомнить. 


Хотя бы имя…


 


***


Сползает солнце за горизонт,


становится небо сплошным желе.


Затвор проверить – ещё разок –


да вещмешок, да бронежилет.


На всякий случай перекрестись, –


свинья, неважно, такой же зверь –


Эдем пылает, мелеет Стикс,


и выцветает узор ветвей


столетних вязов, дубов, секвой,


кору отслаивает эвкалипт…


Простое право – самим собой


остаться здесь, в загоне Земли.


Упрямо, ровно ( в последний раз)


патрон в обойму, колчан – стреле...


 


Молись – даст Бог! – не заметит нас


петля предутренних патрулей.


 


***


Можешь гадать  – опять! – на кофейной гуще,


или – по новой – перестилать постель.


В гулком дворе бессчётно котов орущих


и коридорные вопли чужих детей.


Только не помнить, в проходах какой больницы


шла вoсемнадцать вёсен тому назад,


сколько проклятых лет продолжают сниться


доктора обезумевшие глаза.


К микрорайону тихо крадётся полночь.


Ладно, подружка, выпей, потом прости.


Кто был отцом? И цвета волос не помнишь.


(Если бы не порвался презерватив!..)


Не угадаешь… В гуще сюжетных  линий


что-то удачно, а где-то – давало сбой.


Если бы муж (второй!) не мечтал о сыне!..


Если бы он потом не ушел к другой!..


Девочка, все уходят, всегда уходят.


Папа и мама, дети, мужья, коты.


Лучше, давай, в который раз о погоде,


кофе в китайской чашке давно остыл,


Карточный домик надежды бессильно рухнет


под бесконечным «если бы он… а я…»


В эту минуту мы всё равно б на кухне


вместе с тобою пили плохой коньяк.


 


***


Привычно просыпаться по утрам,


перебирать слова, тарелки, мебель


передвигать, а в равнодушном небе –


не облака, а радуга реклам.


Так жить  в Париже, Рио… Где ещё –


в Житомире? И всё такой же вечер,


На горизонте купола мечетей


или костёлов. Рабби или ксёндз


угрюмо-равнодушен, как и тот,


кто… Да простятся прегрешенья наши!


Себя в себе не расплескать, как в чаше,


в любой стране под небом-шапито.


 


***


поутру выбирая обувь цвет и каблук


Коломбина – помнишь? – браслет коленки


                                                  строки Сафо


негритянский блюз или соул на каждом углу


саксофон под окном конечно же саксофон


 


так вытаскивай ящик засов антресоли чердак


а фантомной раны – веришь? – залечен след


бестолково-тонка граница меж нет и да


полустёрто лицо на фото в рассветной мгле


 


подбирай на завтрак ложки прибор сок и стакан


Коломбина любит пардон любила дешевый сыр


и с ногами в кресле ладони прижав к вискам


 


истекал цветами закат просто не было сил


обеззвученный мир в этот миг золотой змеёй


огибал вашу комнату кольцами на полу


и ослепший ты видел не горизонт


 


неизмеримо дальше и дольше вглубь


так раскаленная боль лунная пыль солнца луч


в каждую клетку недвижного тела выдох-вдох


проникает под кожу напоминая стрелу


 


и растекается вертикально и вдоль


как томительно-медленны стрелки на стене


                                                     циферблат


возвращаются звуки краски запах ваниль


ровно дышать инструменту под окнами в такт


Коломбины вены июлем воспалены


 


выбирай же слова вслепую вдоль берега вплавь


оплетает толпа твой квадратный двор заоконный круг


музыкант поднимает голову край стола


кто-то где-то когда-то поставил свой штамп «approve»


 


***


Да ладно тебе, заладил «зима, звезда»…


Не стой на пороге, дует – захлопни дверь.


Я знаю, на свете есть разные города,


а здесь – до горизонта – то буш, то вельд.


Нарежу сыр, подожди, процежу вино,


здесь стреляют с бедра, а спрашивают потом.


Не замужем, нет, уже которую ночь.


Да был тут один, всё в небо тыкал перстом.


Рассказывать? Что? Всего-то и было дел –


кричал: создатель, дескать… воскрес, с креста…


Ах да, ещё пытался пешком по воде,


Потом пришлось осушать городской фонтан.


Забудь. Безумный город дрожит во сне.


Здесь час – за день, а минута – всю жизнь течёт.


Подбросить дров, за окошком – по новой – снег.


Прислушиваясь – сверчок, говоришь?! –


Сверчок.


 


***


Чем дольше веришь – тише слова молитв.


Светлее ночь. Размереннее строка.


Невероятно ярок осенний лист,


и растекается в рамке небес закат.


 


Из города все дороги ведут к воде,


Чем ближе дюны – пронзительней синева.


И в янтаре тает короткий день.


Всё – забывай. Намеренно забывай!


 


Касается края воды золотой клубок,


Идешь, почти не касаясь седой земли...


 


И вдруг понимаешь, как равнодушен Бог.


И как – нечеловечески – справедлив.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера