Александр Перов

Семь свечей

                               Жене Сельцу

 

1.

 

Глиссада,

полого спускаясь из неба над морем,

лежит и концом упирается в Бен-Гурион.

По этой невидимой, туго натянутой нити

скользит, приближаясь к земле,

мой самолет.

 

Уже, наплывая, внизу, за прозрачным овалом,

в темени южной горит паутина огней:

Большой Тель-Авив – это зеркало.

В зеркале – звезды.

 

Если бы я не летел, а стоял на песке,

влажном и плотном песке возле моря в Герцлии,

я бы увидел над морем огни самолета,

круто скользящего к берегу, в Бен-Гурион.

 

Я бы щипал виноград и смотрел на закат,

видел бы женщин, идущих на фоне заката

прямо по водам – такая манера ходить

в этих местах существует две тысячи лет.

 

Если бы я проживал не теперь, а давно,

где-то на этом краю Средиземного моря,

мне от отца бы досталась хорошая лодка,

чтобы рыбачить и в Яффо улов продавать.

Я бы любил виноград и простое вино,

я соблюдал бы Субботу и нянчил детишек,

и недоверчиво слушал рассказы про то,

как назарянин недавно слепца излечил.

 

Если бы раньше, в начале и света, и тьмы,

в той колыбели, которую звезды качали,

я бы проснулся легко и отправился в путь,

мир бесконечно пустынный вокруг созерцая –

был бы горячим песок и прохладной вода,

небо – высоким и дикой – лоза винограда,

яркими – звезды и плавным – полет облаков,

 

и до рождения странного слова «глиссада»

я не дожил бы каких-нибудь сотню веков.

 

2.

 

Хорошо не торопиться на работу –

предварительно угробив Голиафа,

путешествовать из пятницы в субботу

по окраине полуденного Яффо,

 

за пакгаузы – а там и угнездиться

под навесом, за столом, у парапета,

с настроением размеренно напиться,

благо ветер, и прохлада, и не лето.

 

Закурить по сигаретке для начала,

заказать по сотке «Голды» и по пиву –

и отправиться от этого причала,

на прощанье сунув палец Тель-Авиву.

 

Кушать хумус и хрустящую картошку,

созерцая вдалеке упрямый парус,

и отхлебывать из кружек понемножку,

наблюдая, чтобы поровну осталось,

 

и беседовать неспешно и негромко,

замечая, что вполне под настроенье

эта вечная, незыблемая кромка,

замыкающая зыбкое волненье,

 

и хмелея на ветру, под этой сенью,

наблюдать, как откупившись от халдеев,

исчезают отобедавшие семьи

приготовленных к субботе иудеев.

 

…И уже себя почувствовав балбесом,

плыть куда-то, улыбаясь и не споря,

за столом, у парапета, под навесом,

на краю послеполуденного моря.

 

3.

 

А все-таки есть – или кажется гостю? –

в истоптанной солнцем, изрезанной зноем

земле, заселенной еврейскою костью,

бездонное что-то. И что-то такое,

 

на что не найти в одночасье ответа,

чему не найти объясненья с наскока,

что было до слова и было до света,

и есть, и грядет, – но сокрыто до срока.

 

Сокрыто пластами песка векового,

сокрыто написанным справа налево –

вотще европейцу прочесть это слово,

вотще обрести от великого древа.

 

Покуда, горланя, ругая, воруя,

торгуют развалы, базары, каньоны,

покуда, за древние земли воюя,

окопы копают в песке батальоны,

 

покуда растят исступленно хасиды

свои бесконечные черные пейсы,

покуда таскают упрямые гиды

пришельцев – глазеть на граниты и гнейсы,

 

покуда заполнены будни простыми

заботами гоев о хлебе и Боге,

покуда встают на скелете пустыни

столбы-небоскребы, киббуцы, дороги,

 

покуда ревут экскаваторы, драги,

и грейдеры режут столетние глины,

покуда, ломая во тьме саркофаги,

глубокие корни пускают маслины –

 

оно прорастает из темени Леты

навстречу корням и фундаменту зданий,

огромное Нечто, великое Это,

незримое семя столетних терзаний.

 

И вижу я рвы, котлованы и ямы,

и кажется мне, что однажды когда-то

нажмет посильнее копатель упрямый –

и бездну откроет тупая лопата.

 

4.

 

Пряным запахом жаровен,

Ароматом тонкой пыли,

Вечным гомоном торговли,

Звоном мелких медяков

Был тот полдень очарован

И под ним куда-то плыли

Раскалившиеся кровли

Башен и особняков.

 

Иссеченные ветрами,

Отбеленные веками,

Словно воинов шеломы,

В жидком вареве жары

Плыли иноки с дарами,

Плыли дерево и камни,

Плыли улочки-разломы,

Арки, лестницы, дворы.

 

Накаляя даль Синая,

Восходило в полдень лето,

Кто с тоскою, кто с весельем,

Из далёка своего

Плыли люди, поминая

Кто Христа, кто Магомета,

Кто Давида с Моисеем,

А иные – никого.

 

Плыли ровно, как по нити,

Пейсы, лысины, бородки,

Чье сознанье посетила

Быль о давних чудесах,

И шипящее в зените,

Как яйцо на сковородке,

Бело-желтое светило

Проплывало в небесах

 

И висело надо мною.

И твердя слова и строфы,

Дрейфовал я в море жара

Вдоль невиданной страны,

По полуденному зною

То ли в сторону Голгофы,

То ли в сторону Омара,

То ли в сторону Стены.

 

5.

 

…А что там за море, и сколько веков

Бегут эти волны сюда?

И кто в это небо, не зная оков,

Ушел, не оставив следа?

 

От самого дома, из дальней дали

Ты ехал, и плыл, и летел.

Ты будто до самого края земли

Рукой дотянуться хотел.

 

До края земли, до начала начал,

Где, двадцать столетий тому,

В корзине плетеной младенец кричал

И мать наклонялась к нему,

 

И гасли во мраке цветущий миндаль

И черные капли маслин,

Лазурного моря безмерная даль

И неба бездонного синь.

 

…И вот это место. Ступай не спеша

По белому гравию вниз

И слушай, как желтые травы шуршат,

И жадно вдыхай кипарис.

 

Чтоб кануло время в объятьях песка,

И в зарослях пиний внизу.

Чтоб капелька пота, стекая с виска,

В пути повстречала слезу.

 

Полсотни шагов по тропинке спустись

И там на скамейку присядь.

 

Откроется неба бездонная высь

И моря безмерная гладь.

 

6.

 

…Где качаются у пирса лодки, лодочки, фелуки,

словно пики конной алы тыча мачты в небеса,

где спускаются при встрече, поднимаясь для разлуки,

просолёные прямые и косые паруса,

 

где зелеными горами на причале сохнут сети,

пересыпанные густо красной дробью поплавков,

где в тени навесов белых копошатся чьи-то дети –

не арабы, не евреи – просто дети рыбаков,

 

где над рыбьими телами, распростертыми на досках,

пляшут лезвия стальные в медно-бронзовых руках,

где, похожие на сфинксов, в ожидании отбросов

злые кошки методично лижут раны на боках,

 

где гуляет запах моря, дух бензина, рыбы, йода,

гомон, говор, шум прибоя, крики чаек над волной,

где с утра роятся толпы разноцветного народа

под немой тысячелетней желтой каменной стеной –

 

там, написанные щедро маслянистыми мазками,

тлеют ночи, дни пылают и дымятся вечера

на земле, навек зажатой между морем и песками,

на земле, навек забытой между завтра и вчера.

 

7.

 

Расставанье – груз нелегкий, возвращенье – путь недолгий.

Карта Кипра, карта Крыма, Украина – и уже

среднерусская равнина, петли Дона, дуги Волги

и в конце – огромный город под крылом, на вираже.

 

Разраставшийся из точки до посадочного круга,

намекавший на чужбине, что судьба у нас одна –

вот он весь, как на ладони, проворачиваясь туго,

приближается упрямо, поднимается со дна.

 

А вчера, касаясь бездны, я гулял над Летой вечной,

пил со старыми друзьями, бил рукою по руке,

было море – безмятежным и пустыня – бесконечной,

и слова не умещались ни в сознаньи, ни в строке.

 

Нас несла по Тель-Авиву полупьяная фиеста,

полуночники-таксисты подставляли нам бока.

Дьявол прятался в деталях. Бог являлся повсеместно.

Ни тому и ни другому не достались мы пока.

 

…Я сижу на старой даче. Костерок мой догорает.

Из открытых окон дома раздаются голоса.

В доме ужинают дети. Где-то музыка играет.

 

Пламя пляшет на поленьях. Дым восходит в небеса.