Меня зовут Петров

***

В соседнем цехе болты жолты

 и так манят к себе оне…

Но мастер мне сказал: «Пошел ты…»,

 и я шагаю, как во сне,

над темной изгородью смыслов,

морали мреющей поверх,

 а мне навстречу архипристав,

неисследимый суперстерх.

Ни гения, ни идиота

пласт понятийный тех высот,

где нам доумевать охота,

не знает: «Свет вам да пейот!»

42

Мне 21 год,

меня зовут Петров,

моральный я урод,

с букашками суров.

Ликую, веселясь,

и всяк поймет меня,

когда я мира князь,

кузнечиков членя.

Слетаются все пусть,

чья жизни соль сладка,

на пламя молотка,

на страсть его и хрусть.

На жу?ковый жульен,

цикадный холодец,

пирожное Мадлен

из розовых сердец.

… Уж 21 год

моральный наш урод

по имени Петров

с букашками суров.

***

Оптимизируют, суки, потоки,

как их маркетинги, падлы, жестоки,

гимн из откопанных тропомузык

смраден и тёмен законов язык!

Строки сии спрячь в укромные гроты,–

если найдут, загремишь в патриоты,

в неводах чьих до хрена мудаков.

Ввек не отмоешься от ярлыков.

Понаразвешали камер, ублюдки,

коих стесняются лишь проститутки.

«Столько бабла на безвредных блядей!» –

жабой придушен, шипит иудей.

Не оставляй доступ к файлам открытым:

если прочтут – станешь антисемитом.

Будешь распят в паутине лучей

жалящих, миндалевидных очей.

Необозримы, как овощебазы,

люд замороченный грабят лабазы.

Брошен спасти шум и ярость аорт,

редкий средину прошмякивал торт.

Весь этот бред утопи вместе с калом:

разоблачат – прослывешь радикалом.

Вряд ли на службу тебя кто возьмёт,

ежели ты террорист-тортомёт.

Робкие трели, дыханье и шёпот.

Проклят давно уже внутренний опыт.

Мозг не свобода пьянит, но вина.

Плещутся черти в чернильнице сна.

ВОЗНЕСЕНИЕ  ПУХА

Так жизнь устроена, чего

греха теперь таить…

Пчела садится на чело:

«Ха-ха, тебе водить.

Колись, бродячее жерло

стиха, куда ж нам плыть?»

Давно пристреляны пути

на сумрачной земле.

«Куда-нибудь себе лети», –

я говорю пчеле.

Не стих сопит в моей груди,

но пустота в петле.

Да, всё уже не «ла-ла-ла»,

такие, брат пчела,

сама давно бы поняла,

несладкие дела.

Пора срывать с себя крыла,

нырять в дыру дупла.

Вот целый рой мой теребит

покой со всех сторон.

«Сейчас, свинячий содомит,

пархатый Арион,

ты будешь жалами прошит

и не удержишь стон.

Когда, куда, зачем, кого,

откуда и доколь, –

ты всё расскажешь для того,

чтоб превратилась боль

в янтарной неги вещество,

ну, скажем, в мёд.

                                  Изволь». 

Но, воле авторской не раб,

я исчезаю враз!

Мохнатомахом крылолап

мча в стратосферный мраз,

где над страной дорожных троп

безмолвствует глонасс…

***

Тут хотя б за кошку быть в ответе,

ты ж меня – бери и володей –

так хватаешь за места за эти,

что страшусь твоих чумных затей.

Я проблемам экзистенциальным

посвящаю грустный свой досуг,

ты же с фонарем провинциальным

ловишь мужика на сердца стук.

Нет тебя гетеросексуальней

в тщетном и неверном свете сём.

Мир не всхлипом кончится, но спальней.

Кошку отогреем и спасем.

***

Налево загребай, налево,

кривая, по кривой вози.

Воспоминаний для сугрева,

отвязных, как в метро Зази,

вверни, ничем не порази,

а всё движуха ля форева.

Умчась в беспамятство, заплыв

куда хотел, зачем – забыв,

нырну, дышать стараясь ровно,

припоминая перси дев

(округлость, мякоть и нагрев),

в звенящую изнанку слов, но,

когда уже сипят тела,

когда не важно с кем была

иль был тот или та, с которой

или которым прежде ночь

делили, словно клад, –

                                       невмочь

смотреть на задник строф беспорый.

…Находчива, велеречива,

раскинулась родная речь.

У ней особенная грива

и сердце жаркое, как печь.

Но всяк поэт имеет френч.

Но смыслов торжествует нива!

***

Поэты пишут быстро и легко,

танцуют после этого в трико,

грош неразменный у Евтерпы клянча.

А если кто заплатит им за ночь,

любить поэты спонсора не прочь,

но это, в общем, редкая удача.

Бессмысленному утру вопреки

поэты как бы спят на дне реки

до вечера, свежи и молоденьки.

А после, не забыв принять на грудь,

в вечернюю страдать выходят муть,

в которой вдохновение и деньги.

Поэт, когда его попросят, рад,

раздевшись, выйти в цирке на канат

и с наслаждением расслабить сфинктер.

Гордясь, смотреть, как первые ряды,

сорвав с сидений чуткие зады,

Пиндар кричат и что-то там про принтер.

Когда ж героя сунут в унитаз

и станет он в натуре пидорас,

тогда, подобен козлоногой нерпе,

кому уже неважно промычит,

как чернота  во рту его горчит,

а неба свод зело многоочит,

и пакости срамные о Евтерпе…