Екатерина Храменкова

Преодолевшие время: звонкое разноголосье.

В Москве, в середине зябкого ноября, состоялись литературные чтения, посвященные памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-2000г. Благодаря этому событию многие талантливые авторы впервые стали широко известны. Идея создания чтений, открывающих значимые, но малоизвестные имена рано ушедших современников, ознакомление с оставшимся творческим наследием, родилась в сердце поэта и литературного критика Бориса Кутенкова. Вместе: Борису Кутенкову и Ирине  Медведевой – журналистке, президенту фонда памяти Ильи Тюрина1, удалось организовать литературные чтения, первые из которых прошли в 2012 Году. Поэтов оказалось много…. Хотелось бы сказать: «к счастью», ведь становятся известными хорошие стихи, но стоит вспомнить, что все создатели стихотворений объединены и овеяны трагически ранним уходом, как радость сменяется грустным, напряженным внутренним вопросом. Чтения проводились три дня, собирались говорить о тридцати поэтах. Вышло тридцать три… Как здесь не вспомнить символику, даже против воли, учитывая названия чтений: «Они ушли. Они остались». Поэтическое земное воскресение…

Спустя год, благодаря стараниям инициаторов и участников, вновь состоялись литературные чтения, проходившие в три дня, причем последний из них был отведен поэтам, о которых говорили в прошлом году. Каждый вечер был особенным, очень многое зависело от рассказчика, чаще всего лично знавшего поэта. Главное внимание было уделено личности автора и его стихотворениям. Не структурированному анализу творчества, но куда более личному переживанию. Субъективному, передающемуся невольно даже голосом, твердым, а где-то чуть дрогнувшим, при чтении стихов, в воспоминаниях и рассказах, глубоко проникающих, не связанных отстраненной необходимостью критика оценивать произведение. Это было отдано на суд слушателей. Публика была благодарной, но главная причина тому сами поэты, чьи стихи были озвучены.  Их творчество сильно отличалось по выбранным формам, содержанию, направлениям… По землям, бывшим родными: Ялта, родина прекрасной поэтессы Нины Веденеевой, чья поэзия точно несет в себе образы высоких гор и глубокого неба, стремящаяся к трагическому и ясному, высокому и звучному, обладающая ахматовской стройностью стиха. Или космическо-фантастический Смоленск2, в котором родился Эдуард Кирсанов, экспериментатор слова, продолжатель традиции заумной поэзии. Здесь интересно проследить связь некоторых образов и поэтических восприятий с малой родиной, хотя это присуще не всем авторам. Урал, Львов и Рига, Москва и Петербург, список может быть длинным… Последний указанный здесь город, русский туманный Альбион, словно призванный окутывать поэтов романтической дымкой был родным для поэтессы, чьему творчеству и посвящена эта статья.

Единственным сборником Петербургской поэтессы Ольги Вендик (1964-1993) стала посмертно выпущенная книга стихов, озаглавленная по названию одного из входящих в нее стихотворений «Белая королева». В сборник вошли стихи, написанные начиная с 1979г. и по последний год жизни. Большая их часть публикуется впервые. Стихотворения в нем расположены не в хронологическом порядке, но подразделяются на темы. Так, в первой части можно встретить стихотворения, датированные 90г., а в последней—еще 84г. Таким образом можно видеть, что есть некоторые значимые вехи, которые поэтесса переосмысливает на протяжении всего времени. Разумеется, было бы неблагоразумно думать, что только этим поэт исчерпывается. Автор всегда больше им сотворенного, хотя бы потому, что в момент творчества он связан материей, на разных уровнях, будь то слово, или холст с красками, хотя это внешняя причина и не главная. Между тем хорошо известно, что есть произведения, которые возносят автора, и создать равное им он уже не может, и в этом нет действительного противоречия.

 Сборник поэтессы состоит из семи частей: Мой город. Музыка в стихах. Жасминное желе. Белая королева. Черный кот. Spleen. Песочные часы.

Первая, как легко догадаться, посвящена Петербургу и в нее входят стихи, в основном посвященные городу. Автор словно согласилась побыть проводником читателя, над которым постепенно поднимается завеса, скрывавшая город. Так, в одноименном стихотворении мы, через образное и натуралистичное описание, постепенно представляем город:  

 «По чертежам мостов и линий,
По черным кружевам оград
Садово-парковых идиллий,
По лицам мраморных дриад
Постичь искусство контрапункта
И таинство фиоритур.
Переворачивать, как будто
Листы старинных партитур,
Проспекты, арки, тротуары
И в каплях солнца мокрый сад,
В Фонтанке выше ординара 
Продрогших на ветру наяд,
                                                                                                                                                        Листы бесценных фолиантов
С гравюрами вчерашних снов,                                                                                                                                                                                С портретами старинных франтов                                                                                                                                                             И отпечатками подков...».

Могло бы показаться несколько излишним такое перечисление, но легкая нота завершающая стихотворение выравнивает это впечатление, создавая ненавязчивую дымку, а образы продрогших наяд, мокрого сада, наполненного каплями солнца, остаются живыми:

«Но тает Петербург, как иней,
Почти невидимый уже -
Мороженого шарик синий
В кондитерской у Беранже...…»

                Натуралистичность описания преобразуется в единую, объемную живописно-музыкальную метафору, передающую образ города. Общее настроение—ностальгия. Даже не по конкретно ушедшей эпохе, хотя это и проглядывает, а как объединяющее чувство, охватывающее при взгляде на облупившуюся решетку, игру света, сквозь только что прошедший дождь, навеянное старыми домами, хранящими некую память, которой они не могут поделится.  Далее следуют «Музыка в стихах» и «Жасминное желе». Именно в них в наибольшей степени отражена музыкальность, чаще используются различные приемы звукописи, являющиеся вообще характерным приемом поэтессы, что отражено даже в названии «Жасминное желе». В этих двух частях собраны стихи, замечательно передающие глубокое, самозабвенное погружение в окружающий мир. Пожалуй, лучше всего это может проиллюстрировать стихотворение «Утро», датированное апрелем 1990г.

«Жалюзи поднять и слету
Блики влажной жести крыш
Слизывать, как капли меда
Расшалившийся малыш.

И какао сладкой лени
Отхлебнув из гущи снов,
Зацепясь за угол тени
Надоедливых часов,

Вывалиться из окошка
В запах листьев проливной,
Чтоб захлопали в ладошки
Зайчики на мостовой».

Здесь находятся замечательные метафоры, удачно использованы приемы аллитерации, но интереснее всего представляется сам внутренний ряд ассоциаций и то чувственное живое впечатление, которое передается стихотворением. Яркая звенящая образность: влажная крыша, залитая солнцем, представляется покрытой сияющими каплями меда, густота лени, подобная какао, которая пьется еще из неоконченного пробуждения, часы, имеющие тень, за которую может зацепится, общее чувство неги, и все это является состоянием-промежутком, тем внутренним состоянием пробуждения, которое находится между двумя яркими образами-впечатлениями, контрастными с этой утренней негой: слету слизывать медовые капли света, подобно расшалившемуся! малышу. А кто может быть непосредственнее и веселее беззаботного ребенка во время игры? И окончание: «вывалиться…в запах листьев проливной» Сам запах ошеломляет, кажется похожим на проливной дождь, в который «вываливаешься». И следом, опять солнце и уже не буквально прорисованный детский образ: захлопавшие зайчики (солнечные) на мостовой, в ладоши. Более плавная, чуть замедлившая движение центральная часть, столь искусно обрамлена динамичностью первого и замыкающего четверостишья, что вначале даже не улавливается этот контраст, усиливающий впечатление.

Некоторые же стихотворения кажутся чрезмерно эстетизированными, перегруженными:

 «Медовой канифолью
Струится сонатина -
Серебряная канитель,
И светятся бемоли,
Как дольки апельсина,
Как тает карамель.

Мерцают флажолеты,
Как солнечные блики
На крыльях мотылька...»

Самыми близкими видами искусства, постоянно проглядывающими сквозь стихотворные строки и рассказывающими о других сторонах личности самой поэтессы, становятся музыка и живопись. Причем живопись проявляется в наслаждении цветами и красками мира вокруг, умении описывать окружающее глазами художницы, в то время как музыка звучит в восприимчивости к слову, выражаясь в технике создания стиха, и в конкретно указанных ассоциациях, навеянных чем-либо извне, или сопутствующих внутреннему переживанию. Например, есть строки: «…Где из окна слышны этюды Черни», являя определенное знание автором известного пианиста. А есть образность вне рациональной конкретики, вырвавшаяся из ее тесных объятий:

 «Осень солнечным журавлем
Вновь кружит над медовыми нивами,
С веток катится янтарем,
Переспелыми желтыми сливами...
»                                                                                                       1992г.

Рядом с этим, легкое заигрывание с цветом и уход в некоторую надуманность:

«Красной тушью на зеленом
Вычерти чертополох,
Акварелью на лиловом
Нарисуй печальный вздох…».

Которая достаточно быстро исчезает, стоит этого захотеть самой Ольге Вендик. Несмотря на кажущуюся беспечность, исходящую от стихотворения «Утро», преобладающей тональностью поэзии становится минорная. Присутствует также сознательное подражание или реминисценции, в которых читатели, знакомые с поэзией Серебряного века, смогут находить особенную прелесть. Есть прямые посвящения Анне Ахматовой, или написанное по мотивам И. Северянина, однако автор не теряется за отсылками, а проявляет себя, или переосмысляет сказанное. В следующей части «Белая королева» отдельно выделяются стихи, датированные 1989г. В них обозначены образы Короля и Королевы. С этого момента одной из ведущих линий становится любовная лирика, где доминируют чувства одиночества и непонятости, отчаянности, жертвенности, не приносящей никаких плодов, кроме опустошенности. На смену им порой приходит искристая радость, или мягкий покой. В целом, можно проследить, что любовная лирика появляется в самом раннем, по представленным в сборнике датам, периоде, примерно в 80-81гг., и затем постепенно уходит на задний план, до 89гг. В последующих стихах линия постижения себя и человека рядом, проникновение в «Мы» не исчезает. Вместе с этим появляется простота слога, большая обнаженность чувства, обжигающие строки:

«………Ни мудрость древних фолиантов,
Ни истин блеск,
Ни логика бесспорных фактов,
Ни знаний вес

Не перевесят сумасшедший
Любовный бред
И страсти благородной, грешной
Слепящий свет,

Ведь гениальней безрассудство
В мильоны раз
Блестящих, отлитых искусно,
Железных фраз…..»

За этим следует четверостишье с прямым призывом:

«Сотри черту благоразумья!
Запретов нет,
Когда в душе мечты безумной
Запекся след
».

Этому стихотворению предшествует метафоричное, «Шахматный этюд» -- не менее страстное вначале, и более трагическое, горькое, в конце, когда усилия и готовность к преодолению оказываются не только напрасными, но и отравленными обжигающим холодом. Следующие: «Черный кот» и «Spleen» перекликаются сразу, когда первое стихотворение из «Черного кота» можно будет увидеть в следующей части, в одноименной с ней дневниковой зарисовке. В ней описывается нарастающая хандра, переходящая в трудное переживание из-за личных отношений, запись носит прозаический характер, без претензии на белый стих, и, тем не менее, везде сохраняется естественная поэтичность. В этой зарисовке зафиксирован, происходящий синхронно, момент создания стихотворения из предшествующей части. Для «Черного кота» характерней разнообразная эмоциональная окраска. Выделяется стихотворение «Сэр Эр». Ощущается влияние английской поэзии, в частности, Эдварда Лира. Ближе всего оно к лиро-эпическому жанру баллады в шуточном стиле. Может восприниматься и как детское стихотворение. Благодаря выделяющейся ритмике оно легко может лечь на музыку и стать песней. Делится на девять простых куплетов, в которых описывается путешествие сэра Эра и его злоключения, заканчивающиеся призывом его отыскать и вместе преодолеть все опасности:

«Сэр Эр однажды вышел
Из дома налегке
С кулечком кислых вишен
И с тросточкой в руке.

Сэр Эр за синей птицей
Шел вслед и напевал,
В кармане, чтоб не сбиться,
Он камертон держал…».

            В «Spleen» собраны вместе и ранние стихи со сбитым ритмом, без деления на четверостишья, и поздняя зарисовка-эссе, с вставленным в нее стихотворением из «Черного кота» и краткая сжатая форма—четверостишье, с выраженной лаконичностью и драматизмом. Если в раннем стихотворении встречаются строки о неверии в Бога, то в поздних стихах, приведенных ниже, в части «Песочные часы», так легко брошенных слов уже нет. Для сравнения представим строки 1980г и совершенно иные—1993г. Виден постепенно проделанный внутренний путь:

«Задыхаясь от одиночества,
Я и славлю тебя, и кляну.
Я не верю ни в чьи пророчества,
И ни в бога, ни в сатану…».                                                                                                                                                    1980г.

В последней части «Песочные часы» тема веры, найденного пути, становится одной из главных. И мотив уходящего времени, его мимолетности, прощения. 

«…Нам некогда задуматься,
Понять, простить, проститься,
Вслед уходящему взглянуть,
И пожалеть, и усомниться
...».

Философичных стихов становится больше. Так, к центральный периоду творчества хорошо подходят слова К. Бальмонта о триединстве декаданса, символизма и импрессионизма. По мнению поэта три этих течения идут параллельно, то расходясь, то сливаясь в единый поток, но, во всяком случае, стремящиеся в одном направлении. И его слова о художнике, гибнущем в силу своей утонченности, существующего на смене двух периодов: «одного законченного, другого еще не народившегося». Последнее становится заметным по тому, как поэтесса осмысляет время. Если в более ранних стихах это в первую очередь тоска по ушедшему, эпохе, отблескам некого старого духа мест и воспоминаний, словно генетическая память, рождающая тоску, то в поздних, чувство времени чаще связано с личным восприятием скоротечности или с мировым временем, началом и концом всего. Появляется осознание необходимости большей напряженности духовной жизни, направленной на духовный опыт, уже не вмещающийся в познание через чувства, возникающие от связи с людьми и созерцания внешней красоты. Требуется нечто всеохватывающее, воплощенное во всем. Постепенно от погружения в красоту физического мира акцент смещается к красоте внутренней, пронизывающей как все эстетически прекрасное в природе, так и сокрытое от глаз. Можно сказать, что происходит расширение пространства, в которое ранее умещалась красота, прежние же восприятия становятся глубже.  Возникает потребность личного участия в этом. Таким чувством в основном наполнен заключительный раздел сборника: «Песочные часы». Привожу здесь  из него два заключительных стихотворения, первое отрывком:

 «…Господи! Дай мне лишь силы немного,
Воле Твоей доверяясь,
Осилить Дорогу,
Вот я в руках Твоих
Вся. И ведома Тобою
После пути и подъемов крутых
Света не жду, но прошу лишь покоя».                                                                                                                                                                                                                                                                                           1993г.

«Господи Боже, меня не оставь!
Светит звезда Вифлеема.
Сбившись с дороги и заплутав,
Я преклоняю колена.

Стану мельчайшей частицей земли,
Ветром всесильным влекомой.
Воле твоей отдаюсь и любви,
Птицей взлечу невесомой.

Позолотят мои перья лучи
Вечной любви твоей, Боже,
Сверху я вижу - забили ключи,
Видишь их, видишь, прохожий!»                                                                                                                                      1993г.

Существует много случаев, когда человек предчувствует то, что с ним должно произойти. У поэтов это наиболее заметно, ведь они оставляют поэтические свидетельства. Лермонтов мог предсказать в стихах, как погибнет. Кто-то может совершать жизненно важные шаги, словно предугадывая события. Разнообразный, динамичный творческий путь Ольги Вендик оставляет впечатление общей цельности, отраженной и в начальных вопросах, и в поиске, и в сомнениях, в переживаниях, любовании миром и постепенно возникающем новом взгляде, духовной жажде. Так, в мае 1993 года Ольга Вендик приняла крещение. Не случайно, а словно больше не возможно было ждать, точно закономерно совпали все стороны мозаики жизни. А в июле того же года кровоизлияние в мозг оборвало ее земной путь, когда ей было 29 лет. После нее остались планы, и начинания, такие, как основанный ею философско-религиозный журнал, первый выпуск которого только начерно был готов, и еще не вышел в печать, стихи, некоторые из которых, позднее, были положены на музыку, записи…

Она ушла в своё самое дальнее путешествие, а стихи оставила здесь, наполненные жизнью, искристостью, страданиями, восхищением красотой и постепенным преображением своего восприятия мира. Читатель может погрузится в этот мир другой живой души и забыть о времени. Когда такое удается, это верный знак того, что поэтессе удалось преодолеть сковывающие границы пространства: она ушла, но она же и осталась.






1 Илья Николаевич Тюрин (1980, Москва-1999г., там же) российский поэт и эссеист, один из поэтов, представленных на литературных чтениях.



2 В Смоленске родился не только Юрий Гагарин, но и хорошо известный писатель-фантаст Александр Беляев.



К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера