Возвращённые плоды. Стихотворения

Местный графоман Марк Эпельзафт ухитрился украсть бессчетное количество моих стихов, публикуя их от своего имени в интернете, выступая с ними на концертах и выдавая за свои в частной переписке. В одной только книге «Алхимия», изданной Эпельзафтом в 2010 году, содержится 63 моих текста. Многие из них обезображены бездарными исправлениями и дополнениями плагиатора. Данной публикацией я, пусть отчасти, возвращаю этим стихам их первоначальную форму и имя настоящего автора, подобно тому, как золотые яблоки, украденные из сада Гесперид, в конце концов были возвращены законным владелицам.

АЛХИМИЯ

В глухом подвале скрывшись навсегда,
Мир суетный покинув с давних пор,
Седой алхимик долгие года
Считал крупинки, смешивал раствор.

Все тайны элементов он познал,
Огонь и воду выделил из них,
Но вот однажды, пробудив подвал,
В дверях какой-то юноша возник.

Ученый склянку выпустил из рук
И произнес, не разжимая рта:
– Чем вы интересуетесь, мой друг?
– Меня интересует пустота...

На свет ночные бабочки летят,
Цветут в пробирках хищные цветы,
И два стекла на юношу глядят,
Как два холодных глаза пустоты.

ФОНАРЬ

Давно я знаю одиночества словарь,
Слог неприкаянного века.
Как Диоген, я зажигаю свой фонарь –
Ищу родного человека.

Блуждаю в городе, то медля, то спеша,
В античных и других обломках,
И верю: где-то там заветная душа
Скитается  в чужих потемках.

*   *   *

Никогда никто не придет назад,

Разве ночью шаги за окном разбудят.

Стоит выглянуть в шумный и темный сад,

И внезапно поймешь, что конца не будет.

Птицей, ангелом, зеркалом – всё равно.

Может быть, дыханию ветра вторя,

Веткой персика ты заглянешь в окно,

Где изведал столько греха и горя.

Столько страсти брошено в пустоту,

Столько жизни бешеной и тревожной,

А теперь стоит на своем посту

Тишина, что кажется невозможной.

Тяжело поверить, что был знаком

С костяками стульев, углами комнат.

Веткой персика, ласточкой, мотыльком

Почему ты смотришь сюда – не вспомнить…

ЗАДУМАЙ ЧИСЛО

Читая морзянку вокзальных огней,

Двоичные коды безвестных миров,

Задумай число одинаковых дней,

Прими бесконечный парад номеров.

Сложи кабинеты на всех этажах,

Затылки в хвосте и монеты в горсти,

Отметку на паспорте, вес багажа,

И номер вагона, и номер пути.

Задумай число, сосчитай на бегу

Прозрачных сосулек мелькающий ряд,

Деревья, торчащие в гладком снегу,

Людей, на тебя поднимающих взгляд.

Гостиница, что ли, больница, музей,

Но создан числом этот холод родной:

Два дома, две женщины, трое друзей

И ангел, который один надо мной.

Мелькают холодные цифры… Ну что ж,

Ты понял, что слово тебя не спасло.

Прибавь к этой дате дыханье и дрожь,

Задумай число.

*   *   *

Короткая ручка зонтика – знак вопроса.
Зима сжимает нас, как свои пружины.
Скользят худые подметки, буксуют колеса,
Сырыми боками трутся дома и машины.
Как этот вечный пейзаж напряжен и скуден,
Как верхние этажи скрывает густая манна,
Никто не встретится нам, никого не будет
В конце тумана времен, в конце тумана.
Оно и к лучшему. Смерть – кольцевая ветка.
Темны перегоны памяти. Что ты, что ты!
Тебе хотелось бы на пепелище века
Оспаривать прошлое, вырывая счеты?
А так – застыла музыка в перелеске,
Сияет небо чистыми облаками,
Никто никого в холодном и ровном блеске
Не ищет невидящими руками.

КОРНИ И ЗВЁЗДЫ

                                                   Константину Сигову
                                                              

На пяти континентах мелькают слова и огни,
Мы срываемся с места в надежде на скорое чудо.
Есть две силы и связи, которые знают одни,
Чьи мы трудные дети, куда мы растем и откуда.

Это корни и звезды. И всё, что душа приняла
За любовь и награду, за тяжесть и легкость земную,
Всё, что тянется  к дому и смотрит в его зеркала,
Всё, что помнит и слышит, как мучаюсь я и рифмую, –

Это корни и звезды. Как будто, дрожа в полынье
Или звездное золото в бедные заросли пряча,
Недоступные выси пригнулись к родной глубине,
В тишине и тоске обнимая, целуя и плача...

Тишина и тоска – это знаки прошедшего дня,
Это бремя витка, напряжение хода земного.
Я измерил его, и оно испытало меня.
Остается теперь, после долгого света дневного,

В ожидании ночи стоять у окна своего
И сквозь прутья кустарника видеть, как будто впервые,
Бесконечное небо и звездные корни его,
Иссеченную землю и звезды ее корневые.

*   *   *

                                               А плоть опять попросит хлеба
                                               И душу проклянет свою...
                                                                            Давид Шенкарь

Познаешь Божий мир, лучи и облака,
И всю земную тварь полюбишь без затей,
Когда сама душа попросит молока
И светлого зерна, как будто плоть – сластей.

Целуя и даря, мы все долги вернем,
И если в дверь твою стучится  иногда
Живущий на земле, – корми его зерном
И телом согревай в ночные холода.

Когда же вдалеке и гости, и родня,

И с первой темнотой тревожный час придет,

Мария с Марфою садятся у огня –

Мария слезы льет, а Марфа нить прядет.

Для  странницы-души, что просится  домой,
Но отойти одна боится за версту,
Плоть помнит о земле и о себе самой
И хлебом балует голодную сестру.

*   *   *

Я верить перестал глаголу,

Закончить книгу не спешу.

Я перешел в другую школу,

Другие прописи пишу.

Без этой городской науки,

Без тихой смерти и сумы,

И музыка – пустые звуки,

И речь – невнятные шумы.

Такие наступили сроки –

Жить, припадая к спинам гор,

Узнать их выговор жестокий,

Их давний орудийный спор.

И, отрекаясь от былого,

От полки с мирной чепухой,

Учить по каменному слову

Словарь горячий и сухой.