Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | Только для своих | Спонсоры | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ |
Центр |
Дмитрий ВоронинОб авторе: Родился в 1982 году в Краснодаре. Окончил отделение социологии факультета... >>> |
Илья ЛебедевОб авторе: Родился в 1988 году в Москве. Окончил биологический факультет МГУ. В 2012 году... >>> |
Святослав ИвановОб авторе: Родился в 1990 г., окончил журфак МГУ, работает интернет-журналистом... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаСеверная АмерикаКанадаСШАЦентральная АзияКиргизстанУзбекистанСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Валерий СухаревФонарики китайские на лодочках. Стихи***
Снег примиряет с пустотой пейзажа, особенно, на закате, когда посёлок примерзает к воздуху; и даже ведущий туда просёлок, петляющий во всякое время года, выпрямляется, выстужен, заметён… Снег ложится на пруд, на воду, меняя светлый на тёмный тон. В такие дни, разговевшись рюмкой, с дрожью думаешь об июне, липких мухах, листве угрюмой и болезненной от накануне стошнившего ливня; и исподнее тут же льнёт к эпидермису, как летом… Зима Господня, Лето Господне, – хорошо бы помнить об этом во всякую стужу души и под метлой осеннего листопада. Приоткрывается таинственный жизни испод, даже ежели и не надо. Остаётся внимательнее глядеть в завтра, как на мосты Хокусая, и догадываться на треть, что опасно не все провисают. *** Мельницы старой Литвы, широкий размах полей, очи озёр, по тропинке кривой тарахтит престарелый старлей, переделавший новый «урал» на самодельный «харлей давидзонович»; мята моей подстилкой и крепким сном на ней (поют комары) измята. Я-то хотел ночевать на мельнице, чтобы утром выйти на хутор в хлебной пыли, а вышло – в лесу, где сумрак совиный и что-то свистит и поёт, и постоянно всё растёт и передвигается; и нет, поди, целебней этой натур-философии, этой, что ли, тайны, зеленеет мох, и к озерцу енот подкрался и громко дышит, бьёт воду лапой; хорошо в лесу одному: вепрь не тронет, собака не съест, дрозд не клюнет, скворец в темя не шарахнет, только пересмеёт весь ночной звукомир, внятный только ему, и по травам-муравам бегает разнообразное и мелкое племя. А мельницы богов мелют поздно, но мелко; девочка лет двадцати, с каштановой косой, выпрыгнувшей из-под платка и голубо-серым взором, когда я её повстречал и спросил, де-где здесь можно поесть и как пройти туда, – угостила домашним хлебом и брагой, что в корзине несла. И хором деревья пели, а после кланялись, собирался ливень, и мельницы раз- махивали руками, и аисты реяли в небесах, смешно подвисая худыми ногами… Боже, когда всё это было, ты помнишь? А я помню отлично, но расскажу в другой раз; а после бражки я всё же дошёл до ночлега, на хутор, но сильно ушиб ногу о камень. ЗАТАКТ Затакт, полоса заката, словно порез на руке, в реке купается месяц, не вмещаясь в волну; снимай сарафан, выпьем за тёмную птицу выпь; на реке зажглись светляки, как фонарики китайские на лодочках; ну, снимай скорей сарафан – какая ночь! – и как можно белеть трусиками в этой фиолетовой тяжести; река, как рукав измятой рубашки, морщит; и ивы сквозят на ветру, и если смерть бывает – то пусть забирает обоих, тяжела душе, но на скорую ногу легка! Что бы там ни было – жизнь происходит, в огороде, похож на фонарь, цветёт укроп; коты и дети мечутся, не зная, куда себя деть; а ты сарафан сняла, и ленивым жестом отбросила; над головою – до и от – бесконечное небо, горизонта не ведая… Я думаю, ты поняла, – ещё бы не поняла… И пусть в душе бывает такой уже магадан, Богом или бесом данный; когда бы нам знать, откуда ноги растут у наших горестей; но счастье объятий сильнее… Можно собрать чемодан былых разлук, положить туда лук и копчёную курицу; и тут ты надела очки и взглянула в глаза мне строго, потом улыбнулась, как кошка на солнце сощурилась, глядя на всю эту судьбу, возможно не одобряя; и только у Бога получишь прощенье за все чудеса; и рассвет занавеску разгладил. *** Утренняя птица говорит на своём, а переводя на угрюмое наше наречье, – то выйдет примерно так: «Уж когда уж, уж когда…»; соечка или синица, какая разница; и ангелы в облачной каше увязают, ризы теряя, и прячась то за дым из труб, то за провода. В жизни, радость моя, не всем сестрам по серьгам и не всем братьям по «бмв», а коли стало бы так, то повеситься можно, модно одевшись (смена белья последнего), врубить Брайана Ино или Игги Попа, что уже всё равно, и раскачиваться осторожно, маятником над паркетом, а нету паркета, так над линолеумом; пару дней вас не кинутся: мало ли – ушли в запой, словно в гости, но МЧС плечьми взрывает дверь, летят замки… и двигается умом, метафизически ужасаясь, но думая о своём, а у вас уже вылезли кости. А утренняя соечка Богу поёт, свиристит на ветру, утирая носы гугнивым и толстым птицам, класса «голубь-голубь, земля-земля», и лучше не знать и не видеть каштановых, на свечках, капель росы, и не слышать мира вовне, и как через дорогу шумят и кланяются тополя. Я пишу что-то вне эклоги или элегии, вне авто-эпитафии, вне стиля, как ни назови, зато – это кто-то прочтёт, если вообще возьмётся читать, до конца… Ну не Вергилий я вам, родные, и не Пастернак; и эта трель о простой любви звучит, возможно, как дрель в стене, и не слышно конца бурению, и не видно лица твоего и моего, за этой пылкой пылью, словно попал в лавину, но выбрался, на смех себе самому и самому же себе во спасение… Я уже как-то писал, что человек человеку – бревно, и это так, но всё равно, я знаю другое, а вам не скажу, читайте Толстого, например, «Воскресение». *** Душа, как бабушка, куда-то шла, а очнулась неизвестно где, у забора унылого, и проснулась, словно лошадь, ноздрями учуяв свежий овёс; да нет никакого овса, и на кой её только принёс сюда злой зефир, или эол гладкий собою, или борей?.. Ничего в ней от Эвридики, что на каменистом дворе стирала б в ушате опорки придуманному Орфею; от такой жизни даже анемичные Офелии худеют, а после идут в кабак – съесть ростбиф, от которого в зобу горячо, и зря топиться не след, прикидываясь получившей детским мячом по голове… А душа, как недужная дура, стучится во все ворота, вроде, бы не пила, а всё тянет Вечностью изо рта. И всей своей немотой, не оглядываясь на похожих, сурдонепроницаемых, заведомо ненужных прохожих – что всегда мимо зрачка, она, как все сородичи ей, к тебе прилетит… И ещё не родился и не вырос – кто это ей запретит. *** Куда нам податься, когда ничего не готово к движению, и вялый рюкзак привалился на бок в прихожей, собранный кое как; в дому бардак; дурак- торшер шершавит линолеум, всё как после погрома и ничего не найти полезного, что смогло бы хоть как-то пригодиться в пути… Без двадцати Вечность, кукушкой из форточки, но заело её, и сама спросила – который век, год, час… ответить нечего, скоро, всё слишком скоро, а «литерный» оро- шает уже пути циклоповым оком страшным; и рельсные стыки, с лёгонькой кривизной, манят, как молоко котят, и семафоры подмигивают; и от локомотива перегар и зной. За мной – ноево, но не ковчегово, былых разлук и неразборчивая чепуха невнятных слов и объятий – долой это всё теперь: Господи, до греха не доводи слабого, я и так, всё, что помнил и знал про это, забыл давно, и не надо от прошлого мне ни куска простыни теперь, ни песка страсти в горсти, ни рая, ни ада. Наяда не скажет – «да» или «нет» – она природой своей иная, сродни твоей; хорошо, что не ундина или дриада: одна утопит, другая туда совлечёт, где пой или пей – ничего не поможет уже, да и так выходит, почитай, что мне и не разобрать, как это совместимо со мною; и хорошо, что так, пусть и останется в наших душах лепестком света. В твоём далеке, на озере или на реке, где густые леса стоят, точно рота, затаившись, как перед атакой, ты можешь мечтать о судьбе, рыбу удить, но кто-то иной (он не зверь лесной), с рыжеволосой белочкой на седоватом темени, будет всегда словно бы стоять за кустом брусники, и думать, как категория времени не переходит в геометрические расчёты пространства, – напротив, их отменяет; я слышу, как юркнул енот, стрекоза прошелестела, «ахнул» крылом скворец, или стая аистов, пространство глотая, потянулась к родным гнездовьям, на гвозди столбов; я слышу твой звукомир, твой круг любовных примет, и вижу, как ленивое поголовье туч тянется в сторону польской границы, пролёт без виз; пространство зевает, раскрыв над страною все небеса, что там скопились; меня там нет, но – есть я, точно некий нарыв на этой, однажды увиденной – вместе с тобою – и общим взором, местности… И не надо ума изощрённого или иного какого, чтобы понять, о чём я говорю… Иначе будет просто тюрьма всему; поодиночке выжить, глядя на тот же закат и рассвет, на котов и собак, на нежных старух, сидящих под солнышком где-нибудь в скверике, на ценники в магазине, на всё – так перехватит дух, – не получится так, мир будет линять, как гуашь или старая акварель, терять тональность и звук… Я пишу эти строки тебе, километры мне нипочём, мы никогда с тобою не разнимали рук. *** Голубиная ночь, возня и воркотня сизарей в листве; ты далека от меня, но ты рядом, и довольно этого мне, чтобы дышать майским терпким воздухом, сиренью; а в голове дурдом и банан в придачу, но зато в своей тишине я слышу твой голос, днём и ночами; каштаны свечами машут и кланяются, почти что выскочив на дорогу; нынче нет звёзд в небесах, но ангелы небо качают на спинах, меж крыл упругих, и тихо; и слава богу, что ты есть у меня; а если Он приберёт меня (а Он – мера вещей и закон), прости за самоочевидность яви – не покинь, схорони под стеною, и чтобы со всех сторон не истуканы гипсовые, а кусты сирени стояли. Аве, Отче, помилуй и даждь нам, и любимую мою упаси от всех напастей, елико возможно, ведь на облаках (как в детстве мнилось) – конечно, на небеси; Боже, приблизь меня к тебе, любимая! И эта строка, как шнурочек или ручеёк, вьётся, между пауз скользя; ничего словами рифмованными не рассказать, не передать, но попытка – не плита гробовая, а не пытаться нельзя, всё равно мы вместе в твоей и моей тишине, в нашей. И на стене дома напротив, за тенью листвы, белеет лепнина, как белые клавиши, что от бетховенского остались, на пузе лёжа, на пару с ним, то ли рояля, то ли пианино, просто, такая деталь, в сущности – малость. Жизнь оказалась длиннее, чем думалось, но не удачней судьбы; и кроме смерти пока ещё всё поправимо… Я написал, как сумел, тебе, в меру таланта, родная! А на даче у кого-то одно барбекю и тоска неизлечимая. TE DEUM Настрой мобильный на стаю, кружащую над крестами и шпилями города, над тополями и полями пригорода; воздушный их променад – лучшая связь, а не спутник, с его соплями антенн, солнечными крематориями батарей, – всё это может и подвести… Хотя кому там рассказывать свои истории? – Бог пребывает везде: и после пяти, и в половине восьмого – всегда обратиться можно, сиречь круглосуточно, пусть посредством птицы. Однако же око зубу, как говориться не кореш. В жизни не только чужую брюнетку нельзя обнять (точнее – не стоит): наколешь дров, ерунды напорешь; К главному не прильнуть, не достать, не понять. То-то у дуба с осокой свои антиномии, и в сорок решать эти ребусы западло. Жизнь вытекает из принципа экономии, как и слабой кобыле трэба по силам седло, и седок с деликатным нравом, да где же взять?.. Но и как птицы – не хочется, что скользят своими стихиями: грозами, ухабами облаков… Меня б укатало, как сивку – крутые горки; и сам к себе на горгоши и на егорки взобравшись, себя же волочишь туда, далеко… А там, гляди, опять не случай, так тать отберёт кобылу, мобильный и даст по дыне… Тогда-то и позовёшь небесную рать, рыдая не столь от боли, сколь от гордыни. Но стая кружит, легка, и пока я их слышу и вижу, – горнее мне ясней, хотя и не ближе. *** От такого заката голуби сходили с ума, уматывая – кто повыше, в слоистую вату его, кто на карнизы и в слуховые окна, где тьма была спокойнее этих тонов; и назвать волшебством всё это было возможно, но более – магией; ей только подвластно такое влияние на живое: на птаху, собаку, прохожего; над соборами и далью полей свисали цветные полосы и закат был, как ножевое ранение из-за угла, и небо словно текло; и пекло его сухожилья и мышцы, а меж домов, и рощ, и над пустотой жнивья, – охлаждающий, как ночное стекло, вился ветерок, торопя этот вечер; и дышалось проще. Я вообще не раз не замечал закатов, глядя куда угодно: вокруг, в себя, в никуда, в абсолютно чужое лицо или мимо него, под ногами могла проскользнуть слюда асфальта, литься смальта грязи, а жизнь казаться концом всего или началом; а нынче как-то особенно проняло; ощущение, точно нечто лопнуло и стряслось в глазах; может, такое надо бы запоминать – день и число, но память возьмёт у зрения, как у сердца берёт слеза. И весь тот длинный вечер, и всю невозможную ночь я боялся потери тебя в себе и себя в тебе, и закат так и остался во мне, и было не превозмочь тревоги, и листвы ещё не было, только почки, побеги… Береги себя для грядущей судьбы, как жизнь самоё себя умеет хранить, как ухо – понимать тишину. Тот закат точно орал на всё небо, но когда поёт тишина, это дороже мне, словно радость в печаль обернул. К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера |
ГолосованиеПортал "Мегалит" приглашает вас выбрать автора месяца из поэтической серии "Только для своих", изданных в феврале 2016 года. С книгами и авторами серии вы можете ознакомиться в разделе "Книги" или в спецразделе "Только для своих (см. меню на любой странице портала)ЖурналыЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕЮЖНЫЙ УРАЛИЛЬЯБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТАРГАМАК-ТатарстанСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АИНФОРМПРОСТРАНСТВОЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовСТЕРЖЕНЬГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATНАШЕ ПОКОЛЕНИЕЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗАПАСНИКЗИНЗИВЕРБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯТело ПоэзииСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРААРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПЗНАКИ11:33УРАЛ-ТРАНЗИТАЛЬТЕРНАЦИЯ |