Рафаэль Шустерович

Почти разборчиво. Стихотворения




***
человек стремится вверх
словно согнутая спица
человек стремится вверх
распрямиться распрямиться
колос пыльный дикий лук
человек побег бугристый
человек негромкий звук
неопознанный но чистый
мрамор гумус бронза тлен
человек один на свете
сноп прозрачных синих вен
тонкий слиток Джакометти

МУМИЯ

он учит историю
история учит отчаянию
разматывая мумии льняной покров
обнаруживаешь поучения и ворчания
затесавшиеся из других миров
где надеялись на птиц мол сорвут корону
подержат в когтях и тотчас вернут
младшему катону старшему варрону
да и прочим полагается справедливый суд
по делам по словам
уто́к и основа
отделяются за волокном волокно
буква буква буква
кажется слово
и почти разборчиво
если бы не пятно

ПРИГЛАШЕНИЕ НА ЖИЗНЬ


Крестьянин выкуривал ос, поджег полуостров,
Огонь подступает к мраморам пороховым.
Он и рад бы загасить спичку, поднесенную к хворосту,
Но и сам уже не уйдет живым.

В мире воображаемых раскаяний можно начать всё заново,
Уготовляясь к высшей участи, к про-довольствию жизни
На вершине города. Или, напротив – за́ городом
Направляя привычный трактор рукою жилистой.

Упаси судьба выкуривать ос из гнезд,
От того, чтобы очнуться в толпе – в переулке, на площади,
Или когда ты слово неосторожное произнес,
Умолчал бы – проще бы.

Спичка времени, поднесенная к пространству хвороста,
Трепещи, дерзай, едкий серный запах вытравливай.
Вниз двенадцать уровней, до спиралек вакуумного волоса.
Мы играем по правилам. Кто-нибудь, зачитайте правила.

ПЧЕЛЫ


Дошло до нас, о, великий царь,
что пчелы не стали давать мед.
Тосклив показался осенний ценз
тому, кто пережил этот год.

Кувшины у пасек стоят пусты,
бортники бродят по праздным лесам,
не видя прозрачной их красоты,
напрасно прислушиваясь к голосам.

Дошло до нас, о, великий царь,
что пчелы не стали давать воск,
в смятенье волхвы и великий жрец,
ропот в рядах пограничных войск.

Дошло до нас, о, великий царь,
что пчелы не стали давать яд,
молчат целители и лекаря,
змей и жаб по ночам доят.

Дошло до нас, о, великий царь,
что пчелы отказываются вылетать
из хрупких, пахучих своих светлиц,
ни дымом, ни пеньем их не достать.

Но если прислушаться – чуть гудит
притихший рой сквозь узкий леток,
и что-то поет о том, что грядет,
их хор, выдыхающий холодок.

***
Пришлите Велизарию его
вернейших варваров. Империи идея
важнее совести и веры. Корабли
снастите, заводите лошадей;
фураж, боеприпасы, ниже – злато:
давно не плачено бунтующим войскам,
а жалованье им – важней идеи.
Здесь всё прогнило, только деньги лечат
на время рану... Что же корабли
не снаряжают в золотистой бухте,
не слышно плотников, погонщики молчат,
не семенят носильщики на сходнях
и не подходят к пирсу легионы?
Письмо ушло в архив. Рукою базилевса
на нем начертано: важнее – трон.

РАЙОН КОНФЛИКТА


Смерть, как собака, идёт на запах страха.
Выстраивается композиция: справа
роза раскрыла бесстыдный бутон,
добавляя происходящему обертон
непобедимого аромата;
поодаль – очередь автомата
работы неведомого, немытого мастера;
угодивший в центр бормочет матерно
на шести доступных ему языках,
повторяя: главное – это страх.
Он перезаряжает кассету,
не позволяя сбиваться сердцу,
продолжая фиксировать, как Дамокл:
запах розы,
острый пороховой дымок,
четыре трупа
(задерживаться глупо),
ненависти невыносимая волна,
поднимающаяся со дна.

AL FRESCO

Ангел, ангел, все ангелы заняты делом,
Кто лилею несет, кто венец, кто меч,
Кто поддерживает кривостоящее дерево,
Кто помогает удобнее лечь.

Лютни, арфы, лиры, трещотки, трубы
В сопровождение важных торжеств.
Надувают щеки, трогают струны –
Отточенный величавый жест.

Только ты, отколовшись от высокой стаи,
Потеряв опору на небесах,
День за днем, год за годом неизменно простаиваешь
С золотинкой, запутавшейся в волосах.

Неприкаянный ангел, научившийся ждать
В уголке облетающей фрески,
Днесь снедь свеж дождь даждь, –
Шепчешь на ухо проходящей Франческе,

Прошелестевшей – неужели вчера,
Обмахнувшей лоб по привычке.
Там, где ночь черна, где дожди, ветра –
Материалы первичны.

Подвозите мрамор и травертин,
Обжигайте кирпич, рубите песчаник.
Неизбежность симметрии не тяготит?
Стрелоподобие не удручает?

Но пока ты помнишь: среди войны
Горстка жителей, от полуголода наглых,
Обороняет кусочек стены,
Где еще проступаешь, ангел.




РЕКВИЕМ


Дирижер торопится к пульту, как на пожар.
Он давно порывался озвучить сей гнев господень,
А иначе к чему он годен, на что он годен –
Ловелас? Позер?

Несомненно вменяем, в трезвом рассудке, здоров,
То есть в здравой памяти, во цветении личных амбиций,
В тоге местного пурпура – неодряхлевший патриций,
Зараженный гордыней красных профессоров.

Дирижер спешит, спотыкается, как на пожар,
Пробирается к своему законному месту.
Неужели он наконец совершит эту мессу?
Дирижер, что посеял – сегодня ты и пожал.

Этот вечер приморский удачен, достаточно сух
Поддержать не зря репетированное горение.
Позабыв предательское, легко возмутимое зрение,
Превращаешься в слух.

На садово-парковой изумрудной миллиметровке,
Сколько позволила драгоценная, пестуемая земля,
Расположились в количестве, достаточном для
Несостоявшейся бомбардировки,

Отомкнувшие уши для бесплатной латыни
И на невыносимый час запечатавшие уста
Незадолго до горького храмового поста
Нелюбимые дети гордыни.

Гражданин неизвестных стран, известковых гор,
Ветряных пещер, неприветливых гость кантонов,
Раздувай же тонким жезлом свой огонь антонов
Соль-минор.

Ты накрутишь экстренной связи старинный лимб
Эбонитовой палочкой для мотыльков бумажных,
Для служебных сонмов, когорт, эскадрилий отважных
В сопровождении тамбуринов, тимпанов, лир.

И по лестнице привозной забирая ввысь
Недалёко от разблюдовки битвы последней,
Под ревнивым взором планеты чужой соседней
Голоса зазвучат оттуда, куда забрались.

Замерцают распахнутые декольте хрустальных сопрано,
Зарыдает с кошачьей улыбкой верзила бас,
Для себя добиваясь прощения – или для нас –
С полевого экрана.

Дирижер дорожной державы во тьме дорожной,
Ненадежной, тревожной, никогда – осторожной,
Во чужом пиру, во чужом последнем пиру,
На ветру, ввечеру,

Полагает, что сир, и наг, и готов к суду,
Под гудящих медных слаженную дуду,
Под гудящих струнных пчелиный тяжелый рой,
Оставаясь собой.

Отметая поденный хлам, еженощный вздор,
Выверяя выкладки – и на праведных ставят минус.
И, наречием аборигенов выпевая «спаси нас»,
Содрогается хор.

САЛЬЕРИАНСКОЕ

Иную музыку и разнимать не надо,
чтоб видеть: труп. Не тот несчастный труп,
что был живым недавно иль давно,
а тот, что хочет выглядеть живым,
не признавая смерти – заменить
пытаясь жизнь саму. В компании таких же
самодостаточных, самодовольных трупов
ведет он танец несуществованья,
мурлыкая мелодийку свою
о вечной жизни там, где смерти нет,
как принято их совокупным мненьем.

***
Человек умирает, но выживает толпа,
шлях остаётся, исчезает тропа,
и примятый папоротник распрямляется или жухнет к осени,
но тропа исчезает, как ни крутись,
и бормочут бурьяны: жестянка-жисть,
и ковыли, пометавшись, объявляют одни лишь проседи.
Да, нам есть о чём печалиться, Диотима,
всё кончается неотвратимо,
снова учишься: учишься плачу.
И вот этому: слёзы прячу.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера