Татьяна Кузовлева. «Одна любовь». — М.: «Время», 2012

Книга избранного Татьяны Кузовлевой «Одна любовь» (Москва, «Время», 2012) начинается со стихотворного обращения к поэтам Серебряного века; названы даже фамилии: Ходасевич, Блок, Белый, Бальмонт, Георгий Иванов. Понятно, что оно настраивает на волну классической традиции. Да, Кузовлева наводит к ним «над Временем незримый мост», ее стихи уложены в классический размер, они ритмически строги и во многом по своей «гладкой» технике типичны для советского времени. Приверженность поэта к традиционной гармонии противостоит модным блужданиям и эпатажу в современной поэзии, хотя эта позиция сейчас и не выглядит выигрышной.
Эта книга достойно дополняет наше представление о Татьяне Кузовлевой, особенно хорошо известной читателю в шестидесятые — восьмидесятые годы, — в частности, по публикациями  в журнале «Юность» (в последние годы, будучи главным редактором журнала «Кольцо А», Кузовлева большое внимание уделяет молодым поэтам).
Ее стихи Кузовлевой узнаваемы, у них — свой голос, свое неповторимое лицо. И отличительная черта этой неповторимости — особенный, беспокойный трепет, тревожная теплота, подчас высокая температура чувств. Нет, Кузовлева никогда не срывается на крик, никогда не позволяет себе простодушного многословия, — оно невозможно, поскольку все ею глубоко прочувствованное, выстраданное, осмысленное не терпит длиннот и тем более необязательных фраз; автор осознает: за его спиной — поэтическая культура прошлого. А потому сдержанность, чувство меры — необходимы, неизбежны, органичны.
В своих интимных стихах Кузовлева стремится к тому, чтобы приглушить звук, не спугнуть тайны, которая стоит за пережитым и высказанным; и даже когда «блещут тосты, строки, взгляды», — заклинает: «Лишь зажигать огня не надо. / Не надо зажигать огня».
Бродский говорил: нет поэзии женской и мужской, есть голос поэзии. Но разве одно отменяет другое? Стихи Кузовлевой — действительно «женская» поэзия: по-женски проникновенна, с женской нежностью и чуткостью говорит о самом близком, дорогом. Поэт «по-женски» живет в любви, держится за любовь, растворяется в ней. Очень характерно в этом отношении стихотворение «Снежинка»:

Обжигаясь, тая, умирая
Бабочкой, стремящейся в огонь,
От любви и нежности сгорая,
Упадешь ты на мою ладонь.

Странствуя «от дождя до снегопада», «воздухом разреженным дыша», снежинка смогла «в перерождении вечном / Сердце от распада уберечь»; а вдруг словно снежинки, говорит поэт, сойдутся «Два пути несхожих и случайных, / Два летящих встречно — твой и мой?»

Яркой вспышкой, нестерпимой болью
Расставанье мне проколет грудь.
…Я боюсь пошевелить ладонью,
Чтобы это чудо не спугнуть.

Кузовлевой чужда умиротворенность, отстраненность взгляда, холодная умозрительность, и даже гармонически-ровный тон ее строк, как правило, веет напряженностью и неубывающим беспокойством.

О этот вечный страх перед судьбой
И эти слезы над своей любовью —
Счастливой ли, несчастной ли, слепой ли —
Благословенной тем, что мы с тобой.

О любви поэт говорит на разные лады; иногда прибегает и к афористичности, назидательности, риторике («И знаю: лишь перед лицом любви / Становимся мы чище и щедрее»; «И странствуя между людьми, / Оставь пространство для любви»), — видимо, проявляя опять же беспокойство, неудержимое желание высказаться напрямую, достучаться до людских сердец; и то, что воспринимается на первый взгляд как назидательность, на самом деле, скорее, идущая из глубины души горячая просьба, искренний призыв, «первая» возможность поделиться нехитрой, но столь необходимой мудростью, которая забывается в суматохе жизни. Здесь, пожалуй, проявляется, условно говоря, линия Юлии Друниной, которая часто в открытую обращалась к читателю. «Дорогие, миритесь быстрее, / Несущественно, кто виноват», — взывала Друнина. «Грех великий — обида моя», — раскаивается Кузовлева, зная наперед, что случится наутро: «И вчерашнюю вспомнив обиду, / Улыбнусь: да была ли она?» Здесь она — настоящая женщина, не требующая, не властно-выжидающая, но — идущая навстречу, подающая пример: «Что обиды? / Дай им только волю — / Захлестнут мгновенно с головою»:

Лучше легкий вдох и легкий выдох.
Лучше бы, не помня об обидах,
Свечи запалить, налить вина.
Все проходит в мире. Жизнь одна.

И не важно, чья была вина.

И «может все решить одно прикосновенье»…
В любви и гармонии поэт видит залог не только счастливой жизни, но и вечной молодости: «Тот, кто любим — тот защищен, / И кто необходим — тот  молод».
Редко, но случается, что в сегодняшний, «реальный» мир врываются вневременные, даже мистические мотивы, и тогда стихи — в них, конечно, тоже «одна любовь», — могут захватить до стеснения духа:

А в парке ночном, когда запахи листьев остры,
Меня окружают в молчании справа и слева
Сатир, проступивший в проломе дубовой коры,
И вросшая в ивовый ствол непорочная Дева.

Или — холодящие душу строки о заброшенном в пустынной местности замке:

Вглядись, здесь призрак жил того, кто был влеком
Сто лет назад сюда неутолимой страстью,
Полураскрытых губ кто целовал излом
И кто на стол швырял тузы в четыре масти.

Такие стихи — скорее исключение для Татьяны Кузовлевой. Она все же пребывает в мире здешнем, земном; прошлое для поэта — не романтические парки и замки, а «земного круга соучастники», с которыми она живет, «не разнимая рук, / Благословляя боль объятья». А вернее сказать — и радости, и нестерпимые муки, вчерашние, сегодняшние, все это — теперешнее, настоящее время. Цельное, неделимое, как целостна, неделима сама жизнь. Поэт любит любовью светлой и радостной, любовью печальной и горькой, не отстраняясь от бед, не приподнимаясь над ними:

Листая судьбы, встречи, годы,
Я осознала наконец:
Мне ближе мрак земной свободы
Высокой вольности небес.

Впрочем, так ли все просто? Лирическая героиня Татьяны Кузовлевой признается, что с юных лет имела склонность ходить над пропастью:

Дрожа, и замирая,
И от бесстрашья плача,
Но все же понимая,
Что не могу иначе, —

и проговаривается словно бы обреченно:

…Я до сих пор вслепую
Иду по краю крыши.

Что ж, неудивительно: без этого вдохновенного бесстрашия, без необходимой художнику доли творческого безумия не мог бы состояться настоящий поэт. И она по-прежнему пишет стихи, которые волнуют, тревожат и привносят в мир частицу любви.