Река под небесами

С тех пор как Маргарите Марковне пришлось рассказать внучку Мишутке о том, как появляются на свет дети, тот проводил большую часть дня в огороде, стремясь отыскать своего братика в одной из капустных голов. Паренёк представлял, что первым, кому улыбнётся новорождённый, будет он — Михаил Евланов, самый что ни на есть старший брат, способный взять младенца на руки и отнести его бабушке, которая от восторга напечёт блинов. А мама, без сомнения, тут же вернётся из города и будет благодарить за такой замечательный подарок. По словам бабушки, с тех пор как мама развелась с папой, ей не найти второго ребёнка самой. Поэтому Мишутка старался изо всех сил, готовясь обогатить семью огромным счастьем, надеясь, что ему позволят придумать братишке имя, и заранее гордясь собственной значимостью.

Он шёл по меже, разделяющей грядки, вглядываясь в напоминающие морщинистые лица капустные кочаны. Лица капуст выглядели добрыми, и в их приятном окружении было совсем не страшно затевать расспросы.

— У тебя внутри есть мой братик? — обратился мальчик к вилку столь массивному, что под ним могли бы спрятаться от жары три кошки.

Вилок молчал, и только потряхивающая головой оса вылезла наружу из-под капустного листа.

— Ты не видела, там внутри нет моего братика? — опасливо поинтересовался малыш, но грозная полосатка взмыла вверх, не дав ему ответа.

Опустившись на колени, он стал рассматривать кочан снизу, но и это не помогло узнать что-либо о человеческой малютке.

Разочарованно вздохнув, Михаил Евланов прилёг, чтоб понаблюдать за облаками, и незаметно для себя уснул, разнежившись на прогретой солнцем земле. Не зная, что спит, он с удивлением увидел, как свинья Сайка появилась рядом, и спросил: «А что, тебя выпустили погулять?» — «Да, но для этого мне пришлось пообещать, что я не съем ни одного капустного листика...» — ответила хрюшка, помаргивая белыми ресницами. «Если ты поможешь мне найти братика, я уговорю бабушку дать тебе три вилка»,— азартно предложил малец. «Я согласна подсобить и просто так»,— лукаво поскромничала Сайка и начала старательно нюхать наполненный цветочными ароматами воздух. «Ну как?» — нетерпеливо спросил брат, ищущий брата, присев около свиньи и положив руку на её полное упругой силы, покрытое жёсткими щетинками туловище. «Что я могу сказать, Михаил Фёдорович? Твоё желание скоро сбудется!» — сообщила прорицательница. «Хорошо! — воскликнул её собеседник и добавил: — Бабушка идёт, не раскрывай нашу тайну!»

Проснувшись и открыв глаза, Мишутка увидел бабушку, которая уже действительно стояла рядом и приветствовала его пробуждение добрейшей улыбкой.

— А где Сайка? — задал вопрос внучек, поднимаясь на ноги.

— У себя дома, кушает. И нам пора молочка попить,— ответила Маргарита Марковна, и, выбравшись с огорода, они вошли в дом.

Вскоре, вновь появившись на крыльце, мальчуган проследовал в курятник. Он неплотно закрыл входную дверь, и жёлтый цыплёнок тотчас же выбежал во двор, попав в поле зрения хозяйки, приглядывающей из окна кухни, и пса Вулкана, лежащего в прохладе, создаваемой тенью гаража. Пока бабушка Маргарита торопилась не дать разбежаться молодняку и взрослой птице, похожий на лимончик маленький беглец оказался около собачьей миски и, прыгнув туда, тут же утоп в съестной жиже. Подошедший Вулкан осторожно вытащил курёнка зубами и, пустив его на траву, несколько раз лизнул кувыркающееся тельце.

— Молодец, Вулканчик! — воскликнула хранительница всех живущих в хозяйстве существ, унося спасённого обратно в сарай, где бродил внук.

— Сегодня только пять,— доложил тот, демонстрируя найденные коричневатые яйца, покрытые прилипшим пухом, и они покинули пахучий и кудахтающий птичий мир.

Пока Михаил рисовал акварельными красками, вечер пришёл в дальневосточный посёлок Златореченск, где жила семья Маргариты Марковны Евлановой. На северном краю погружающегося в сумерки простора пророкотала громом выползающая из-за сопок непогода. «Где же это опять папка наш?» — спросила у себя самой бабушка Маргарита, заканчивая приготовление ужина.



Только насторожливо молчащему мраку ведомо то, что творится в дождливо-туманной ночи. Зачем некто идёт по высокому мосту, соединяющему берега реки Уссури, и куда едет по этому мосту автомобиль с единственной тускло горящей фарой? Никто не знал, что человек, вернувшийся в родные места после долгих отлучных лет, торопился на встречу с готовой на всё возлюбленной, живущей в тоскливом замужестве на правом берегу реки, а в автомобиле майор милиции Митрошев направлялся к собственному дому, расположенному на левом берегу, будучи не то чтобы сильно пьяным, но под изрядным хмельком. Чего ради так темна ночь, и к чему так плотен пронизанный дождём туман? С какой стати майор почти не смотрит в слабо освещённое пространство впереди, и почему одинокий ходок, представляя скорую встречу с любимой, не видит никакой опасности в приближающемся, похожем на фару мотоцикла, световом пятне? Возможно, Господь в тот момент уступил место Дьяволу, ибо слепо несущийся автомобиль и неосторожный влюблённый столкнулись в середине моста.

Неожиданно для себя сбив прохожего, испуганный Митрошев остановил машину и вышел из неё. Светя фонарём, он вгляделся в лицо лежащего, который слабо шевелился и пытался поднять руку.

— Не пойму, кто ты у нас такой,— пробормотал милиционер, обшаривая карманы пострадавшего и находя бумажник, толсто заполненный американскими долларами.

— Вот бинго так бинго,— сказал представитель закона, помещая бумажник в свой карман, некоторое время продолжая обыск, а затем подтаскивая раненого к краю моста.

— Бра... Бал…— забормотал тот.

— Понятно. Но и ты меня пойми! — ответил офицер, переваливая беспомощного парня через ограждение. Тело ринулось вниз и едва слышно ударилось о поверхность реки.

Бегло взглянув в замутнённый сумрак небес, Митрошев быстро перекрестился, а затем, снова сев за руль, съехал с сокрытого ночью моста, нервно дыша в ветровое стекло.



— Господи! Очисти его душу и дай путь домой…— молилась в утренних сумерках хозяйка дома Евлановых, прислушиваясь к наружным звукам и надеясь услышать шаги сына.

В мякоти огромной пуховой подушки блаженствовал Мишутка, который недавно пописал в подставленный бабушкой горшок и теперь мог спать будто заново. Когда она, дойдя до глубочайшей степени волнения, склонила голову и закрыла лицо ладонями, в своей будке по-щенячьи радостно взвизгнул матёрый Вулкан. Побежав к выходу, обрадованная мать открыла дверь и сошла с крыльца во двор, где, присев на корточки, обнимался с псом её сын, Фёдор Дмитриевич Евланов. Собака воротила морду, спасаясь от бражно-духовитого дыхания хозяина, но поскуливала с любовью и виляла хвостом.

— Завтракать будешь? — спросила Маргарита Марковна.

Услышав материнский голос, Фёдор отпустил собаку и кривовато встал посреди двора.

— Супчика хочу, а потом в Авдотьевку поеду. У Ваньки Барсука брат погиб, поминать будем,— обрисовал он свой план, а затем, предвидя материнский протест, нарочито напористо заявил: — Дай ключи от гаража!

— С ума ты сошёл, Федя! Глянь на себя! Куда же тебе за руль? Сколько уже можно пьяным ездить? Видел бы тебя отец! — возмущённо произнесла женщина.

— Мамуля! Я же чуть-чуть только. Я выпивши лучше и внимательней езжу, чем когда трезвый,—
сказал Евланов, обнимая матушку рукой за плечи, и та, воспользовавшись ситуацией, увлекла его за собой.

Спотыкаясь на ступеньках крыльца, изнурённый запоем бедняга вошёл в дом, где лёг на кушетку, стоящую на веранде и, пробормотав: «Ванька мой друг, надо ехать...» — уснул. Стащив с пахучих ступней бродяги истерзанные ботинки, Маргарита Марковна прошептала благодарственные слова, адресованные Всевышнему.

Через полчаса поднялся Мишутка, который встревожился, увидев сокрушённо спящего отца.

— Всё в порядке, папа отдыхает! — успокоила внука бабушка.— Садись завтракать, а после пойдём всех кормить. Я таких помоев наварила — красота! Впору самим кушать!

— Давай Сайке побольше дадим. Она — мой друг! — попросил мальчик, улыбнувшись в ожидании радостного угождения своей союзнице, а также Вулкану, обитателям курятника и компании диких утят, вылупившихся из яиц, принесённых отцом из тайги, и живших в прибанном сарайчике.

— Конечно, дадим побольше,— согласилась бабушка и прихватила с печи кастрюлю, чтобы перелить помои в ведро.

— Где ключи от гаража? Мне ехать надо! — раздался вдруг громкий голос Фёдора Евланова, неожиданно вошедшего в кухню.

— Чего ж тебе не спится-то? — расстроенно спросила Маргарита Марковна, оставляя помои и поворачиваясь к сыну.

— Короче! — отрезал тот, повышая тон до крика, после чего мать, скорбно вздохнув, принесла ключи.

Получив требуемое, Фёдор Дмитриевич вышел из дома, отпер гараж и, включив двигатель автомобиля «Москвич-412», стремительно выкатился на дорогу, где звучно врезался в случайно проезжавшую мимо серебристую «Тойоту». Из остановившейся иномарки вышли жители Златореченска Виктор Потапов по прозвищу Болгарин и его спутница Анжелика Терешнева, начавшие дожидаться, пока перед ними предстанет виновник аварии.

— Ты чё, моргала бахромой обшил? — агрессивно спросил Фёдор, выкарабкиваясь из машины.

— Во мы какие…— злобно вышепнул Болгарин, а затем ударил наглеца кулаком в лицо, враз сшибив его с ног.

В следующий момент выбежавшая из дома родительница громко обратилась к упивающемуся расправой хозяину «Тойоты», и тот переключил внимание на неё.

— Уважаемая! Вы хотите ответить за этого крышелёта?

— Конечно, давайте решать!

— Мне заднюю дверь придётся менять. Вместе с покраской триста долларов будет, и эту очень божескую цену я готов назначить только из уважения к вашему возрасту.

— Зачем менять? Я её тебе сам рихтану и покрашу,— начал было поднявшийся на ноги зачинщик сложившейся ситуации, но тут же замолк под взглядом матери.

— Согласны! Только дайте нам, пожалуйста, немного времени, чтоб найти деньги. Мой сын пока без работы,— попросила Маргарита Марковна.

— Ну-у-у,— прогудел поскучневший Потапов, и его лицо начало набирать хмурость.

— Витя, можно мне? — спросила Анжелика, и, когда друг кивнул, продолжила: — У моего отца такой же дрындулет. Всё время ломается, а запчасти брать негде. Завода «Москвич» ведь больше не существует. Давай я тебе отдам триста баксов, а этот хлам папе подарю.

— Вы где хлам видите? Это элитный обазец…— подал голос Фёдор, помаргивающий глазом, всё больше скрывающимся под растущей гематомой. Однако никто не ответил ему, так как три человека, участвующие в главной дискуссии, обдумывали новое предложение: Болгарин — с интересом, Анжелика — с предвкушением возможности сделать отцу подарок, а Маргарита Марковна — с ужасом, вызванным предстоящей потерей предмета, составляющего дорогую память о её муже.

— Ты — умная девушка! — признал вершитель судилища, и от этой похвалы на лице его подруги появилась довольная улыбка.

— Хозяева, вас устраивает такое предложение? Если нет, я вызываю милицию, и тогда ваши проблемы станут долгими и тяжкими,— повернулся Потапов к матери и сыну, которые выразили согласие понурой безмолвностью.

— Ну что ж, хорошо! Тогда ментов не будет, денег с вас не требую. Ну, а машину пока верните в гараж. Мы её на днях заберём.

По завершении разбирательства дружная парочка уехала прочь, а Маргарита Марковна, отойдя к забору, заплакала. Мишутка, всё это время жалостливо смотревший на происходящее, приблизился и прижался к бабушке.

— За что нам это? — скорее сказала, чем спросила она.

— Прости…— тихо ответил Фёдор и, загнав повреждённый автомобиль в гараж, вернул ей ключи, после чего, превозмогая трудность произносимого, спросил, нет ли чего-нибудь выпить.

Получив отрицательный ответ, Евланов пошёл в дом, где начал шарить по полкам буфетов и шкафов. Не найдя ничего, кроме им же самим заготовленных бутылок с сиропами из таёжных ягод, он двинулся к выходу и, никак не реагируя на сыновний крик: «Папа не уходи!» — вышел на улицу.

Изнурённо ступая по тропе, забиваемой пышно растущей травой, Фёдор, совершенно не имея денег, сначала направился к магазину в смутной надежде получить там пива или водки в долг, но, вспомнив о последней стычке с продавщицей Валежихой, изменил маршрут и пошёл к окраине посёлка, туда, где в отдельно стоящем доме жил его бывший одноклассник Илья с женой Полиной.

Солнце наполняло воздух жарой, усиливающей похмельный спазм страждущего, стремящегося к спасительному хутору, где, несомненно, должна была водиться медовуха, нагулявшая вкус в погребном хладу. Пройдя мимо давно не используемой силосной башни, куполообразная крыша которой смотрела в небо неопрятными прорехами, он проследовал через развалины когда-то активно используемого, а ныне зарастающего высокотравьем тока, проломился через заплетённую паучьими сетями рощу и выбрался к забору дома Ильи и Полины. Хозяева не отозвались на стук в калитку, но где-то во дворе звякнула собачья цепь, и лохматый кавказец медленно вышел навстречу.

— Привет, борода,— воскликнул явившийся из чащи и зачмокал с такой щедрой интонацией, будто имел для угощения не меньше чем полокорока говядины.

Никак не реагируя на заигрывания, пёс приблизился и неожиданно бросился вперёд, разразившись свирепейшим лаем. Испугавшись прыгнувшего зверя, Евланов инстинктивно присел, отчего его штаны треснули по всей промежности. По-лягушачьему отпрыгнув в сторону, он вскочил, готовясь к быстрому бегу, но, увидев, что ограниченный цепью преследователь не может выскочить из-за калитки, медленно вернулся на исходную позицию, ободрённый послышавшимся со стороны дома голосом Ильи Козуба.

— Назад, Ральф! — крикнул хозяин, и кипа шерсти, имевшая столь благородное иностранное имя, медленно покинула место действия, затаиваясь в тени.

— Отличная дрессура! Здорóво, Илюха! — с напускной бодростью произнёс подавленный псовой злобностью гость.

— Привет! Заходи…— сказал муж Полины, вопросительно улыбаясь.— Пойдём посидим, пока моя душа дикий рой ловит...

— А что, его поймать можно? — поинтересовался Фёдор, проходя за школьным товарищем к заплетённой виноградом беседке.

— Как сказать? Мне его не поймать, а умелица наша может словить. Вона где она…— ответил Козуб, кивая в сторону Полины, стоящей в огороде с длинным шестом, к концу которого, поднятому ввысь, было прикреплено ведро.

— Заинтересовался рой-то. Всё ближе снуют,— сообщил Илья, указывая пальцем на пчелиную семью, волнообразно перемещающуюся вокруг шеста.

— А чего ради они в ведро-то полезут? — спросил несведующий посетитель.

— Так в него поллитра медовухи вылито... Хошь не хошь, а полезут пчёлки туда.

— А вот это неплохо придумано! — произнёс Евланов так оживлённо, что хозяин повернулся в его сторону с вопросом: — Ты чё, Федюня, замахнуть хочешь?

— Да можно бы, поди давно не виделись-то...

— Не любит Полиночка, когда с утра, ну да ладно, принесу…— сказал Илья, охотно отходя в недалёкий сарайчик и вскоре возвращаясь оттуда с банкой мутной медовухи, сопровождаемый большим количеством вьющихся вокруг него стремительных насекомых.

Поставив на столик, приспособленный в беседке, две кружки, приветливый хуторянин начал наливать, от вида чего к другу его детства пришло ощущение приближающегося счастья.

— Ну, давай,— порешили одноклассники, подступаясь к выпивке, и блаженный поток сладкого алкоголя наконец обрушился в колеблющееся нутро Евланова.

— Знатный квас! — одобрил он, тут же предложив повторить столь высокосортное удовольствие.

Козуб кивнул и, споро организовав «по второй», грустно изрёк:

— Вообще я только три могу. На четвёртую моя умелица замок поставила.

— Как это? Я понимаю, когда зашился или закодировался. Но тогда вообще нельзя. А такого, чтоб три и всё, я ещё не видел,— подивился гость.

— Сам не пойму, Федя, что моя красавица делает. Дар у ней, видно, от самого Бога. Но только если я четвёртую допущу, всё выпитое тут же блевотиной сойдёт.

— Чудеса-а,— сочувственно протянул Евланов и добавил: — Ну, тогда по третьей, и дай Бог, чтоб не последняя.

Илья молча кивнул, и, выпив по третьей кружке, они стали смотреть, как ловкая Полина спускает ведро с пчелиным роем и накрывает его крышкой.

— Сейчас в амбар их снесёт. Там у ней специальный улик, где она их адапли...адапри…— прокомментировал Козуб, с азартом наблюдающий за действиями своей половины.

— Адаптирует,— грамотно помог Фёдор.

Скоро на тропинке, ведущей с огорода к беседке, появилась раскачно шагающая Полина, при виде подвыпивших мужчин склонившая голову набок и приведшая свои губы в состояние ехидной ухмылки.

— Святая двоица! — провозгласила она.— Откуда ты у нас, преподобный Федорий?

Почувствовав угрозу в голосе хозяйки, любитель пирушек, очень рассчитывающий на продолжение застолья, заискивающе улыбнулся и, по опыту зная, что многие представительницы слабого пола подчас способны на снисходительное отношение к свежему мужскому образу, спаивающему супруга, произнёс задабривающий комплимент:

— Здравствуй, волшебница! Я здесь, чтоб восхититься твоими талантами, о коих говорят все люди.

— Да, Федя, я волшебница. Хочешь, я волшебно угадаю, какого цвета твои семейные трусы? — произнесла обширная Полина, входя наконец в беседку.

Евланов, давно позабывший о своей порванной в инциденте с Ральфом мотне и сидевший на лавке, комфортно раздвинув колени, сконфуженно изменил позу.

— Ты б, Илюнчик, хоть картошки разогрел…— продолжила наведение порядка жена Козуба, и тот немедленно вскочил, приближаясь и обнимая свою дражайшую так, будто видел нечто, превосходящее все возможные степени девичьей красы.

Прильнув, он поцеловал жену в испачканную землёй хомякастую щёку, выражая полное наслаждение, отчего Фёдор внутренне содрогнулся, вспомнив ходившие промеж населения разговоры о чаротворстве, которым страхолюдная и хромоногая Полина приворожила красавца, потомка украинских казаков Илью Козуба. Говорили, что главная беда нелюдимой хуторянки — непрочность колдовства, нуждающегося в еженедельном подтверждении, и постоянная её боязнь — неуспевание совершения обряда, в случае чего муж может увидеть натуральную жинкину внешность. Поэтому подсматривающие пацаны не раз видели Полину, творящую заговор. А иначе зачем ещё ей заходить ночью в сарай и мерцать там огнями? Многие люди хвалили хваткую Польку, сумевшую привести собственное бытие в полный порядок. Хотя, конечно, некоторым было жаль заколдованного Илью, живущего прекрасно, но всё равно выглядящего по-дурацки.

— Ладно, сиди, я сама! Только больше медовухи не пейте. Я тебе, Федя, сейчас принесу иголку с ниткой,— сказала женщина, уходя в сторону дома.

— Отличная у тебя жена,— одобрил «преподобный Федорий», глядя на удаляющуюся Полину.— Даже завидно...

— Вот в этом ты, Федька, прав. Полиночка моя — кисуля на славу,— согласился Козуб.

— Давай выпьем за здоровье твоей замечательнейшей супруги,— восторженно произнёс охотник за опохмелкой, и, пафосно поднявшись со скамейки, приятели обнялись.

— Эх, хоть и нельзя четвёртую, но за такое дело грех не принять,— радостно преподнёс ситуацию потомственный казак, вливая в себя четвёртую кружку, а затем возлагая обе руки на плечи другу, бескрайнее довольство которым снизошло к нему. Сдув с губы щекотно ползающую муху, запорожец открыл рот, готовясь к произнесению высокой по смыслу фразы, но вдруг осёкся, не будучи в состоянии начать свою речь. Увидев тревожное выражение, внезапно возникшее в искренних казацких глазах, сообразительный Фёдор вспомнил о словах их обладателя, честно предупредившего о неотвратимом замке Полины. Однако, разумея недостойную суетность невозможной, он не изменил позы и хладнокровно принял рвотную струю прямо в лицо.

— Однозначно, это мой полный конфуз,— сказал попутчик Полькиной жизни, утирая обмоченного собутыльника своим рукавом, а затем вворачивая отвлекающий от нелицеприятного происшествия вопрос: — Слушай, а кто тебе фингал навесил?

— А ты, видно, такой же хочешь? — уклончиво переспросил обладатель синяка, сотворённого Болгариновым кулаком, стряхивая с плеч вяло висящие макаронины, вылетевшие из Козуба вместе с четырьмя кружками медовухи.

— Прости, друган! Вдарь мне по роже, если хочешь,— молвил хозяин и подставил под удар свою скулу.

— Э-э,— раздался голос возвращающейся Полины.— Что там за дела?

— А мы, Петровна, испытали твой гарный замочек в действии,— пояснил лукавый льстец, начавший тяготиться обществом Ильи, не умеющего рыгать в сторону, и его стремящейся к доминированию жены.

— А-а…— с пониманием заулыбалась Полина, подойдя поближе и вникнув в смысл слов гостя.— Могу и тебе такой же установить, если желаешь.

— Я, если честно, побаиваюсь всяких проникновений в себя. Вдруг ты меня, помимо этого, ещё кем-нибудь назначишь...

Услышав сказанное, повелительница пчёл поставила сковороду с обжаренным картофелем на стол и глянула на сказавшего эту фразу предельно серьёзно, а Козуб тоже начал вопросительно смотреть на поруганного им товарища.

— Ну, жабой, например,— сказал шутник, пожалевший о своём неосторожном намёке и желающий немедленного исправления положения, пусть даже путём неуклюжей увёртки.

— Это вряд ли! — отрицательно замотал головой Илья, а Полина улыбнулась, и Фёдору показалось, что проект его заговорения с целью получения второго любящего мужа не кажется ей непристойным предложением.

— К несчастью, пора мне, ребятки! Хочу нижайше попросить вас об одолжении. Налейте мне, пожалуйста, вот эту трёхлитровочку с собой…— стал прощаться он.

— Не много ли будет? Не про медовуху моя забота, мне тебя жалко. Давно ты себя в зеркале видел? Я вот иголку с ниткой принесла…— попробовала отклонить просьбу хозяйка.

— Поля, я не герой журнала «Форбс», чтоб собой любоваться. А гостинец прошу, чтоб вдосталь насладиться творением твоего умения, в котором чую высочайшее мастерство. Нельзя отказывать своим поклонникам...

— Заплёл ты мне мозги! Бери, если хочешь…— смирилась жена Козуба, и вскоре провожаемый стал обладателем полной банки, помещённой в полиэтиленовый мешок.

Простившись, Фёдор, продобренный медовой пьяностью, неторопливо пошёл к Мохову холму, достигнув которого, начал подниматься по склону. Ласкаемый наступившим комфортом, счастливец закрывал глаза и с удовольствием подставлял лицо солнцу, приятно подмаргивающему сквозь лиственный шум. Добравшись до вершины, путник сел под отбрасывающий плотную тень дубок и, опершись спиной о его тёплый, покрытый ребристой корой ствол, надолго припал губами к щедро льющейся медовушной влаге. Напившись, он повёл взглядом по просторным далям наклонных лугов, подступающих к закрытым туманом контурам Медвежьих гор, потянулся рукой к пузырчатым ягодам малины, висящим на недалеко стоящем кусте и, утратив соприкосновение с дубком, мягко свалился на местами подсыхающую и поэтому вкусно пахнущую сенцом траву. Перестав опасаться утратившего подвижность существа, мухи и жестоко шибающие их осы ринулись в ошеломляюще пахнущий сосуд, наполнившийся громким гулом. Подхватив сладкое человеческое дыхание, ветер понёс его так далеко, что даже выдра, плавающая километром ниже в протоке, впадающей в плавно текущую реку Уссури, вылезла на белеющий кварцевой россыпью берег, чтобы тщательно понюхать этот прекрасный запах.

«Господи, помоги моему сыночку!» — прошептала где-то там, в своём доме, Маргарита Марковна, уложив пообедавшего Мишутку поспать.



Есть земные территории, оказываясь на которых, бедолаги, живущие скучно и тягостно, ощущают надежду на приятные перемены, а счастливые люди становятся ещё счастливее. И каким бы затерянным ни был некий обитаемый уголок, он всегда благополучен наличием закутка, коему местные жители благодарны за необъяснимо и неизменно приносимый эмоциональный подъём и физическое облегчение. И поэтому, когда в посёлке Лесосплавск, расположенном несколько ниже по течению Уссури, сильно захмелела от креплёной самогоном браги Алина Веселушная, её приятель Бока, недавно демобилизованный из пограничных войск в звании старшего сержанта, предложил поехать на Земляничный берег, обычно посещаемый обитателями посёлка для отдыха и душевного излечения. Стыдясь опьянения перед Бокой, прочимым ею в мужья, Алина согласилась отрезвиться купанием, и вскоре земляки, нежившиеся на целебном Земляничном берегу, увидели, как из подкатившего автомобиля-вездехода ЗИЛ-130 вышел изрядно выпивший Борис Зубенко, еле словивший в свои руки милую, буквально выпавшую из высокой кабины. Пьяно улыбаясь компаниям знакомых, лежащих с бутыльками и закусками в окружении сухо потрескивающих крыльями стрекоз, молодые поскидали верхнюю одежду, после чего пошли к реке. Попав ногой в прохладную воду, Алина пыталась было заартачиться, но пограничник, сильно желающий выздоровления милавы до пригодного состояния, поволок её на глубину, где, блаженно охнув, они рухнули в напористую свежесть стремнины. Поборов течение и встав на ноги, Бока с Алиной начали плескаться, громко хохоча, брызгаясь друг в друга, и лесосплавцы, видя, как быстро трезвеет Веселушная, одобрительно улыбались. В этой беззаботности невеста не заметила, как расстегнулся и уплыл её белый бюстгальтер, и поэтому многие отдыхающие были рады по-хорошему позавидовать Боке, узрев вполне реальный бюст, взлетающий вверх и падающий вниз в соответствии с прыжками девушки. Обнаружив конфуз, счастливая пара предалась волоку речного движения, пытаясь догнать удаляющийся предмет. Им пришлось поплыть к Коровьему острову, расположенному неподалёку от Земляничного берега. Вскоре почувствовав под ногами сметаноподобный ил дна, влюблённые пошли по мелководью, приближаясь к лифчику, пришвартовавшемуся к островному пляжу и мелькавшему в шевелении мелких волн. Бока начал приглядывать на этом участке суши ложбинку, в которой было бы сподручней расположиться со своей сочной зазнобой вдали от людских глаз. Уже и Алина, почувствовавшая себя обнажённой Евой, входящей в охваченный жарким солнцем и звучащий приятным камышовым шумом райский мир, прильнула к мускулистому старшему сержанту, но... оба они внезапно увидели в янтарном колебании воды утопленника, преградившего их полный сладострастного ожидания путь. Прелестная златореченка негромко и жалостливо вскрикнула, отступая назад и забывая про свой бюстгальтер, и Бока, хоть от разочарования и успел сказать несколько категоричных слов, тоже закручинился, перекрестившись за ещё одного парнягу, не дожившего до старости. Перейдя мелкую протоку, отделяющую остров от материкового леса, они выбрались на правобережье Уссури и, вернувшись к автомашине ЗИЛ-130, поехали к Бокиному дяде Егору, работающему в Лесосплавске начальником милиции.

Через два часа подполковник Егор Зубенко и его подручный, лейтенант Сергей Капралко, причалили к Коровьему острову на старой моторной лодке «Казанка». Подобравшись к покойному, Капралко при помощи багра вытолкал тело на поросший синеватой толстянкой берег и обратился к начальнику:

— Товарищ подполковник! Судя по внешнему виду, это не таёжный бомж, а вполне правильный городской пацан. Наколка у него на груди богатая — что-то вроде Божьей Матери. Кроме как из Златореченска, ему приплыть неоткуда.

— Опять от Митроша подарок. Развели там у себя рамсы с распальцовками. То резаный, то стреляный приплывёт…— проворчал носитель высокого чина, исследуя карманы мертвеца подобранной здесь же палочкой.

— У этого колотых и стреляных ран нет, но имеются ушибы. Думаю, у убийства к тому же есть сексуальный подтекст…— доложил Капралко.

— С чего такое мнение?

— Ну не случайно же с ним вот это приплыло,— пояснил лейтенант, заглубляя багор в торчащие из воды растительные кущи и вытаскивая оттуда белый бюстгальтер Алины.

— Только он с неё лифчик снял, так его тут же и замочили. Видно, на бережочке баловались, когда их её хахаль накрыл,— высказал догадку подполковник, на что Капралко согласно закивал.

— Можно сказать, красивая смерть, но от этого не легче. В нашем морге митрошевские утопленники уже все места позанимали. Своим гражданам ложиться некуда,— продолжил Зубенко.

— Вы на что-то намекаете, Егор Геннадьевич? — спросил Сергей, глядя в сторону переплетённого торчащими корнями берега, под которым, как он знал, отлично ловились сомы.

Некоторое время начальник был в раздумье, а затем произнёс:

— Я без намёков скажу, что работы через край, и лишний «глухарь» ни к чему. Мы этого жмура вернём на место преступления. Раз его у Митроша на хозяйстве грохнули, пусть наш дорогой сам с ним и возится. Так что...

— Так что? — переспросил Капралко.

— А то, что восстановим справедливость. Как стемнеет, отбуксируй эту радость обратно в Златореченск.

— Понятно,— вздохнул лейтенант.

— Да ты бодрее, Серёжа! Надо же облегчать существование родного ведомства. А тебя в конце месяца ждут премиальные за успешное перевыполнение своих обязанностей,— подбавил светлых тонов Егор Геннадьевич, и, столкнув лодку в реку, милиционеры покинули Коровий остров.



Уже темнело, когда автомобиль, в котором патрулировали окрестности начальник Златореченской милиции майор Митрошев и его напарник капитан Конюкин, свернул на улицу Свердлова, которая, ответвляясь от центральной улицы Советской, тянулась до самой окраины посёлка и выглядела криво и утло, как и всё провинциальное бытие новой России, не только не переименованное с приходом постсоветского государственного уклада, но и вовсе забытое властью, почему-то не заинтересованной в канадизации державных глубинок.

— В своё время я отмазал внучка Синюхи от армии. Теперь крышую её торговлю. За это она лично для меня делает то, что лучше, чем виски «Джонни Уокер». Пойдём пробу снимать,— сказал майор своему напарнику, останавливая машину у покосившегося от старости дома Веры Маркеловны Синюхиной.

Войдя во двор, милиционеры поднялись на крыльцо лачуги, и Вера Маркеловна, улыбающаяся пожилая женщина, вышла навстречу гостям из-за открывшейся с перепевом двери.

— Привет, бабаня! Надеюсь, мы не помешали,— поприветствовал её Митрошев.

— Никоим образом! Заходите, пожалуйста,— неподдельно радостно произнесла Маркеловна.

— Как накрывать, по-полному или на полчасика? — спросила она, когда вошедшие, сняв фуражки, сели подле круглого стола.

— У нас, бабаня, закуска есть. Ты свой «Уокер» доставай,— дал указание покровитель, доставая из пакета буханку белого хлеба.

— Я колбаски подрублю,— сообщила Синюха и завертелась вокруг стола.

Через несколько минут перед сидящими наряду с колбасой появились сковорода с жареным мясом, кастрюля с варёным картофелем, засыпанным укропом, плошка с салом, тарелка солёных груздей, салатница с консервированными перцами и маленький тазик с крупно резанной квашеной капустой.

— Ну, спасибо, мать,— растроганно произнёс майор, булькая самогон из тяжёлого графина в три гранёных стограммовика.

— Давай, Конюкин, за хозяйку, дай ей Бог здоровья,— протостовал он и, после того как все трое на некоторое время примолкли, приладившись губами к стаканчикам, добавил: — Что я тебе говорил? По сравнению с этой бабаниной слезой ихний «Уокер» — хоть и признанная, но уже наскучившая вещь.

— Пожалуй,— согласился Конюкин, закусывая колечком сладкого лучка, а затем накладывая себе в тарелку мяса, картошки, капусты и груздей.

— Этот самогон по немецкому деревенскому рецепту сделан,— донесла информацию довольная признанием бабуся.

— Шнапс, что ли? — поинтересовался капитан.

— Нет, но не хуже, чем шнапс,— ответила Вера Маркеловна, наливая гостям по полной.

— Не выпытывай, бесполезно. Она этот свой немецкий способ в тайне держит,— сообщил Митрошев, с наслаждением поедающий изобильную снедь.

— Как же немцы на такой секрет расщедрились? — задал вопрос склонный к познанию Конюкин.

— Я, когда нас с Украины в Германию угнали, к неплохим людям попала. Они нежадные были, многому меня научили и не обижали. Да и что обижать-то? Я никакой работы не чуралась, и за это меня ценили. Я ведь в работе безотказная. Когда, допустим, быков надо было на мясо резать, я косу брала, нать его по горлу — и никаких проблем,— пустилась в повествование захмелевшая Синюха.

— Ого! Так что ты, капитан, поосторожней со своими вопросами,— предложил начальник, и Конюкин, произнеся русско-немецкую фразу «вопросам капут», виновато поднял руки.

— Я молодая была и быстро по-немецки научилась разговаривать. Когда война закончилась, хозяева мне предлагали помочь в Германии остаться. А я так домой к своим хотела, что уехала,— продолжила рассказ Вера Маркеловна.

— Теперь жалеешь небось? — полюбопытствовал майор.— Была бы сегодня знатная фрау...

— Жалей не жалей, лучше налей,— уклончиво ответила хозяйка, призывая гостей к выпивке, и те, не заставляя ждать, отдавали должное ароматному немецкому самогону, тут же наливая опять.

— Страшно было…— пожаловалась Синюха.

— Ты ж сказала, что тебя фрицы не обижали,— с милицейской цепкостью спросил Митрошев.

— Я уже говорю про то, как домой ехала на угольном поезде. Фашисты много уголька запасли, так наши этот уголь в СССР вывозили, да и правильно делали. Только возвращенцев из немецкого плена за людей не считали. Загнали нас в открытые товарные вагоны на кучи с углём, мы на нём обосновались как могли и поехали. Когда границу отечества пересекли, такое началось! На каждой станции свои же нападали, забирали у людей, кто что вёз, а часто и убивали. Я с головой в уголь зарывалась, и Бог меня спас. Добралась!

— Да, бабаня, всё-таки надо было тебе у немцев остаться. Совсем бы другая жизнь была,— посочувствовал Конюкин.

— Ты знаешь, сынок... Глядя на то, что с народом сегодня творят, в какую нищету стариков загнали, я могу с тобой согласиться. Те же немцы о нас сегодня больше помнят. Я вон компенсацию от их правительства получила за то, что меня в плен угоняли.

— И от тех же немцев ты знаешь рецепт самогона, которым успешно торгуешь в нашем посёлке,— с улыбкой сказал Митрошев.

— Благодарю, товарищ майор, за помощь по жизни. Каждый день за тебя небесам молюсь,— прошептала Синюха, выражая понимание своей ответственности частыми кивками головы и подсовывая денежную купюру под ладонь Митрошева.

— Спасибо и тебе за угощение, бабаня, пора нам,— ответил тот, и вдруг кто-то постучал в дверь дома.

— Пойду гляну,— произнесла Вера Маркеловна, поднимаясь из-за стола.

Отворив дверь, старуха увидела Фёдора, уже задолжавшего ей за несколько литров самогона и, судя по жалкому выражению глаз, вновь пришедшего за халявой.

— Здравствуй, Маркеловна. Помоги, ради Бога, в последний раз. Горят мои мартены, спасу нет,— жалобно попросил стоящий на крыльце.

— Извини, дорогой! Ничем помочь не могу. Нету товара. Милиция стала мной интересоваться. Отошла я от этого дела,— солгала Синюха, рассчитывая на помощь гостей и поэтому не боясь скандала.

— Выручи! А я тебе в конце недели две цены за весь мой долг дам. Проблем нет, деньги будут. Тебе же тоже бизнес крутить надо. Наплюй ты на этих ментов!

— Это кто тут на нас поплевать предлагает? — ехидно спросил Митрошев, возникая за спиной Синюхи и выходя навстречу посетителю. Вслед за ним выскочил и Конюкин, который, обогнав начальника, встал сбоку от подлежащего обработке субъекта.

Увидев милиционеров, проситель смутился сказанного, сошёл с крыльца и хотел было ретироваться, но Конюкин упёр в него дубинку, не давая отступить к калитке.

— Кто позволил вам, гражданин, оскорблять представителей власти при исполнении обязанностей? Предъявите документы! — грозно произнес майор.

— Да это Федька! Он на Карла Маркса живёт,— подала было голос Маркеловна, но замолкла, увидев свирепый лик повернувшегося к ней Митрошева.

— Ваши документы! — ещё раз потребовал тот.

— Мой паспорт лежит во втором сверху ящике комода. Комод стоит в западной комнате дома номер двенадцать по улице Карла Маркса. Дом требует ремонта…— отрапортовал неудачник, окончательно потерявший надежду выпить в долг и с отчаяния пустившийся в неуместную шутливую лихость.

— Понятно. Вы у нас юморист, значит. Обыщите юмориста, товарищ капитан,— сказал руководящий, и Конюкин начал постукивать по бокам досматриваемого, зажав между большим и указательным пальцем правой руки какой-то пакетик.

— Товарищ майор! Здесь что-то есть! — вскоре доложил проводящий исследование, вытащив свою пятерню, держащую подставной предмет, из кармана брюк обыскиваемого и передавая найденное главному.

— О, дак это ж марихуана! — гневно воскликнул последний, осветив «находку» фонарём.

— Какая марихуана? У меня в карманах пусто было. Это он подбросил! — возмутился «уличённый».

— Клевета на органы! — зычно констатировал командир.

— Свидетельница, подойдите сюда. При вас у этого гражданина изъят наркотик,— обратился майор к Синюхе, которая спустилась с крыльца и подошла, чувствуя себя очень неловко от неожиданного назначения свидетелем.

— Я про эти ваши дела слышал! — начал кипятиться озлобленный несправедливостью Фёдор, делая шаг в сторону и пытаясь уйти, но Конюкин в тот же миг заломил ему руку, повалил на землю, а затем надел наручники.

— Оказание сопротивления! — прояснил ситуацию шеф.

Стражи порядка вывели Евланова со двора и, заставив его сесть в машину, вскоре прибыли в здание златореченской милиции, где поместили задержанного в камеру, в которой тот провёл ночь, уснув на холодном, пахнущем тридцатыми годами двадцатого века топчане.

Когда наступило утро, в мрачное помещение вошёл майор Митрошев, празднично благоухающий туалетной водой.

— Гутен морген, херр заключённый! — с весёлостью сказал он, всё ещё находясь под впечатлением от вчерашнего прогерманского разговора с Верой Маркеловной, и стороны провели разрешающий суть сложившегося положения разговор.

— Я что, в гестапо ночевал?

— Нет, мы не в гестапо. Мы в нашей родной ментуре. Я родной российский мент, а ты родной российский криминальный элемент, а в недалёком будущем зек. Не переживай, срок тянуть будешь на местной зоне. Сейчас на отсидку далеко не возят. Накладно это.

— А почему всё так серьёзно?

— Ну сам посуди. Хранение и ношение наркотиков, нарушение покоя мирных граждан и, наконец, оскорбление работников милиции и оказание им сопротивления при задержании. Тебе посчитать, на сколько это потянет?

— Не обязательно. Перейдём к делу.

— Штука баксов, и я на первый раз закрою глаза на твои преступления.

— Много, не смогу. ..

— Ладно, пятьсот баксов к пятнице. Не соберёшь — мы дело заведём, и ты сядешь.

— Давай поменьше, майор. Я пока без работы. ..

— Меньше мне неинтересно. Мне тогда выгодней тебя посадить для улучшения показателей. Пора подполковника получать. Так что решай.

— Убедил...

— Ну, тогда здравствуй, свобода! Контракт подписывать не станем, но сам понимаешь. Надумаешь слинять, мы тебя всё равно отловим и закроем с учётом побега. Так что давай будем взаимно вежливы. Прошу на выход...

Выпроводив из здания милиции освобождённого из-под стражи, босс тут же был окликнут дежурным:

— Товарищ майор! Тут звонок поступил. Утопленник на Глинной косе.

— Ах ты же, японский городовой! Чего бы ему не плыть до самого Амура? Звони Конюкину…— огорчился Митрошев и пошёл в свой кабинет.

За чашкой кофе его застал телефонный звонок приятеля Виктора Потапова.

— Доброе утро, Виталий Павлович! — поприветствовал майора Болгарин, и между старыми знакомыми состоялась полная взаимопонимания беседа.

— Здравствуй, Виктор. Информируй.

— Хочу тебя увидеть по личному дельцу. Как насчёт баньки сегодня вечером?

— Давно пора. Чтоб коленки меньше щёлкали. У тебя ж веники есть?

— Ну а как без них-то?

— Ну так я прибуду в соответствии с утверждённым расписанием.

— Точно так!

Вскоре после окончания разговора в кабинете появился Конюкин, и милиционеры выехали в сторону Уссури. С трудом проведя автомобиль по бугристой лесной дороге, майор и капитан наконец оказались в том месте, от которого в реку внедрялась Глинная коса. Оставив машину на берегу, коллеги переобулись в резиновые сапоги и пошли пешком по косе, после прошлогоднего наводнения заваленной топляком, высохшим на солнце до костяного стука. Переступая через брёвна и перелезая через коряги, они добрались до оконечности косы, где увидели утопшего, плавающего лицом вниз в мелководном впячивании глинистого берега.

— Посмотрим, кто такой,— сказал Конюкин и, выбрав подходящую жердину, подтянул несчастного ближе к берегу. Митрошев достал верёвку, скрутил петлю и, умело накинув её на шею мёртвого, выбуксировал его на сушу.

— Я субъекта не знаю. На груди имеется вполне козырная картинка в виде Богоматери,— констатировал младший по чину.

Стоящий рядом начальник молчал, поражённый недоумением. С каждой минутой всё более укреплялась его уверенность в том, что извлечённый из воды был потерпевшим, недавней ночью сброшенным им с моста. Наличие приметной наколки неотвратимо опровергало любые сомнения в этом. Глядя на татуировку, майор постепенно анализировал происходящее. Мост находился километром ниже Глинной косы, и, следовательно, данный человек не мог приплыть сюда против течения. Скорее его снесло к Лесосплавску — единственному на том участке реки населённому пункту, где труп мог быть обнаружен активными людьми, способными транспортировать подобные объекты. Являлось вполне очевидным, что тело приволокли сюда на буксире, о чём свидетельствовал след от верёвки, пересекающий торс покойного. Было только неясно, кому могло захотеться вернуть «подарок» именно в Златореченск, и, напряжённо осмысливая это, Митрошев достиг понимания ситуации.

«Зуб, злодей, подлянку кинул!» — подумал он, имея в виду подполковника Зубенко, с которым их связывала давняя нелюбовь.

— Так что делать будем? — спросил Конюкин.

— А ничего не будем. Гражданин не наш, так что пусть путешествует. Или тебе охота с ним возиться? Больше-то некому. Васюков в командировке. Анютин в отпуске. Только ты, да я, да мы с тобой...

— Правильно,— согласился капитан.

— Ну, тогда пускаем предмет по течению. Пусть к китайцам плывёт,— заключил командир, и его метод избавления от проблемных находок был тут же применён на деле.

— Может, зря верёвку не сняли? — спросил Конюкин, когда не принятого златореченской милицией гражданина поглотило течение Уссури.

Не ответив на вопрос, Митрошев махнул рукой, и они побрели к машине, стоящей в безлюдных береговых зарослях.



С самого утра Мишутка не отходил от бабушки, плачущей из-за того, что Фёдор опять не пришёл ночевать.

— Скоро я найду братика, и тогда папа обрадуется и всегда будет спать дома,— сказал мальчик, пытаясь найти слова, необходимые для утешения.

— Конечно, Мишенька. Умничка ты у меня,— ответила Маргарита Марковна и погладила ребёнка по голове.

День катился своим чередом, и сквозь печальность настроения она, поглядывая в окно на гуляющего в огороде внучка, варила питание для Вулкана, Сайки, кур и семи диких утят, подрастающих в прилегающем к бане сарайчике. Мишутка, как обычно, бродил между капустными головами, вступая с ними в переговоры:

— Послушайте. Если я его найду, к нам вернётся мама, папа успокоится, и всё будет хорошо. Сайка пообещала, что у меня скоро будет брат. Мне очень нужно его отыскать.

Вилки не отвечали, но паренёк, привыкший к молчанию капустных существ, не ждал ответа, а просто пытался понять, где может находиться младенец.

— Мохнатый, а почему рядом с тобой такой холмик насыпан? Может быть, нужно его проверить?

Спросив это, он осторожно воткнул указательный палец в рыхлую землю подле ближайшего кочана и вдруг наткнулся на что-то твёрдое.

— Интересно,— произнёс малыш и удалил комки почвы, скрывающие загадочный предмет, оказавшийся запечатанной бутылкой водки, которую Маргарита Марковна припасла для оплаты какой-либо хозяйственной надобности и прятала в огороде от сына, имевшего обыкновение предпринимать поиск алкоголя повсюду, но никогда не догадывающегося разведать на собственном огороде.

Очень удивившись, Мишутка пошёл к дому, решив показать находку бабушке. Поднявшись по ступеням крыльца и войдя в веранду, он неожиданно обнаружил своего отца, сидящего на кушетке и сумрачно смотрящего в пространство. Фёдор Евланов, успевший раздобыть спиртного после выхода из милиции, был сильно пьян.

— Ну-ка дай! — потребовал родитель, забирая бутылку, отвинчивая пробку и начиная жадно поглощать водку.

— Папочка, не надо,— попросил испуганный сынишка, но рьяный выпивоха продолжал глотать.

— Господи! — страдальчески вскрикнула возникшая на веранде Маргарита Марковна.

— Папа выпил всю поллитру,— доложил мальчик, и она, ужаснувшись, присела рядом с сыном.

— О-у…— вдруг простонал тот, хватая себя за грудь ладонями, валясь на кушетку и мотая головой из стороны в сторону. Его тело судорожно напряглось, а из открытого рта вырвался призрачный дымок.

— Горит…— с отчаянием произнесла женщина, знавшая, как и любой житель Златореченска, что подобный симптом является предвестником гибели пьяницы, и добавила: — Мишенька, быстро неси свой горшочек, он под кроваткой. Только сикушки не разлей.

Получив задание, внук тут же умчался в спальню, а через несколько секунд уже вернулся с ночным горшком, еще хранящим не вылитое по забывчивости содержимое.

Придвинувшись вплотную, Маргарита Марковна заставила сына сесть и приложиться губами к горшку, будучи наслышанной, что данным народным средством можно спасти умирающего от перепоя.

— Всякую гадость глындал — и это сможешь!

Ошеломлённый обрушившимся нездоровьем, Фёдор не стал перечить матери и, дрожа веками мучительно зажмуренных глаз, пил солёную жидкость, проливая её себе на грудь. Нахлебавшись до изнеможения, он откинулся на ложе.

— Принеси подушку, пожалуйста,— попросила она, и Мишутка стремительно сбегал за собственной подушкой, которую они вместе подложили под голову больному, после чего тот уснул, прерывисто и шумно дыша.

Сходив за трёхсотлетней семейной иконой, плачущая Маргарита приспособила её у кушетки и, встав на колени подле спящего, начала молиться.



Вечером этого дня Митрошев подъехал к дому Вити Болгарина. Прислуживающий неженатому деловому хозяину Тимофей Заходулин уже натопил баню до безупречно высокого градуса. Майор позвонил Виктору на мобильник, после чего один из самых успешных лесоторговцев Златореченска вышел из сделанной под русский терем избы и встретил гостя во дворе, красиво замощённом ассиметричными каменными плитами.

— Здравствуйте, господин офицер! Присоединяйтесь к нашей компании,— приветливо сказал Болгарин, улыбаясь майору.

Непринуждённо разговаривая, они проследовали в банную пристройку, где при неярком освещении за накрытым Тимофеем столом сидели две смело смотрящие девушки, уже кушавшие и державшие в тонких руках высокие бокалы.

— Знакомьтесь! — призвал Болгарин.

— Меня зовут Павел,— представился Митрошев, садясь на скамью и облокачиваясь локтями о край стола, уставленного подносами со всякого рода едой, заказанной в ресторане у местного кулинарного искусника Алика.

— Тебя зовут не Павел, а Виталий. А я Любаня,— сказала одна из девушек, подсаживаясь к Митрошеву, беря со стола бутылку коньяка и собираясь налить гостю.

— Всё-то ты знаешь,— весело пробалагурил тот, не отказываясь от предложенного.

— Его зовут комиссар Катани,— вступила в разговор другая девица, представившаяся Манюней.

— Насколько я помню, Катани в конце фильма грохнули, и поэтому я не хочу им быть,— с мудрой улыбкой ответил златореченский полицейский, и Манюня согласно кивнула, показывая этим, что, конечно же, не станет больше использовать непонравившееся имя.

Болгарин протостовал всеобщее здоровье, и под лёгкую музычку, заведённую где-то в углу незаметным Тимофеем, собравшиеся выпили, а затем стали отламывать куски от заваленного маслинами шипастого осетра, длинно лежащего в центре стола. С удовольствием наедаясь вкусного, девчонки плавно раскачивались в такт музыке и с радостным ожиданием поглядывали на мужчин, которые, однако, вскоре поднялись и вышли на крыльцо бани, где милиционеру, видимо, должна была быть изложена суть просьбы.

— Красивые девки,— похвалил приглашённый, закуривая и радуясь предстоящей утехе.

— Не спорю. Это потому, что Лёха в свой «Парадиз» сам работниц принимает и фейс-контроль лично ведёт,— пояснил Виктор.

— Ты вообще умеешь шикарно обставляться,— продолжил майор, захватывая инициативу разговора и торопясь по привычке заявить вопрос личной выгоды перед тем, как сам будет попрошен об услуге.— Хочу тебе неплохую цацу предложить. Как говорится, прекрасное к прекрасному,— сказал он, отчего Болгарин, столкнувшись с неприятным корыстолюбием товарища, внутренне омрачился.

— Что за цаца?

— А вот глянь, коль интересно,— ответил Митрошев, доставая из кармана небольшой бархатный мешок и извлекая из него золотую цепь, собранную из крупных ромбоподобных звеньев. К цепи была прикреплена иконка с мастерски сделанным изображением Божьей Матери, украшенным зелёным камнем, легко сверкающим на свету.

— Неплохая штука,— отметил Потапов, принимая цепь с иконой на ладонь.— Где взял и что хочешь?

— Человечку одному я грех простил. Он подарком спасибо сказал. О том, сколько вещь в натуре стоит, мы и говорить не будем: золото высшей пробы, икона — красавица, сам видишь, да и изумруд не поддельный. Но с тебя я по-братски всего две штуки баксов попрошу,— заявил продавец наполненным душевной мягкостью голосом.

— Спасибо, не откажусь. Ну и пошли обмоем покупку…— завершил перекур новый собственник драгоценной иконы, и они неторопливо вернулись к застолью.

— Можно попариться! — воззвал Тимофей, увидев хозяина.

— И то верно! Начинайте, девчонки, не стесняйтесь! — согласился тот, и привыкшие к трудовой дисциплине красотки, вмиг стянув блузки и юбки, тут же принялись снимать одежду с мужчин.

— Подожди,— воспрепятствовал Болгарин и, не давая Манюне себя раздевать, распорядился: — Тимофей, попарь пока девушек. Мы к вам присоединимся позднее.

— Да я, как бы это…— нерешительно произнёс засмущавшийся старик.

— Не робей, Тимофей Аббасыч. Девушки культурные, не обидят,— подбодрил его организатор банкета, и помощник уединился в парной с дивными Любаней и Манюней. Вскоре оттуда послышались шуршание веника и оживлённый монолог стесняющегося банщика, очарованного наготой прекрасных гостий.

Владелец терема налил в рюмки. После того как они с Митрошевым выпили, он сидел, молча глядя в маслиновые глаза осетра, ожидающего своей участи быть доеденным участниками встречи. Гость также некоторое время безмолвствовал, с приятностью настраиваясь на получение двух тысяч долларов, но, стремясь ускорить продолжение событий, наконец выразил нетерпение вопросительной фразой:

— Так чем я могу тебе помочь с моим превеликим удовольствием?

— Ты в курсе, что у меня родной младший брат есть? — в свою очередь задал вопрос Виктор, и приятели приступили к обсуждению взаимосвязи событий прошлых лет с текущими делами.

— По-моему, ты когда-то говорил мне, что у тебя есть брат и что ваша мать после развода с отцом его куда-то увезла.

— Да, она за болгарина замуж вышла и уехала с ним жить в Варну. Лёвка к матери лип, а я как-то больше с отцом ладил, поэтому он с ней отбыл, а я остался.

— Молодцы родители, по-людски эту тему порешили. Никто из-за детей быковать не стал. Теперь ясно, с чего ты погоняло «Болгарин» получил, хотя и не совсем пойму почему. Не ты же в Варну уехал, а брательник.

— Сам не знаю как, но сразу после маманиного отъезда ко мне эта кликуха прилипла. Видно, все думали, что и я скоро в Болгарию перееду. Мне, кстати, туда пора собираться. Лёвке отчим подняться дал, и они меня к себе зовут. Здесь теперь другие серьёзные пацаны верх берут. Недавно Каравая завалили; боюсь, и меня могут подстрелить. Так что дела я сворачиваю.

— Нормально, что есть куда свалить.

— Короче, Лёвка сюда приехал, чтоб на могиле отца побывать, а потом со мной вместе в Варну ехать.

— Да что ты? А где же он? Почему твоего брата нет за этим столом?

— Связался этот герой с бабой здешней. В Варне была она на курорте, и там брателло от неё ошалел. К тому же из наших мест она. В общем, сильно он настроен с ней тут пообщаться. Чуть ли не у мужа увести её хочет. Короче говоря, три дня назад они сваськались, и Лёва к ней вечером пошёл. Машину не взял, чтоб не светиться. И с тех пор не появлялся. Сотовый недоступен.

— Понятно. И что ты об этом думаешь?

— Не знаю пока, что думать, потому тебя и позвал.

— Что за баба?

— Челканова жена.

— Это который топливом занимается?

— Да...

— Неспокойный у тебя братик. Нашёл под кем подгребать. Думаю, прихватили их мужик её с братвой и держат его под запором. Ну ничего. Я с Челканом в ладах.

— Потому тебя и звал...

— Без проблем! Братан твой должен с этой гнилой бабской темы съехать. Ты ему лучше «Парадиз» почаще подтягивай. А Челкану я прямо сейчас позвоню...

— Не надо! — остановил майора собеседник, в чьём голосе прозвучала неожиданная жёсткость.

Митрошев тотчас отложил телефон, чувствуя огромность происходящей перемены, пытаясь предугадать дальнейшее. Он ужаснулся ярости, появившейся вдруг на лице Виктора, и, пожалев, что оказался в этой бане без табельного оружия, произнёс:

— Не понял...

— Сначала посмотри вот сюда,— сказал Потапов, расстёгивая свою рубаху и показывая золотое изделие, висящее на его шее и бывшее абсолютно аналогичным вещи из бархатного мешка.

Увидев у товарища этот дубликат, глава законосмотрителей Златореченска ощутил предчувствие, предвещавшее скорую и жестокую борьбу за жизнь.

— То, что ты мне втулил,— болгарская Богоматерь, изготовленная в двух экземплярах ювелиром Калованом Богомиловым, который живёт в деревне Куара под Варной. Одну вещь Лёвка сам носил, а вторую мне подарил, когда сюда приехал. А теперь скажи: как цаца к тебе попала? — с гневной быстротой выкрикнул хозяин, поднимаясь со скамьи и начиная приближаться.

— Витяй…— растерянно пробормотал начальник милиции, также вставая.

— Говори без фуфла,— предложил торговец деревом, после чего состоялось финальное объяснение.

— Туман ночью был. Да ещё дождь пошёл. Видимость нулевая. Сбил я случайно мужика какого-то на мосту. С него эта цепура...

— А сам он где?

— В Уссуре... Мёртвый он был. А мне, сам понимаешь, такие дела ни к чему. Потому и сбросил я его. Не знал ведь я, что это брательник твой...

Услышав сказанное, Болгарин пробормотал что-то неясное, отступил на шаг, а затем, кривясь от душевной боли, прошептал:

— Убью, нелюдь...

Не дожидаясь схватки с крутым корешком, имевшим славу очень умелого в драке бойца, майор малодушно подался к двери. Рванувшись вслед, Виктор сделал беглецу догоняющую подножку, от чего последний рухнул вперёд, непоправимо тяжко ударившись головой о край железного бочонка, стоявшего у выхода. Сражённый жестокой травмой, милиционер распластался на полу, и хозяин опустил изготовленные для кулачного боя руки.



Ночь уже завладела пространством, в котором древняя Уссури неустанно катится по петлеобразному руслу, огибающему Златореченск. Ничего, кроме тишины, главенствующей в поднебесной прохладе, не сопровождало машину Вити Болгарина, везущего к мосту неживого командира златореченских бойцов правоохраны, привалившегося к стеклу окна сочащейся кровью головой. Приехав на место, Потапов остановил автомобиль и, открыв дверь, позволил бывшему приятелю вывалиться на дорогу. Затем он перебросил майора через ограждение, дав телу упасть в отбрасывающую лунный отблеск воду реки. Уравняв таким образом ситуацию Митрошева с положением своего брата, Виктор некоторое время стоял, пребывая в горестном и прощальном состоянии души, а затем сел в машину и помчался по тёмному шоссе в сторону города, рассчитывая к утру прибыть в аэропорт и успеть к первому московскому рейсу.



— Доброе утро, дитя моё, попей молочка! — поприветствовала Маргарита Марковна пробудившегося сына.

— Здравствуй, мама,— ответил тот, с благодарной жадностью припадая губами к кружке, и после того как его жажда была утолена, долгожданный диалог состоялся на зашторенной розовыми занавесками веранде.

— Не переживай, Федя, наладится жизнь. По твоим глазам вижу, что теперь наладится. Горел ты вчера. Если бы не Мишуткин горшок, амба бы была. Дошёл ты до края и обратно вернулся. Так что теперь дорога одна — оттуда сюда.

— Да, мамуля. Готов я. Но не только в этом дело.

— Что ещё?

— Прихватил меня Митрошев на пятьсот долларов. Если к пятнице не соберу, тюрьма мне будет.

— А что ты натворил-то?

— Ничего. Как лоха заломали, подбросили в карман пакет с коноплёй и теперь шьют наркотики и сопротивление милиции.

— Понятно — так же, как Митрофанова и Абабкина. Те откупиться не смогли. Давно уже сидят.

Некоторое время они молчали, глядя в свои мысли, у обоих сошедшиеся к вопросу сбора денег для взятки.

— Свинина стоит шестьдесят рублей за килограмм. Сайка уже килограммов сто двадцать набрала — отличная чушка. По-хорошему, долларов триста за неё можно взять. Остальное собрать Бог поможет. Пойду по людям занимать,— предложила решение мать, и сын согласно закивал головой.

— Сладим как-нибудь. Нам главное — от тюрьмы отбиться да тебя из пьянки вытащить. Работать пойдёшь! — продолжила родительница, и они возобновили обмен соображениями.

— Куда, мама? Где у нас работа?

— Шмельков завод питьевой воды открыл. Слышала я, что нужны им водители с личными грузовиками. Хорошо платить будут! А потом кредит возьмёшь и своё дело откроешь...

— Эх, мама, начиталась ты про кредиты! Да и грузовик не меньше восьмиста баксов самый дровяной. Где же их взять-то?

— С такими мыслями, Федя, нельзя вперёд смотреть. Какие мысли, таково и твоё будущее. Веселее!

— Ладно. Короче, надо свинью колоть. А я на это дело слабоват.

— Соседа Валяева позови. Он и заколет, и тут же мясо купит. Попроси его прямо сегодня. Пока мы с Мишенькой на кладбище сходим, вы всё и порешите. Да смотри, чтоб не визжала свинья на весь посёлок. Мишутка её в друзьях держит. Нельзя, чтоб ребёнок это видел и слышал.

Спустя полчаса Евлановы сидели за завтраком, и Мишутка, давно не видевший отца у семейного стола, безотрывно смотрел на него, воспринимая присутствие папы как долгожданное и наконец осуществившееся событие. Фёдор был трезв, улыбался, и сынишке очень хотелось закрепить доброе настроение папули своей уверенностью в скором нахождении братика.

— Ну, давайте все по делам. Мы с Мишенькой к дедушке, а ты, папа, дров поруби да межи прокоси,— сказала бабушка, когда завтрак был закончен.— Пойду деду цветочков срежу,— сказала она, выходя из дома в огород.

Оставшись с отцом наедине, Мишутка решительно привлёк к себе его внимание:

— Папочка, ты только больше не уходи. Скоро у нас в семье появится мой брат, и ты нам будешь очень нужен. Я думаю, что и мама вернётся, как только узнает про это.

Услышав сказанное, Евланов-старший внимательно посмотрел на сына.

— Прости нас с мамой,— пробормотал он, чувствуя прилив нежности.

— Не расстраивайся! Второй ребёнок вас помирит! — оптимистично воскликнул малыш.

— Да уж и не знаю теперь, как мы его сможем обеспечить,— задумчиво проговорил бывший супруг Мишуткиной матери.

— Сайка сказала — брат будет, а как его найти — это моя забота. Ты только не уходи,— обнадёжил мальчик.

«Надо мне в самом деле дома почаще бывать да за этим сорванцом приглядывать»,— озадаченно подумал Фёдор.

— Я больше не уйду,— пообещал он, и паренёк обрадованно поцеловал отца в давно не бритую щёку.

Вскоре бабушка Маргарита и внук вышли за калитку и направились на окраину Златореченска, туда, где в шелесте уютного леса находится старинное кладбище, в котором многие могилы уже скрылись в земле вослед давно сошедшим в них хозяевам, а свежие надгробья возникают почти каждый день, неустанно пополняя город мёртвых новыми жильцами. Проделав необходимый путь, они наконец вошли в прохладу покойной рощи и приблизились к могиле Мишуткиного деда.

— Ну, здравствуй, дедушка наш. Смотри, кто к тебе пришел. Внучек Мишенька пришёл,— ласково поздоровалась Маргарита Марковна, улыбаясь фотографии своего супруга.

— Сейчас мы наведём тут порядочек,— добавила она, наклоняясь и начиная выщипывать разросшуюся растительность.

Некоторое время Мишутка с грустью смотрел на дедушкин портрет, а затем нарвал пучок длинных травин и начал обметать им надгробную плиту.



Пока бабушка и внук работали на кладбище, к дому номер двенадцать по улице Карла Маркса подъехал легковой автомобиль-универсал, доставивший Мишуткиного отца и соседа Кузьму Сидоровича Валяева, приглашённого для превращения тела свиньи Сайки в деньги, столь необходимые семье, попавшей в тяжёлую житейскую ситуацию.

— Сидорыч, у меня к тебе просьба. Заделай её тихо. А то у нас как начнут свиней забивать, так они визжат на весь район. Не хочу, чтоб мой сын слышал эти вопли,— попросил заказчик работы, и партнёры обсудили возможность гуманной экзекуции.

— Без проблем, Федя. Я же на бойне трудился. Я свинье — первый друг. Я их зарезаю так, что они об этом не успевают узнать. Они у меня просто засыпают.

— Это как?

— Главное, Федя, её не напугать заранее, а ножик воткнуть неожиданно, и чтоб пробить сердце или лёгкое. Когда кровь сбежит в диафрагму, она ляжет и уснет.

— А когда нож воткнёшь, она орать не будет?

— Нет. Мой ножичек тонкий, как шило. Колет не больнее комара.

— Ну, тогда к делу,— подытожил Фёдор, и продавец с покупателем направились во двор.

— Положи куда-нибудь,— попросил Валяев, передавая Мишуткиному отцу ворох мешков, предназначенных для упаковки свиного мяса, извлекая из ножен тонкий длинный стилет и пряча его в рукаве.

— Зайдём вместе, чтоб она видела хозяина и не боялась чужого. Мне желательно дать ей какой-нибудь хавчик, типа хлебушка,— сказал сосед, и когда хозяин принёс ему кусок хлеба, кивнул головой, обозначая этим полную готовность.

Они вторглись в свинарник, в углу которого стояла огромная Сайка, и улыбающийся Валяев начал говорить комплименты, а затем поднёс прикормку, отчего польщённая хрюшка совсем не стала бояться нежного человеческого самца и легко подпустила его к своему левому боку.

— Какая ты у нас красавица! — ласково прошептал друг свиней, медленно приседая на колено и незаметно выпуская из рукава клинок.

Удобно приспособив его в руке, он выждал момент, когда жертва повернула голову вправо, перестав контролировать движения гостя-джентльмена левым глазом, а затем резко пырнул ножом под левую переднюю ногу.

Изумлённо хрюкнув, Сайка отпрянула в сторону, а затем, издавая звуки, похожие на горестные вздохи, пошла кругами, иногда останавливаясь и снова возобновляя беспокойное хождение. Во избежание столкновения с раненым копытным, Валяев и Евланов покинули помещение, наблюдая за происходящим снаружи через грязное маленькое окошко.

— Теперь ждать надо,— сказал специалист по «мягкому» свинозабою, закуривая.

— Долго? — спросил Фёдор, заинтересованный в быстрой развязке казни ввиду скорого возвращения своих домашних.

— Минут пять-десять. От организма зависит...

Когда истекли десять минут, а затем прошло и полчаса, Евланов, постоянно смотрящий на часы, занервничал, что привело к новому объяснению.

— Слушай, а почему так долго? Мои скоро вернутся...

— Не знаю, Федя. Я же говорю — зависит от организма. А она у вас вон какая здоровая...

— А если ты куда надо не попал?

— Это вряд ли!

— Может быть, ты это... Ещё разок кольнёшь?

— Нет. Я не спешу. Если сомневаешься, сам коли.

Замявшись от сделанного предложения, собственник свиньи сначала отрицательно покачал головой, но потом, вспомнив о скором появлении впечатлительного сынишки, решился ускорить дело и попросил нож.

— Резче коли,— напутствовал сосед, когда превозмогающий волнение хозяин отважился войти к неумирающей Сайке, как ни в чём не бывало хлебающей воду из корытца.

Копируя повадки Валяева, он заулыбался и, медленно приближаясь, сказал:

— Ты уж прости нас, подруга!

Услышав голос, Сайка бросила питьё и метнулась в угол, нервно смотря сильно покрасневшими глазами.

— Извини, надо! Скоро Мишутка вернётся,— грустно произнёс Фёдор, приближаясь всё решительнее и крепче сжимая стилет в заведённой за спину руке.

Неожиданно передние ноги свиньи подогнулись, и она, упав на колени, положила голову на пол, а затем повалилась набок. Глаза упавшего животного потускнели и наполнились влагой.

— Спасибо тебе,— поблагодарил несостоявшийся экзекутор, испытывая облегчение и вытирая выкатившиеся у него слёзы.

— Первый раз такое — пятьдесят пять минут. Очень крепкая! — констатировал вошедший Валяев.

— Ну, давай по-быстрому разделывай…— обратился к нему торопящийся отец, и эта реплика спровоцировала новый обмен пререканиями.

— Не соображу, Федя. Как по-быстрому? Такого уговора не было. Ей часа два ещё надо, чтоб кровь стекла. А иначе мясо с кровью будет. Некоторые, конечно, любят, но с коммерческой точки зрения кровянка — товар неходовой. Я думал, мы с тобой пока под свеженину с перчиком флян даванём...

— Сидорыч, надо бы успеть до того, как сын вернётся.

— Федя, я извиняюсь. Но ты же мне эту свинью купить предлагаешь. Я ведь платить должен. А раз так, то должно быть качество. А если не так, то с тебя за работу литр белого, литр красного — и я пошёл.

— Ладно, тогда давай закроемся и...нет у меня ничего...

— Жаль, что нет, но это поправимо. Я сейчас из машины принесу,— сказал Валяев, выходя из сарая, и, вскоре вернувшись с бутылкой самогона, сделал заказ: — Добудь чёрного перцу и кружку, пожалуйста.

Сходив в дом, Фёдор принёс перец, кружку и банку с берёзовым соком.

— Это зачем? — спросил Сидорыч, имея в виду берёзовый сок.

— Тебе под запивон и мне вместо пойла. Я в завязке.

— Ну что ж, дело барское! Ты сок пей, а мне другой запивон нужен,— плотски вымолвил Кузьма, подходя к зарезанной свинье, и попросил: — Помоги!

Вместе они перевернули Сайку вверх ногами, закрепив её в таком положении двумя ящиками, после чего мясных дел мастер снова достал нож и вспорол свиное брюхо, наполненное тёмной кровью.

— Вот оно — здоровье,— восхитился он, зачерпывая кружкой и начиная пить.

— Ты прям вампир,— отреагировал Фёдор, испытывая отвращение, но не выказывая его ввиду предстоящей коммерческой сделки.

— Эх! Ну а теперь по стопе,— радостно воскликнул Валяев, поставив опорожнённую кружку на бочку и наливая самогон в пластиковый стакан.

Выпив, он с наслаждением закусил полоской поперчённого сырого мяса, а затем принёс из машины несколько стеклянных банок и принялся наливать в них драгоценную кровь, планируя применить её для изготовления домашней колбасы.



Когда часы «Звезда», стоящие на пахнущем травами комоде, дребезжаще пробили два часа дня, к дому подошли вернувшиеся с кладбища бабушка Маргарита и Мишутка.

— Чья это машина? — поинтересовался внук, и Маргарита Марковна, сообразившая, что дело, которым занимается сын, ещё не завершено, увела мальчика в дом, сказав: — Это дядя папе машину оставил посмотреть. Барахлит там что-то. Карбюратор, что ли... Давай пообедаем и будем баиньки.

Усадив мальчика за стол, она пошла к свинарнику, чтоб разведать суть ситуации, и постучала в дверь, в результате чего сын открыл и... замер с испуганным лицом.

— Что? — спросила женщина и тут же сама ахнула, почувствовав прикосновение ребёнка. Вцепившись в бабушку, тот смотрел на окровавленного Валяева, терзающего ножом его любимую Сайку. Через мгновение парнишка трагично всхлипнул, бросился прочь и, забежав в дом, с плачем упал на свою кроватку.

— Уйди! Вы плохие! — закричал младший Евланов, когда горько сопереживающая бабушка вошла и притронулась к нему.

— Прости, Мишенька. Нам очень денежки нужны, чтобы папу выручить. Поэтому мы так с Сайкой поступили,— стала оправдываться она, гладя страдальца по голове и спине своей источающей всеоправдывающую доброту рукой.

Часы «Звезда» пробили семь часов вечера, а бабушка и Мишутка всё ещё пребывали в том же месте и в тех же позах. Слушая историю за историей, внук с трудом успокаивался.

— Сайка папу спасла? — спросил он.

— Конечно, спасла, миленький…— прошептала утешительница.

Повернувшись наконец к бабушке лицом и произнеся: «Как же я теперь братика найду?» — Мишутка заснул.



Закончив упаковку частей свиной туши в мешки, Кузьма Валяев и Фёдор Евланов загрузили товар в машину и перевезли его в недалёкий валяевский дом. Вышедшие навстречу сыновья Кузьмы шустро перетащили доставленное в амбар, в котором стояли весы. Крепко выпивший батёк двух спорых молодцов взвешивал свинину долго, зажмуривая почти слепой левый глаз и нещадно напрягая правый. Подсчитав килограммы и скрестив их с денежными знаками на калькуляторе, он опять что-то долго вычислял и наконец вынес продавцу свой вердикт:

— Одиннадцать мешков!

— Каких мешков? — спросил встревоженный Фёдор.

— Мешков сои, чего же ещё…— ответил Валяев.— Загружайте, ребята, и отвезите…— добавил он, обращаясь к парубкам, которые тут же направились в угол амбара, заполненный полными мешками до самого потолка.

— Так, Сидорыч, подожди! Сою себе оставь! За мясо ты мне должен триста баксов.

— А нет у нас денег-то! Откуда? — развёл руками покупатель.— Нашей артели зарплату соей платят. Такой вот бартер, будьте любезны! Мой свояк унитазы делает, так им зарплату унитазами начисляют. А я же тебе не унитазы даю, а хороший ходовой товар. Забирай! Если ты эти мешки китайцам продашь, так можешь и четыреста баксов сделать. Они нашу сою любят, потому что она у нас экологически чистая, а не как у них — с гербицидами и транс... транс...

— Трансгенная.

— Во-во! — добродушно воскликнул Валяев.

— Долго базарить не будем,— улыбнулся эрудированный Евланов и, достав из кармана спичечный коробок, бросил зажжённую спичку на стоящий неподалёку сенной валок.

— А-а! — дико закричал Кузьма Сидорович, порываясь тушить возникший огонь, но остановился, испугавшись неожиданного поступка Евланова, который, взяв наперевес попавшиеся под руку вилы, преградил хозяину и его сыновьям путь к разгорающемуся огню.

— Что ж ты делаешь, бандит?! — возмутился Валяев, не решаясь приблизиться к остриям вил.

— Триста баксов! Иначе я твои домики под корень спалю!

— Эх! — закрутился на месте Валяев.— Андрюха! Принеси. А ты воды тащи! — отдал он наконец распоряжения своим хлопцам, и те бросились вон из амбара.



Мишутка спал, и цветные сны посещали его. В видении, похожем на розовое небо, к нему пришёл дедушка Дмитрий Прохорович Евланов, одетый в красивый кремовый костюм и напоминающий известного американского актёра, чью фотографию мальчик видел в старом журнале, валяющемся на чердаке рядом с гипсовой статуэткой, которую бабушка называла «Ленин». Дед поблагодарил внука за вчерашний визит и сообщил, что из него получится очень хороший и надёжный человек, что следует из того, как преданно он любит всех членов своей семьи.

«Плохо, что ты, деда, уже не с нами. Мама и папа расстались, когда тебя не стало. А ещё мне тебя очень жалко и страшно умирать самому. Я не хочу, чтобы люди умирали»,— сказал внучек. «Страшно только с той стороны, а с этой уже совсем не страшно, а даже наоборот. А тебе вообще рано об этом думать. Ты будешь жить очень долго и сделаешь много доброго»,— ответил Дмитрий Прохорович, улыбаясь и утверждающе кивая головой.

«Дедушка прав. К тому же никто не умирает совсем. Часть меня, например, скоро воплотится в красивый грузовик твоего папы»,— произнесла появившаяся рядом Сайка. «Это хорошо! Но как же я без тебя найду брата?» — воскликнул Мишутка, обрадовавшийся ей не меньше, чем дедушке. «В этом поможет твоя мама»,— успокоила его хрюшка. «Кстати, она тебя уже ждёт»,— доложил дед, и после этого сон ребёнка прервался.

Открыв глаза, он увидел свою маму Светлану Степановну Евланову, сидевшую рядом и с улыбкой ждавшую его пробуждения.

— Ах! — осчастливленно вздохнул мальчонка, когда мама Света обняла его.



Узнав о долговой яме, ставшей уделом семьи благодаря её бывшему мужу, Светлана Степановна, приехавшая из города ночным поездом, чтобы навестить и приодеть дитятко, с пониманием дела покивала головой. Однако она не стала говорить лишнего, а просто добавила двести долларов к трёмстам, вырученным от продажи свиньи Сайки, чем несказанно всех осчастливила.

В то время как ребёнок практически не отходил от мамы, радуясь ей больше, чем привезённым подаркам, Фёдор Дмитриевич также продолжительно сидел рядом, понуро и ласково разговаривая на всяческие забавные темы. Маргарита Марковна, положившая в укромное место пятьсот долларов, гарантирующих её сыну избавление от тюрьмы, тоже поглядывала на бывшую невестку с искренней симпатией. В светлом согласии, окрашенном приятностью встречи и добрым делом, совершённым Светой, закончился четверг. Когда его завершила темнота предпятничной ночи, Мишутка был положен спать в свою кроватку, а Фёдор попросил постелить ему на веранде. Готовясь ко сну, Маргарита Марковна и Мишуткина мама присели побеседовать в гостиной.

— Слава Богу,— сказала бабушка Маргарита, узнав, что Светлана не собирается забирать сынишку в город.

— Да и я подумать решила…— сообщила молодая женщина, вздохнув и глядя в сторону с большой серьёзностью.

Вознамерившись было спросить о предмете её раздумий, старейшая из Евлановых осеклась и, желая закончить разговор на этой понравившейся ей ноте, напомнила о необходимости пописать с мальчиком, перед тем как отойти ко сну.

— Я сделаю,— сказала мама Мишутки и пошла в спальню, тогда как мама Фёдора Дмитриевича удалилась в свою комнату, где, выключив свет, легла в постель, будучи вряд ли в состоянии уснуть, имея в повестке осмысления длинный список вопросов, касающихся состояния дел в её семье.

Когда Света взяла горшок и подняла сынишку, тот проснулся и поведал о предстоящем появлении брата как о событии, способном помочь мамочке вернуться к папе.

— Сайка сказала, что ты знаешь, где найти братика, поэтому завтра нам с тобой нужно вместе погулять в капусте…— пробормотал мальчик, снова уходя в сновидения.

— Бедный ты мой,— прошептала мать, целуя дитя и капая на него своими слезами.

Бодрствуя в постели, Маргарита Марковна, способная легко понять причину каждого ночного звука, возникшего в любом уголке дома, отчётливо услышала шорохоподобные шаги босых ступней, хозяин, а точнее, хозяйка которых явно направлялась в сторону веранды. Лёгкий скрип осторожно открываемой двери скоро подтвердил её догадку, и, различив вопросительно-приподнятые интонации женского и мужского шёпотов, Маргарита счастливо улыбнулась, а затем, сев на кровати, начала молиться небесам, крестясь в сторону трёхсотлетней семейной иконы, стоящей на пахнущем сухими травами комоде.



Наступило утро зловещей пятницы, сулившей семье встречу с жестоким кредитором — майором милиции Митрошевым. Рано позавтракав, все занимались своими делами, сохраняя серьёзность и не допуская долгих разговоров. Фёдор Евланов усердно колол поленья, уединившись в хозяйственной части двора, в то время как Мишутка с мамой гуляли на капустных грядках, а бабушка Маргарита по большей части была заметна на кухне.

К одиннадцати часам во дворе залаял Вулкан, и, услышав это, Мишуткин отец отложил топор, а Маргарита Марковна приостановила свою работу. Выйдя к калитке, мать и сын встретились с кредитором, оказавшимся, однако, не Митрошевым, а Анжеликой. За спиной златореченки приветливо улыбался пожилой мужчина, бывший её отцом и большим любителем «Москвича-412» — продукции знаменитого завода, давно исчезнувшего с карты отечественного автомобилестроения.

— Если вы помните наш разговор, то мы должны забрать вашу машину,— вежливо сказала девушка.

— Конечно,— печально вымолвила Маргарита Марковна и попросила сына отпереть гараж.

Внутренне страдая, Фёдор открыл ворота и передал ключи от автомобиля улыбчивому папе Анжелики. Выехав к собравшимся уже на собственном «ретро-авто», пенсионер Терешнев выразил удовлетворение тем, что у данного образца имеется очень редкий для «Москвичей» костяной руль. Он дал бывшим владельцам знать о планируемой перестановке понравившегося рулевого колеса на собственный «Москвич», чем окончательно их расстроил, вероятно, об этом не догадываясь, будучи во власти добро-наивной радости.

Обсудив все предстоящие превратности переучёта транспортного средства, девушка-кредитор перешла к другому вопросу.

— Болгарин пропал,— тихо сообщила она, отведя хозяев в сторонку.

— Вот те раз! — посочувствовала Маргарита Марковна.

— Ужасно! Только понравится человек, так не судьба…— прошептала Анжелика и не смогла удержать накативших слёз.

— Что случилось-то? — проявил любопытство Евланов.

— Пока точно не известно ничего. Их с Митрошевым видели у Вити дома. В бане они были. С девками…— пролепетала дочка бывшего колхозника Терешнева и, не выдержав слова, произнесённого последним, всплакнула ещё сильнее.

— Сгинули вместе…— расстроенно вздохнула она и, помолчав, опять начала говорить: — Я Вите триста долларов должна. А поскольку ему отдать пока не получается, то отдам их вам за машину. Иначе поступить не могу. Если он появится, свои деньги у вас сам заберёт,— сказала Анжелика и протянула хозяйке три стодолларовых купюры.

После передачи валюты посетительница села в «Москвич» рядом со своим папой, который повёл семейную реликвию Евлановых прочь по улице Карла Маркса. Проводив родной автомобиль в торжественно-грустном молчании, Маргарита Марковна и Фёдор вернулись в дом, где полученные триста долларов были объединены с пятьюстами, уже имевшимися в тайнике.

— Так сколько стоит грузовик? — спросила мама у сына.



Как сдержанна и некичлива своей силой река Уссури в бестайфунные недели лета! Как горячи её светло-галечные дикие пляжи при открытом солнце, и как комарино-прохладны они в прозрачно-сумеречном освещении яркой луны! Сколько веков вьёшь ты свои изгибы из тех мало кому знакомых таёжных мест, где кедровые дебри переплетены виноградными лианами, а шорох листвы грозит оказаться поступью уссурийского тигра? Наверное, кто-то сможет ответить — сколько, но, вероятнее всего, этого не захочется слушать. Скорее, возникнет желание смотреть с шатающегося подвесного моста в перевитую колышущимися водорослями желтовато-тёмную воду, радоваться пышному виду прибрежных лесов и, взглянув на золотой церковный купол, сияющий среди лиственного великолепия, сказать: «Я здесь, Отче! Увидь меня!» Затем станет нужным помолчать и быть тут как можно дольше, ибо нечто необъяснимое склоняет человека к блаженному подчинению магии реки, если... он жив.

Но никто не может приблизиться к пониманию того, как соотносится с речной сутью ещё парящая неподалёку душа ушедшего, бесцельно путешествующего в стремнине после своей смерти. Разумеется, никто, кроме Всевышнего, с чьего ведома, вероятно, совершается и заканчивается каждый жизненный путь. И если принять версию предрешённости всего происходящего волей Создателя, то участь неприкаянного утопленника, выпавшая на долю Лёвки, может представиться здравомыслящим людям не столь уж горькой. Кроме, конечно, таких людей, как его брат Болгарин, беззвучно рыдающий у иллюминатора самолёта, летящего из Москвы в Варну.

А между тем Лёвка продолжал путешествие в водах Уссури, вновь приближаясь к Лесосплавску, возле которого река подпитывается мощными родниками. Попав в зону действия ключевых струй, тело, как и в прошлый раз, оказалось в потоке, стремящемся к Коровьему острову, и вскоре остановилось на приостровном мелководье. Расположившись лицом вверх, Лёвка был безразличен к появлению длинной гадюки, проплывшей вблизи с высоко поднятой головой, а затем заползшей в береговые камыши. Его не волновали покусывания мелких рыб, вертевшихся рядом. В то же время, уже не обладая манящей прелестью живой крови, он совершенно не интересовал изобилующих здесь пиявок.

Когда ночная темень осветлилась серостью рассвета, в беззвучии тёплого утра возникли голоса, создаваемые людьми, переходящими протоку, и вскоре на Коровий остров выбрели жители Лесосплавска — подростки и братья Петя и Митя Безденежных. Загремев галькой, оба направились туда, откуда можно было заметнуть закидушки под обнажённые ивовые корни, мокнущие в заводи, согласно молве, являющейся прибежищем крупных сомов. Остановившись недалеко от места, где вода покачивала тело Лёвки, мальчики стали располагаться для рыбалки, но вдруг утопленник попался Мите на глаза.

— Смотри, труп плавает! — сказал он, и оба приблизились, чтоб рассмотреть человека.

— Страшный какой! Пойдём, сообщим в милицию,— предложил Петя.

— Успеем. Давай сначала половим. Ему всё равно торопиться некуда,— попытался аргументировать его практически мыслящий брат.

— Я не могу рыбу ловить, когда рядом покойник...

— Ладно,— согласился Митя, и, собрав не пригодившиеся снасти в рюкзаки, братишки пустились в обратный путь.

— Зря только пёрлись сюда. Всегда не везёт,— пробормотал Митя, закуривая сигарету, украденную у отца, когда они вновь преодолевали протоку.

К полудню над безлюдными окрестностями завис звук мотора приближающейся лодки, идущей вверх по течению. Через несколько минут в Коровий остров воткнулась исчерченная царапинами «Казанка», и на хрустящий камушками островной берег привычно высадились подполковник Зубенко с лейтенантом Капралко.

— Точно! Опять кто-то плавает,— недовольно произнёс подполковник, направляясь к бывшему жителю солнечной Варны в сопровождении своего подручного, идущего с багром наперевес.

— Ну, давай глянем, кого нам Митрош на этот раз прислал,— предложил начальник, и Капралко подтянул тело поближе к берегу, зацепив его багром.

Некоторое время оба молчали, а затем тишина огласилась громким диалогом милиционеров.

— Ты где его оставил?

— На Глинной косе, как и договаривались...

— Это что же, Митрош нам его снова спихнул?

— Выходит, так...

— Это точно Митрош. Только они с Конюкиным утопленников петлёй за голову таскают. Хоть бы верёвку с шеи сняли, варвары...

— Прикажете обратно отбуксировать?

— Ты издеваешься? Ты сюда поиздеваться прибыл?

— Я вполне серьёзно спросил...

— Ты мне скажи! Что этот Митрошев себе позволяет? Ну, намекнули ему, что свои дела следует самому решать! Ну и нужно понять намёк! Зачем оскорблять старшего по званию и возрасту? Я сорок лет в органах, а такого наглеца первый раз вижу!

— Извините, Егор Геннадьевич! Там вроде как ещё один водолаз кемарит,— прервал патрона Капралко, показывая на что-то виднеющееся неподалёку в воде, покрытой дрожащей под напором ветреного порыва рябью.

— Как, ещё один? — воскликнул Зубенко, и беседующие перешли к другому участку берега, подле которого ими действительно был идентифицирован лежащий в реке человек, не подающий признаков, позволяющих считать его живым.

— Нет, ты это видел? Он мне отомстить решил, ещё одного подкинул! Давай подождём! Сейчас, наверное, целая команда этих пловцов причалит. Ну, сволочь так сволочь! Я этого Митроша самого утоплю, скотину! — зашёлся гневом наиглавнейший в Лесосплавске представитель милицейского ремесла.

— Не утопите, товарищ подполковник! — произнёс Капралко, уже рассматривающий «новичка» вблизи, и обсуждение подошло к финальной стадии.

— Это почему ещё?

— Потому что он уже кем-то утоплен и в данный момент находится у нас в гостях...

— Ты что мелешь, Серёжа?

— Это Митрошев, сами посмотрите...

— Батюшки! Точно он,— согласился изумлённый Зубенко, и после этого пожилой и молодой аккуратно вытащили тело на берег, подхватив его руками.

— Как же это ты так, Виталий? Бедный человек, прости меня ради Христа,— подавленно сказал подполковник, и оба блюстителя порядка сняли фуражки.



Осень пришла в Златореченск, в котором грустные стороны жизни были дополнены таким печальным событием, как похороны начальника милиции Виталия Митрошева. Портрет улыбающегося милиционера, опубликованный в краевых изданиях, вызвал у людей симпатию и сожаление, а его дела стали причиной глубочайшего уважения. Газеты сообщали, что майор Митрошев был убит криминальным авторитетом Виктором Потаповым, известным под кличкой Болгарин, занимавшимся незаконной вырубкой уссурийской тайги и нелегальной продажей древесины особо ценных пород нечистым на руку бизнесменам сопредельного Китая. Именно преследование Болгарина и его сообщников привело к исходу, ставшему трагическим для майора-патриота, награждённого орденом Мужества посмертно. Сам же Потапов, чья причастность к убийству была доказана благодаря наличию крови Митрошева в его автомобиле, брошенном в аэропорту, теперь находится в бегах и объявлен во всероссийский розыск.

Брат Виктора Потапова — уроженец здешних мест и гражданин Болгарии Лёвка — был принят в лесосплавский морг и стал там никем не опознанным и не востребованным постояльцем. Какая-либо информация о его дальнейшей судьбе отсутствует, как нет в наличии и знания о судьбе других никем не спрошенных покойников. Наверное, однажды мать-земля принимает таких сыновей где-то и как-то, но об этом не хочется думать, чтоб не раниться лишней болью.

В жизни Мишутки произошли как хорошие, так и не очень приятные события. Самой главной радостью для него стало принятое Светланой Степановной решение о невозвращении в город. Оставшись, она устроилась на работу в магазин вместо продавщицы Кати, вышедшей замуж и уехавшей с Дальнего Востока в среднюю полосу России. Младшему Евланову выпало счастье увидеть, что мама снова хорошо относится к папе, который бросил пить, купил красивый японский грузовик и зарабатывает неплохие деньги, развозя по торговым точкам района целебную минеральную воду, разливаемую заводом местного предпринимателя Шмелькова. Из разговоров, звучащих дома, мальчику ясно, что мама и папа хотят открыть в Златореченске собственную пекарню. Очень благостным для него является и приподнятое настроение бабушки, млеющей при виде обновлённых отношений родителей, а также то, что ему исполнилось пять лет.

К числу разочарований, выпавших на долю Михаила, следует отнести неудачу в поисках брата, не найденного на капустных грядках — даже несмотря на помощь мамы. Кроме того, душевной потерей ребёнка стал поступок семи диких утят, к осени превратившихся во взрослых уток и с наступлением прохладного времени улетевших прочь под предводительством Мишуткиного любимца селезня Черныша.

Тем не менее, жизнь семьи теперь была очень хорошей, отчего даже мама, приехавшая из города очень худой, начала быстро поправляться, а к весне у неё и вовсе появился большой живот, что расстроило Мишутку, начавшего просить Светлану Степановну кушать поменьше. Чтобы успокоить сына, женщине пришлось посвятить его в таинство человеческого деторождения.

— Я верил, что детей находят в капусте. Ведь так говорила бабушка,— сконфуженно посетовал Мишутка, узнав правду, а Маргарита Марковна сказала родителям, что они сами давно должны были всё объяснить мальчику, а не перекладывать щекотливую обязанность на неё.

Однако этот незначительный инцидент вскоре был забыт, а в марте на оттаявших грядках огорода приземлилась стая диких уток, ставших во главе с громче всех кричащим Чернышом толпиться подле прибанного сарайчика, выражая готовность в нём жить. Увидев уток, все растрогались. Маргарита Марковна сочла, что возвращение компании Черныша — очень хороший знак, а Фёдор сказал, что нужно оказать гостям хороший приём и не только позаботиться об их питании, но и отказаться от идеи осушения пруда, расположенного в конце их приусадебного участка. Эта мысль оказалась верной, так как очень скоро утиные самки вывели своё многочисленное потомство из сарайчика и начали использовать сохранённый водоём для обучения утят плаванию.

В начале июня папа отвёз маму в родильный дом, где появился их второй сынишка. Разумеется, Мишутка не был первым членом семьи, взявшим братишку на руки, так как это сделала мама. Но разрешение подумать об имени младенца получить удалось, и он предложил назвать его Дмитрием в честь дедушки, против чего никто не стал возражать.

Когда Евлановы прибыли домой с новорождённым, бабушка от радости напекла высокую стопку вкуснейших блинов. Вечером, когда оба брата и их родители уснули, она долго молилась перед трёхсотлетней семейной иконой, в силу которой окончательно уверовала. Молясь, Маргарита благодарила Бога за мир, наступивший в семье, и просила большого счастья для родившегося человека.