Александр Тененбаум

В поисках мяса. Фрагмент романа

Лучшие истины – кровавые истины,

вырванные с мясом из собственного жизненного опыта.

Ирвин Ялом. Когда Ницше плакал

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

         1.

В тот страшный день я думал, что «последней каплей» в череде моих нескончаемых бед стало утреннее потрясение на работе, когда начальник неожиданно вызвал меня «на ковёр» и сообщил замечательную новость, что я попал под сокращение штата. «Дела у нас, как ты знаешь, оставляют желать лучшего, – с горечью изрёк он, беспрерывно глядя в окно, но только не на меня. – Ты пришёл одним из последних в компанию, так что извини, брат, придётся оставить только самых-самых…».

         Как позже выяснилось, красивые слова «попал под сокращение штата» оказались на поверку своеобразным пинком начальникового сапога мне под зад и выдворением за дверь без какой-либо компенсации денежных средств, так как официально я у него никогда не работал. Я устроился я к нему «в компанию» пару лет назад от отчаяния, ведь здесь тогда хоть что-то платили. Вместо трудового договора все наши отношения держались на «добром слове», по-другому он не хотел меня брать.

         И вот я пытаюсь снова проникнуть в помещение на заветный ковёр с криком «Пётр Михайлович, вы мне должны ещё за последнюю неделю работы!». Но бугай-секретарь Ваня в коридоре отлавливает моё хилое тельце своей атлетической накаченной ручищей и буквально выбрасывает спортивным ядром вон – навстречу новым приключениям среди весёлого житейского голода и хлама и невозможности отдать по счетам.

Вдогонку через открытое окно я слышу лишь классическое наплевательское изречение всех начальников мира в таких случаях: «Ничего я тебе не должен». Сижу в сугробе с разбитой рожей, хныкаю как ребёнок, оставшийся без мамки, шепчу ему в ответ, но он этого, конечно же, не услышит:

         – Спасибо тебе, Михалыч!.. Спасибо тебе, родной…

         Итак, в тот страшный день я думал, что «последней каплей» моего терпения стало неожиданное увольнение  с работы, – однако ж, контрольный выстрел обывательских неудач прозвучал, разрывая измученный мозг, именно дома, именно там, где ты привык чувствовать себя хорошо, уютно, спокойно.

В общем, я пришёл домой, голодный и холодный, всё ещё иногда всхлипывающий, с мокрыми глазами, внутренне почти в полном отчаянии, но с тайной надеждой, что под конец всей этой дьявольской круговерти забрезжит спасительный свет. Скинул куртку, ботинки, и сразу направился в кухню, к заветному холодильнику, словно там был спрятан утешительный приз, – резким отдергивающим движением распахнул дверку. И что бы вы думали, я там увидел?..

         На верхней полочке притаилась половинка засохшей луковицы, рядышком сжался покусанный кусочек сухого чёрного хлеба, зачем-то бережно завёрнутый в обрывки целлофана. Средняя полка содержала в себе вскрытый, чёрт знает когда, пакет с явно выпитым до дна (я чувствовал это) кефиром. В самой нижней утробе холодильника жались друг к дружке, не внушающие доверия пакеты не то со свеклой, не то с морковью, не то – о, ужас, с топинамбуром. Но скорее всего не с ним, просто я ненавижу этот сомнительный овощ, который в народе часто приводится в пример как очень полезный и нужный для организма.

         И больше не было ничего – ни яиц, ни сосисок, ни консервов, – но самое главное, в холодильнике, как ни ищи, не было никакого мяса! Я специально вывернул морозильную камеру наизнанку, я выкинул на пол все эти насмешки над едой в виде засохших кусков и уродливых «топинамбуров». Всё было тщетно: мясо отсутствовало до такой степени, что оставалось только отрезать себе пальцы на руке и сварить их вместо сосисок.

         Меня мутило от голода и печали. Из тонущего в болоте страданий мозга, на поверхность сознания мимолётно всплыла здравая мысль: «А ведь уже который день мы с женой не покупали мяса. Олег, ты чего это тут с ума сходишь, – очнись, мяса нет и нужно потерпеть ещё какое-то время, когда будут деньги…».

         – Я не могу больше терпеть! – не превозмогая боль, крикнул я. – «Ещё какое-то время»!.. «Когда будут деньги»!.. – словно передразнил невидимого врага. – Да никогда их не будет! Меня уволили! Мне нужно платить за кредиты и ипотеку, за ЖКХ и кормить детей! Где я возьму столько бабла теперь, когда меня выгнали с работы?! На что я куплю еды? На что я куплю мяса??? А?!

         Внезапно ужаленный невозможностью преодолеть страх и решить нерешённое, я схватился за холодильник и повалил его на бок – холодильник грузно упал, а я побежал дальше, круша всё на своём пути.

         – Где справедливость?! Почему кому-то всё, а кому-то ничего? Кто-то не знает, как потратить миллионы, у него есть любая вещь, и ему при этом – вот в чём парадокс! – скучно жить. А кому-то нечем платить за квартиру… или тупо не на что купить немножечко мяса на обед! Ах, как давно я не ел мяса!.. Сейчас бы сюда большой кусок жареной свинины с луком и какой-нибудь вкусный овощной салатик. А потом запить всё это счастье чашечкой хорошего настоящего кофе, а не вонючим говном, растворимым, дешёвым, который я пью каждый день – меня от него тошнит. Ну как, как жить дальше? Боже!

         Предел был пройдён, мозг взорвался, крышу сорвало.

…Стою с телефонной трубкой в руке, а в трепещущей тишине комнаты звучит гудок дозвона. Это я звоню своему единственному другу Васе. Гудок вытеснил все переживания, в нём слышится голос самой надежды.

Вася ответил.

         – Здорово, Олег!

         – Здорово. Вот, хотел тебе сказать, что я согласен.

         – Ты о чём, брат?

         – Я согласен… Ну, помнишь, про что мы недавно говорили с тобой?

         – В последний раз, когда бухали?

         – Да, тогда, когда мы пили в том кафе. Если всё, что ты сказал – не «пьяный базар», и всё на самом деле обстоит, как ты предлагал, – то я согласен.

         – Нет, это был не пьяный базар, Олег.

– Отлично! Это хорошо!

– Олег, у тебя что-то случилось?

– Да, Вася, случилось. Как ты и предсказывал. Меня выперли с работы, мне нечем платить за кредиты, мне нечем кормить своих детей, я голодаю, я устал…

– Ладно, давай встретимся и тогда поговорим.

– Давай.

– Я к тебе через часик зайду.

– Хорошо.

– До встречи.

– Пока.

Предел был пройдён, я чувствовал, начиналась действительно новая жизнь, полная опасных приключений. Теперь я шёл напролом в поисках справедливости, точнее, я сам возьму себе свою справедливость, раз мир управляется такими мерзкими гадами как Пётр Михайлович. Я шёл в поисках справедливости, я шёл в поисках мяса – настоящего, неподдельного, без всякого ГМО и добавления сои. Мяса – как неповторимого вкуса самой жизни.

 

2.

Не стоит долго «под лупой» рассматривать всю мою биографию от рождения и до сегодняшнего дня, когда я решился на этот отчаянный поступок. Уверяю вас, я – не слишком интересный персонаж, за исключением того (но это касается, пожалуй, только меня), что с юности ещё пишу стихи, рассказы. Правда, всё больше «в стол»: да, я типа писателя. Мне нравится слово «ещё», от него веет депрессией несбыточных грёз и одновременно наперекор всем ветрам утверждением как бы личного достоинства.

Быть писателем – не всегда достойное в обществе занятие, не всегда ты попадаешь сразу в цель, радуешь глаз, слух читателей. А вот по поводу слуха: чаще всего они о тебе не слышат, потому что попросту не знают о твоём существовании. Кстати, как вам «ещё» одно любопытное словечко – «сразу»? Оно тоже может пребывать за гранью чудесного (то есть дозволенного), и лишь немногим открывается раз в жизни (два, три?).

Так или иначе, из-за обстоятельств извне или от моей природной неумелости жить в соответствии с тем, что получил при рождении (иногда мне приходит в голову – здесь замешана банальная строптивая лень!), но я не стал каким-то там даже мало-мальски известным писателем. Тем паче о поэзии вообще умолчу! И в итоге самым нехитрым образом миллионов себе подобных дожил до «среднего возраста».

Ах, как он упоителен, этот средний возраст! И этот надвигающийся неумолимо «кризис среднего возраста» – когда ты снова и снова переосмысливаешь прошлое и понимаешь: последние тридцать пять лет ты прыгал по тверди Земли яко блоха. Правда, тебе повезло больше, чем настоящим блохам: они-то в среднем живут всего пару месяцев, а ты умудрился протянуть десятки лет. О-го-го!

Итак, не будем рассупонивать здесь мою никчемную жизнь, деля её на атомы и даты. Я не стал писателем, потому что им не становился, а в реальности становился много кем другим, сменив за годы десятки глупых – с точки зрения высокого искусства – профессий, распространённых направо и налево в приземлённом обществе.

Как поэт, неоднократно влюблявшийся в женщин до беспамятства, лет десять назад (а может больше, точно не помню) я в очередной раз влюбился до такой «амнезии», что спустя три месяца женился на одной милой девушке, и вот на данный момент мы с ней воспитываем двоих ребятишек: сына и дочку. Всё просто, логично и… тупо – в условиях жесткой нехватки денег (в обществе – норма, когда не хватает денег, и это не является линейной мотивацией отказа от продолжения потомства).

Детей нарожали, значит…

 И вот здесь стоит упомянуть об извечном – как все глухие риторические вопросы – вопросе квартирном, который испортил не только москвичей, а всех кругом испортил и продолжает портить, кто когда-либо пытался, получая на работе гроши, купить себе цивилизованное жильё. Да ещё в ипотеку. Просто однажды мы с женой подумали: зачем снимать жилплощадь у кого-нибудь, выкидывая ежемесячно приличную для нас сумму денег, если также можно отдавать энную сумму в своё, родное?

После того, как мы влезли в ипотеку, мы ещё в довесок понабрали все мыслимые и немыслимые кредиты, потому что в нашем возрасте и с нашим достатком всегда чего-нибудь не хватает. Понятно – винить в данном случае приходится только себя. Ведь, когда хорошенько поразмыслишь, начинаешь понимать, что: 1. Ты сам виноват, что не научился зарабатывать больше; 2. Не научившись зарабатывать, зачем ты настругал детей и влез в долги? 3. Сидел бы себе сиднем, как Диоген в бочке, и вещал стихи прохожим бомжам! Чем не счастье? – маленькое, но тоже своё, настоящее. Всё верно, всё так и есть, я – осёл.

Однако человек так устроен, что он всё равно почему-то выгораживает, жалеет себя, бедняжку, когда попадает в затруднительное положение – не хочет и всё: брать ответственность за совершённые поступки. Этим нехитрым манером, собственно, и я постепенно начал «крыть» козырные карты жизни. Забравшись полностью в долги, «облепившись» со всех сторон депрессией по поводу кризиса среднего возраста, я жалел себя с каждым днём всё больше и больше.

Усугубляло положение состояние здоровья нашего старшего сына. От рождения он сильно болел (основная проблема – в мозге), а по истечению трёхлетнего возраста врачи поставили ему ужасный диагноз: «Задержка психического развития» (ЗПР). По их словам, причиной болезни стала внутриутробная гипоксия плода (кислородное голодание), вследствие которой развились необратимые изменения в центральной нервной системе – и в итоге они констатировали кучи всяких патологий. Они ещё много чего говорили, писали, утверждали, пугали. А иногда зачем-то неумело успокаивали: типа, вы, родители, не теряйте пока надежду, будем наблюдать, – возможно, пойдут улучшения.

Эх, по-настоящему меня поймёт только тот, кто однажды сталкивался с этим: с воспитанием больного ребёнка. Все эти долбанные психологические методики о развитии позитивного взгляда на мир практически не действуют в моём случае (а часто бывают намного худшие варианты). Ведь как ты внушишь себе, что всё хорошо, если прямо перед твоим носом ходит противоположный родной пример?

В общем, болезнь сына усугубляла ситуацию с моим мировосприятием. Трудности закаляют тех, кто по натуре потенциально сильный, а если ты слабак изначально от природы, то здесь заведомо «пиши: пропало». Я не такой уж и пессимист, чтобы это утверждать, но вы сами оглянитесь вокруг: планету населяют в основном слабые никчёмные людишки плюс небольшая прослойка сильных мира сего – людей волевых, лидеров и т.п. «удачников».

После рождения сына мы с женой забыли о покое: он постоянно плакал, у него болела голова. С рук он не слезал ни днём, ни ночью, а утром ко всему прочему мне приходилось ещё и ездить на работу. Нам практически никто не помогал с обрушившимся несчастьем. С моими родителями я был в то время в ссоре (как-нибудь потом расскажу о причинах непримиримых отношений, это отдельная история), а тесть с тёщей жили довольно далеко от нас – вообще в селе, на другом конце области, где у них находилось безотрывное хозяйство со свиньями, коровами и курами.

К шести годам наш сын всё-таки «начал давать улучшения». Он разговаривал и рассуждал уже, можно сказать, что приемлемо для приличного общества, с другой стороны приличное общество всё-таки не принимало его в нормальном смысле. Для них Кирюша был навроде дурачка – ох, как же это снисходительно-уничтожительное отношение бесило и расстраивало меня!.. А вот жена довольно быстро нашла выход из сложившейся ситуации: она ударилась в религию. Ежедневно я слышал из-за закрытой двери в спальню, как супруга подолгу, что-то там нашёптывая, страстно молилась своему Богу – и, признаюсь, с большим сомнением глядел на эти её тихие потуги.

А врачи почти ликовали. Они с завидной регулярностью на специальных осмотрах внушали нам мысль, что «развитие здоровья Кирилла не стоит на месте, будем наблюдать его ещё, возможно, к десяти годам мальчик выправится». Но вот по поводу того, что сын станет таким же нормальным, как и все нормальные дети, они упорно молчали. В итоге я понял: в области медицины, что бы ни говорили, – везде одни сплошные дыры, люди в ней – чистый эксперимент (как пациенты, так и сами доктора), и ещё: нет никакой справедливости, нет никакого равенства и поэтому братства. А если равенство и братство каким-то хреном всё-таки появится в будущем на нашей многострадальной планете, то уж точно невероятным чудесным образом извне, но только не от самих людей.

Пока я безумствовал, жена не останавливалась в своём, на мой взгляд, диком религиозном рвении. Ей уже было мало просто угрюмо-печальных молитв-бормотаний под нос, она начала ездить по святым местам: монастырям, пустыням, лаврам и т.п. богадельням. Ездить, конечно, в те возможные моменты, когда тёща с тестем забирали Кирилла к себе в село погостить. 

Супруга уезжала – я сразу же срывался и начинал пьянствовать. Пил, признаюсь, всё подряд без разбора, главная цель была забыться от этого мрачного мира, где нет справедливости, и где, к примеру, один папаша, сука, радостный, подкидывает своего недавно родившегося здорового сына в воздух с криком «Сы-ын!.. Мой сын – будущий хоккеист!», а другой, печальный идиот, не может без содрогания смотреть, как над его дитём смеётся соседская ребятня и выпихивает его из своего нормального круга, будто гонят последнюю паршивую собаку.

Однажды приехав из очередной поездки «по местам», супруга заявила, что ей, после всех этих мучений с Кириллом, очень нужно родить здоровую дочку, и что какой-то там «отец Валерий» на недавней исповеди предсказал сие. Я глядел на жену с укором и перегаром, но это нисколько не умалило тайных стремлений Зинаиды.

– Только в ближайшие месяцы, – продолжала она, – ты должен полностью бросить пить, я и сама пойду обследоваться в больницу. Наше здоровье – это здоровье нашей будущей дочки. Зачатие должно быть продуманным.

Вот это она выдала! Я чуть в глаза ей не рассмеялся, но внутренняя, оставшаяся на задворках моей поганой личины, интеллигентность не позволила обидеть бедняжку. Как же она верила в то, что говорила! И вообще, я понимаю, конечно, – она настрадалась, ей хочется теперь лучшей доли.

Я не стал сопротивляться – пусть говорит, женщина, пусть по-своему мечтает. Хорошо, когда в душе плавают светлые мечты, образы. Мне было немножко грустно, что не могу вот также верить и чего-то хотеть нового. Моя душа напоминала в тот момент почти полностью сожженную пустыню, а сердцу уже особенно ничего «такого» не хотелось. И только желчь-злоба жгла опалённое сознание: почему кому-то всё (или хотя бы маленький минимум радости жизни, вот такусенький!), а кому-то хрен на блюде?!

Итак, я не сопротивлялся, но и не спешил выполнять данных обещаний (Зинка всё же вытянула из меня слова о прекращении пьянства), днём продолжая работать на очередной работе, а по ночам крепко поддавать в ближайшей закусочной. Мне в какой-то степени везло: жена не слишком следила за моими действиями, она продолжала упорно молиться, днём тоже работала, а ночью, под стать всем нормальным людям, сладко спала.

К стыду своему скажу, пить я даже стал как-то ещё сильнее и бескомпромисснее – и чем больше не замечала жена мой бесовской задор, тем разнузданнее я становился. Я не чурался уже никаких вредных знакомств. Понадобилось не очень много времени, чтобы совесть моя стала настолько пьяно-запиртованной, что в ход пошли знакомства, помимо конченых алкашей, с первыми попавшимися приблудными женщинами, – с этими нездорового вида бабищами, в угаре, где придётся (бывало, что и прямо в подъезде, около вонючего мусоропровода) я занимался всяческими жуткими непотребствами.

…Однажды поутру я лежал, подыхая с похмелья, и меня словно проняло: в последние месяцы в пьянстве моём совершенно нет никаких перерывов, и что в такое важное время, как зачатие ребёнка, я словно бы совершаю всё наоборот максимально вредное, а не благое. Когда я это понял, то пришёл в настоящий ужас, и вот здесь бы и блеснуть раскаянию, но в сей же момент из туалета вдруг выпорхнула, яко голубка, моя супружница Зинаида с заветной полоской лакмусовой бумажки и радостно помахала перед моей опухшей харей:

– У нас получилось!

«Твою мать!» – подумал я, а вслух сказал:

– Ты о том самом?..

– Да, о том самом! Ха-ха!

– Пп..оздравляю, любимая!

– Урааааааааа!...

Вот она, насмешка судьбы! Долгие месяцы всех этих грёбаных актов зачатия дали о себе знать, и моё сомнение на счёт «получится – не получится» перебила стойкая вера жены и ещё чего-то, что сильнее нас, смертных, грешных. Сама природа сюда вмешалась, или, может, он – Бог помог? Я сопротивлялся и не хотел, но в конечном итоге моё мнение не сыграло важную роль в таком ихнем деле.

Узнав о беременности жены, я, конечно, некоторым образом удивился этому (как будто бы затяжной загул ежедневно доказывал мне, что такого – ну просто не может случиться!). Скажу, не тая, – и если раньше это были просто неприятные мысли по поводу безудержного свинского пьянства, – то теперь уже по-настоящему врезал мне апперкотом в самую совесть страх по поводу здоровья будущего ребёнка. Что хорошего вообще могло народиться у нас с женой, если последние полгода – год я травил своё тело этиловым ядом?!

  Правда, погоревав несколько дней, я снова утопил разыгравшуюся совесть в вине, водке, пиве, неразбавленном спирте, одержимо ездил от одной любовнице к другой. Вот такое вот интересное раскаяние…

Шло время, плод рос в жене, плод периодически обследовали врачи… и не находили ничего отрицательного в его развитии. Зинаида жила ощущением приближающегося счастья материнства, я ж видел мир чаще всего с пьяной изнанки. Как ни странно, с работы меня не гнали; я сдружился с начальниками, мы часто выезжали на природу пить и развратничать с их секретаршами. Любили ещё в бани ездить, по кабакам – я отвечал за роль главного заводилы и игруна на гитаре, а также певуна во весь свой «цыганский» голос. Было весело, интересно, алкоголь грел тело, тело забывало о несправедливости жизни, пустыня души зацветала искусственными огнями псевдосчастья.

…Пришло время, и у нас с Зинаидой родилась дочка. Да, дочка – как и хотела жена. Дочку назвали Раисой (не знаю, почему именно так, имя Зинка выбирала). Хорошенькая, здоровенькая – ну, просто загляденье, а не девочка! День ото дня я млел и заглядывался на неё.

И о чудо: как-то так получилось, пьянки мои постепенно прекратились, голова стала трезвее, тело почувствовало неожиданную лёгкость. Снова захотелось жить, появился новый смысл – просто приходить после работы домой и глядеть на Раю. Или же трогать её, тискать, целовать, играть и т.п. набор обычных родительских ласк, которых заслуживает любой ребёнок, они проявляются от естественного чувства любви. Я стал тем радостным папашей, что мог бы подкидывать ребёнка над собой с классическими криками счастья всех отцов в подобном состоянии (опьянения?).

…Однако какие-то три-четыре года, следующие далее в моей никчёмной биографии, всё-таки охладили пыл новоиспечённого родителя. «И всему виной деньги, то есть отсутствие их!» – к такому классическому выводу всех тупых неудачников я пришёл, забираясь во всё большие кредиты, и также после того как отдал свою жизнь на службу Великой Ипотеке.

Короче, вот вам картина маслом, или правильнее сказать картина, написанная какашкой. Отдельные фрагменты её ужасны, хотя, признаюсь, в ней и есть места приятные – например, моя дочь Рая, а ещё некоторые безымянные стихи, которые так и остались лежать «в столе», словно древний хлам, забытый на чердаке.

 

3.

Однажды я решил в одно мгновение полностью изменить пространство вокруг себя. То есть, больше не ползать на коленях перед сильными мира сего, а самому стать господином. Во всяком случае, денег в ближайшее время у меня должно быть много. Очень много. Предостаточно. Чтобы хватало на всё и с излишком.

У меня был друг Вася, однажды по-пьяному делу он предложил грабануть инкассаторов.

– Я тебя уверяю, – внушал он мне за столом, мы пили водку в кафе, – ничего в твоей жизни не изменится! Будешь и дальше пахать за копейки. Дома недовольная жена, дети, которые растут и тоже требуют вложений – ну, ты сам знаешь, ничего нового я не говорю. Будешь тянуть свою лямку, пока копыта не отбросишь. И работа твоя – сейчас она есть, а завтра нет. Что-то пойдёт в твоей фирме не так и тебя первого выкинут на улицу, потому что ты трудоустроен не официально. Да и с теми, кто официально устроен, тоже ничего хорошего не будет: всех как-нибудь выпихнут, это делается очень легко при желании.

– Зачем ты мне это сейчас говоришь? Мозги компостируешь, – вытягиваю я пьяным голосом, у меня депрессия. – Какой вариант сам-то предлагаешь?

– Я с тобой очень серьёзно говорю. Ты мне как брат... Помнишь, и меня выкинул Саныч на улицу, когда я стал ему не нужен?

– Да я всё это понимаю, Васька. Ты мне тоже как брат…

– Ну, вот тогда и послушай, братан, что я тебе сейчас скажу, – Василий притянул мою голову к своей и тихо прошептал на ухо: – я эту схему давно продумал. Она крепкая и в тоже время очень простая.

– Какая ещё схема?..

– Дослушай, Олег, дослушай. Я давно уже наблюдаю, как к одному автохаусу ездит инкассация.

– О чём ты вообще… Ты с ума сошёл?! – чуть не крикнул я Васе, сразу уловив ход его преступных мыслей. Но Вася только сильней вцепился в мою шею и своим языком практически залез в самое ухо:

– Ты дурак или прикидываешься? Хочешь всю жизнь пресмыкаться перед этими гандонами Михалычами и Санычами? От жены по башке сковородкой получать? А я тебе дело говорю. Я внутри этого автосалона несколько раз бывал, он охрененно крутой, понимаешь, – немецкими «аудюхами» торгует, у них страшные выручки. Вот, смотри, у меня есть график приезда инкассаторов. Месяц следил за ними, во сколько приезжают – уезжают.

– Вася, у тебя очень легко всё на словах получается, – возразил я. Но честно признаться, что-то приятное кольнуло нутро: да это точно был своеобразный выход из положения. Не новый, конечно, за тысячелетия развития человечества, и крайне опасный, – Вася, в реальности мы столкнёмся с двумя накаченными амбалами с «пушками», перетянутыми со всех сторон бронежилетами, обученными именно на такие дикие случаи…

– Ну и что? Ну и хрен с ними!

– А вот и не хрен, Вася, не хрен. Они ведь не захотят, чтобы мы забирали у них…

– Это не важно, что они там захотят. Из машины выдут двое охранников – и нас будет двое. Я дам тебе «ствол», у меня будет такой же. Я помню, ты отлично стреляешь – ты всегда меня поражал своей меткостью – нужно только немного потренироваться, почувствовать руку. Талант не пропивается, Олежка!

– Да твою же ж мать, я не собираюсь ни в кого стрелять!!! – горячо, зло и как можно тише зашептал я Ваське. Что он мне здесь впаривает, благоразумие начало брать вверх, – одно дело в тире ради призов-игрушек в цель палить, другое дело…

–  Мою мать или твою – это уже не важно, братан. – Контратаковал мой друг, он тоже начинал злиться. – Главное, ради игрушек, денег и ещё ради кучи всяких удовольствий я готов… ну, ты понимаешь, что сделать… не будем здесь орать вслух. А ты, признайся честно, просто ссышь!

– Не ссу я!..

– Ссышь!

– Не ссу – я сказал.

– Ну, вот если не ссышь, то и не ссы.

– Не ссу.

– Ну, может чуть-чуть подссыкаешь – просто признайся по дружбе.

– Улыбочка мне твоя скотенькая что-то не очень нравится, сейчас я тебе по роже вот это пепельницей дам – и узнаешь, кто здесь подссыкает!..

– То-то же, вот так держать, почувствуй себя мужиком. Ну что, ты со мной в команде или как?

– Я должен подумать. Командир здесь нашёлся…

– Думай, конечно. Ты только пойми, я тебе доверяю больше чем кому-либо, мы друзья и всё такое. С другим кем-нибудь вообще, может, и не связался. А один на такой риск я не пойду. Мне нужен ещё кто-то.

– Это всё понятно, я тебе тоже доверяю, и идея эта по-своему хорошая…

– Ну же, а я о чём! – обрадовался Василий, сволочь такая.

– Но я всё равно должен подумать.

– Да, подумай.

– Подумаю.

Я вздохнул. Вася налил нам водки «по-маленькой». Молча подняли рюмки, молча чокнулись, привычным движением залили беленькую гадость в глотки. Вася победно улыбался блестящими глазками – а мне надо было что-то решать с этим вопросом: быть или не быть, – неужели становиться преступником, вот так, с лёгкой руки, или всё же прислушаться к голосу разума? Хотя, что тут решать, если и так всё понятно.

…Очередная порция дерьма в моей жизни (в том смысле, что я неожиданно потерял более-менее оплачиваемую работу), в одночасье переполнила чашу весов терпения. И недавний разговор с Васей дал мне непростой, но точный ответ, что нужно делать в сложившейся ситуации.

 

4.

Подготовка заняла какие-то дни. Мы сильно торопились. Подгонял блуждающий по крови адреналин, а также непередаваемое по вкусу чувство того, что мы наконец-то совершим что-то выходящее за рамки дозволенного.

Почему-то в обществе всегда дозволено слишком мало, а хочется в противовес намного больше этого грёбаного мизера, который, конечно же, не удовлетворяет практически никого из смертных, однако редкий смельчак посмеет сожрать дополнительно чего-нибудь кроме, условно говоря, нормированной выделенной «пайки» в день.

Посему наш с Васей предстоящий решающий день должен был переродить ход всех последующих (изначально скучных) дней в интересной и насыщенной жизни, что нас ждала буквально за «тем» счастливым поворотом.

Итак, не стану томить ожиданием, лучше буду в этой искромётной истории адски краток и изложу фактическую выкладку произошедших событий.

Вася оказался прав. Машина с инкассаторами прибыла согласно своему обычному графику. Двое крепких мужчин в соответствующем камуфляже вышли и в нужном темпоритме, как в хорошо разыгрываемой театральной постановке, проследовали внутрь автосалона. Мои ляжки тряслись, я с трепетом сжимал пистолет в руке, словно поэтическую авторучку в момент написании гениального стиха. Разница была только в том, что грудь томилась не волнительным вдохновением, а диким страхом последнего отчаявшегося грешника, который посмел встать на путь великого Гопстопа.

 

5.

Опупеть – всё произошло быстрее, чем я понял, что, собственно, произошло. Парни-инкассаторы не захотели отдавать мешок с деньгами.

На лицах у них возникла неопределённость и явное замешательство, они, видимо, как-то и не ожидали встретить гопников. Один из них даже, кажется, решил пальнуть в меня, но я оказался незамедлителен в ответном решении: мой взвинченный мозг подал молниеносный импульс руке с пальцем на курке, а та произвела сухое многократное нажатие по целям. Всё как в тире! В смертельной очередности сначала более крупный мужчина отлетел в сторону, затем шарахнуло инкассатора, что был помельче.

Я плохо осознавал произошедшее в эти несколько секунд, а Вася срывал глотку испуганным криком «Уходим! Уходим, твою мать!», он хватал меня за свободную от пистолета руку и за плечо, и я всё-таки побежал за ним…

Мы неслись по улице вперёд – по-моему, я слышал за спиной звуки выстрелов или это мне только мерещилось. Я ещё как будто не верил в совершенную хренотень и словно пытался на нечеловеческих  пределах скоростного бега заводить ноги до максимальных результатов. Я обогнал Васю, его пальцы сжимали инкассаторскую сумку, но я вообще не обрадовался ей.

 

6.

В таких делах время попросту останавливается. Оказывается, я был не готов убить человека. Тем более – двух. Точнее, когда я шёл на гопстоп, я совершенно не думал, что кого-нибудь укокошу. Повторяю, перед вами тупейший осёл. Перед вами, перед самим собой (я вижу себя сверху, лежащим как на блюде), перед всей вселенной. Ах, зачем было слушать этого Васю! Удружил ситуацию, удружил. Подбил меня на неё, и кто стрелял в итоге – не он, конечно, а я, тупорылый кретин. А он сейчас ходит по комнате туда-сюда, словно бы сильно переживает и всё время порет какую-то чушь.

– Нас не найдут, ты не бойся! Они не знают, кто мы – мы ведь были в масках. Свидетелей особых не было. Никто, кроме нас, о нас не знал, так что ты не переживай. Но ты понимаешь вообще, сколько в этом мешке! – И он с надрывом улыбается сквозь страх в глазах. Ах, этот чёртов страх в глазах всегда выдаёт дураков преступников.

Я лежу на кровати в чужой квартире. Её снял Вася несколько дней назад, до того, как всё это случилось. Мы здесь отсиживаемся, по его словам. Но по-настоящему отсиживается только он, а я… я просто душевно умираю. Мне не нужны деньги, что лежат там, в мешке, сколько бы их ни было, – мне нужен покой.

 

7.

– Олег, Олег, проснись! – я с болью открываю глаза, Вася смотрит на меня, чему-то радуется. – Олег, хорошие новости. Во-первых, похоже, у следаков нет никаких зацепок, они даже фотороботы не смогли нарисовать, а во-вторых, один инкассатор всё-таки жив!

Если бы я мог в это мгновение ударить Васю в морду, то с невероятным удовольствием тут же сломал бы ему нос. Но, увы, мне сейчас так плохо, что даже смотреть на него не могу, он мне противен, гад, хочу, чтобы он провалился на месте.

Конечно, почти приятно осознавать, что один из охранников оказался жив. «Почти» – это тоже интереснейшее слово. Оно вам не гарантирует полного удовольствия, а заявлено в мир как бы под видом добродетели. Короче говоря, к чёрту все эти новости, Васю, деньги, к чёрту людей, с их неравенством и братством, к чёртовой бабушке отправляю я эту вашу справедливость – её нет, её не существует в мире, даже если у тебя в руках зажата туго набитая банкнотами инкассаторская сумка.

 

8.

Хотя в таких делах время вроде как останавливается, и я думал, что скоро умру от душевных мук, самокопаний, ответов без ответов и прочей бяки, – жизнь сама собой по внутреннему идеально отлаженному механизму текла тихой реченькой вперёд.

Речка текла, я ж был подобен камню: чаще всего пребывал в горизонтальном положении на диване. Иногда Василий уговаривал меня поесть, помыться и т.п., совершать самые различные, подчас пустяковые вещи, что могут вселить надежду на какие-то изменения в траектории движения человека, оказавшегося в беде, – движения, конечно же, весьма замедленного по количественному состоянию в пространстве. Да, да, так бессмысленно и в то же время, верно, выглядит она, туго дающаяся нам, грешникам, надежда. 

Иногда я плакал, иногда размышлял. Картины моих прошлых глупеньких лет прыгали друг на дружку, мешались в колоде карт, галлюцинации засасывали в свой яркий мир, где царили быстро меняющиеся интриги полуживых образов, не то людей, не то чудовищ. В лощинах сна там цвели под чёрным космосом наэлектризованные травы, шевелились гулы голосов, собираемые со всей планеты кем-то извне в огромные горсти, – я словно бы видел прошлое и накладывающееся на будущее настоящее. Я сильно болел…

Мне не давали покоя эти двое охранников-инкассаторов. Они регулярно являлись ко мне в комнату и садились в изголовье. Они молчали, молчали, молчали. Комната, и так постоянно пребывающая в полумгле, в такие минуты просто заливалась тоннами обрушивающейся черноты. Моя душа робела, маленьким серым комочком она пыталась бегать по коридорам лабиринта тела, и при этом постоянно чувствовала, как эта мрачная парочка двух гигантских истуканов глядит на неё сверху, рассматривая каждый трепещущий импульс, исходящий от бедняжки.

Всё чаще и чаще стыд совести обостряли параноидальные мысли-сомнения.

Зачем я родился? Зачем как-то там жил, прыгал себе, по-блошиному, однако же – о чём-то мечтал, мог различить красоту и грязь, мог написать об этом стихотворение. Временами ленился, бездействовал, и в конечном итоге, будучи слишком задумчивым мечтателем – прогнулся к земле так сильно, что не сумел крепко удержаться на ногах.

Времена затянулись, молодость ушла, надежды выветрились. И  всё равно можно ещё было внутреннему стремлению к прекрасному дать возможность вырваться на свет! Творческий фонтан тогда бы забил новым ощущением свободы – но всё решилось другим способом. Проблему была увидена мной не с той стороны: с земной. Просто тупо с голодухи захотелось пищи не духовной, а настоящей. Мяса захотелось, насыщения вкусов всех основных чувств и как продолжение – удовольствий, что изобрело человечество за последние несколько тысяч лет.

Столько времени прошло, пока я рос, развивался, мечтал, проходил через радости и горести, а убийцей стал за считанные мгновения. Раз! два! – прозвучали выстрелы – двое упали замертво. Ныне они глядели на меня, прожигая взглядами сквозь ночь, время и пределы разных миров: нашего и загробного.

Вася говорил, один из них выжил – тогда почему приходят два фантома? Может, выживший охранник находится в коме, и у него никак не получается выбраться на поверхность физической реальности?

Ужасно.

Я схожу с ума.

Итак, итак, итак… Продолжим мысль.

Помимо себя любимого, которого я сейчас оплакиваю,  не нужно забывать действительно тех, кто пострадал от этого урода. Весь такой бедненький несчастненький «любимый урод» собственными руками решил судьбу двух незнакомых ему людей, правильнее сказать – порешил их, пролил кровь, – и во имя чего!.. Мешка денег и будущих сомнительных удовольствий, сомнительных – да потому что совесть с момента как он стал убийцей, ежесекундно неслышно шепчет поганцу в ухо: «Ладно, если бы деньги свалились тебе как манна небесная на голову, но ведь за них кто-то в данный момент лежит, зарытый в земле! (или, к примеру, не может выйти из комы)».

Невозможно терпеть!

Как же больно…

Сердце стучит, душа трепещет…

Утро больше никогда не наступит…

Из угла слышится грустный голос невидимого диктора:

«После совершённого поступка светлые образы красоты сразу померкли для него, словно бы общую картину замазали одной единственной краской смерти, и получилось подобие «чёрной дыры», или «Чёрного квадрата Малевича». Легко впечатлительный импрессионизм был побеждён плито-могильным авангардизмом».

– Уходите! Уходите! Уходи-ите!.. – кричу я диктору и двум мертвецам, закрываю от них глаза, лезу под диван – нет, конечно же, нет, они всё равно стоят где-то рядом, и молчат, молчат, молчат.

 

9.

– Олег, Олег, проснись, хватит спать! Не надоело тебе ещё? – снова слышу я голос Васи, он регулярно меня тормошит и уговаривает подняться.

– Пошёл ты, я ж тебе уже сказал, чтоб ты валил... – Как обычно отвечаю ему, но он не отцепляется. 

– Мы с твоей женой Зинкой нашли, как тебя вылечить!

– А, твою мать, ты уже всё этой дуре рассказал… Ну поздравляю, скоро про нас весь город узнает.

– Не узнает, она ведь понимает, как в такой ситуации важно молчать. Она не враг себе и детям.

– Ага, она понимает, конечно! Хе-хе. Наивный.

– Дурень, она ж за тебя переживает.

– Святая доброта. Молится за меня, поди… – я закашлялся.

– Хватит тут из себя строить, – возмутился Вася, – весь такой герой, мучается, лежит, голодовку объявил… Че Гевара, мать твою!

– Да пошёл ты, козёл! – крикнул я, дёрнув в его сторону кулаком, чтобы достать и дать в морду. Василий отскочил, продолжив орать метрах в двух от меня.

– Короче, слушай, дебил, сюда, мы тебе добра желаем! Твоя жена нашла одного хорошего доктора, он может почистить в твоей тупой башке память – да, такие операции, оказывается, уже несколько лет делают. Так что почистят тебя, дурака, и забудешь ты напрочь обо всех своих переживаниях, и о том, что случилось в тот день. Будешь жить себе преспокойненько и денежки тратить. С Зинкой в Новую Зеландию уедете.

– В какую ещё Новую Зеландию? – поднимаю голову от подушки.

– В самую настоящую – денег-то теперь на всё хватит.

– Почему именно в Новую Зеландию – что за бред?

– Это Зинка туда хочет переехать на ПМЖ.

– Вот дура-то!.. Как мне всё это надоело!

– Что тебе надоело? Тебе, значит, здесь лежать-вонять не надоело – а в такую замечательную иностранную страну ехать не хочется. Кто ты после этого?

– Уйди, прошу тебя! Уйди по-хорошему! – взмолился я. – Я никуда не хочу ехать, валите без меня (всё они уже там решили, молодцы). Мне и здесь неплохо. Я вообще скоро сдохну, так что можете пожениться и нарожать кучу детей.

– Ну, если ты по-хорошему не понимаешь, – услышал я вдруг от Васи новую интонацию в голосе и не предполагал, что будет дальше. А дальше я резко почувствовал, как в плечо что-то кольнуло. Открыл глаза – передо мной стоял, ухмыляясь, какой-то врач в белом халате со шприцем в руке. По бокам его яркой фигуры вытарчивали бледно-напуганные «трафареты» верного друга Васи и супружницы Зинаиды.

«Значит, будете мне память чистить, – подумалось мне. – Гм-гм. А почему бы и нет? Отрежут доктора кусок мозга, и забуду я все печали свои, все невзгоды, начну жизнь с нуля. Поедем с Зинкой и детьми в Новую Зеландию, в Австралию там или на Филиппины, купим домик на берегу океана, выучим местный диалект, фрукты станем жрать, мясо жарить – диких кабанов и кенгуру, слушать пение экзотических птиц, ничего не боясь – плодиться и размножаться с Зинкой, потому что денег теперь у нас навалом! Чем не жизнь?».

Тишина и покой накрывали меня впервые с тех пор, как начал мучиться по поводу содеянного. Сон обезболивающим лекарством приятно сковывал тело; душа, засыпая, увидела новый мир блаженных образов, потусторонних лёгких красок; гул земли заглушил мысли, мысль была теперь общая – нестись вперёд быстрее света по придуманной кем-то траектории…

 

10.

– Зин, по-моему, у него это опять начинается! – Вася звонил по телефону. Трубка в руке Зинаиды сразу задрожала.

– Что… что ты говоришь… – Женщине поплохело, а ведь она уже собрала сумки и чемоданы, Новая Зеландия манила её океанским солнышком на бережку.

– Говорю, у Олега снова началась депрессия.

– Депрессия?

– Да, депрессия.

– У меня последние десять лет – одна сплошная депрессия, пока живу с этим охламоном! – злобно закричала она, – ничего страшного, ничего с ним не случится! Пиво попейте, хоккей посмотрите. Что, мне вас, мужиков, учить, как расслабляться?..

– Ты не понимаешь, что ли? Зина, ёперный театр, голову включи – к нему память, кажись, возвращается! – гавкнул на Зинаиду Вася. – Про пистолет меня спрашивал. Всё время ноет, что убил двух людей, и типа они к нему приходят по ночам, прыгают на шею и душат…

– О, Господи!.. Но это… это невозможно, доктор Шварц говорил, что ему полностью вырезали воспоминания о том, как он… как он…

– Понятно, о чём. Да, он так говорил. А ещё он говорил: после таких операций по статистике есть несколько процентов случаев с побочным эффектом. То есть, хотя  воспоминания определённые и вырезали из памяти, через энное количество времени они могут «всплыть» в другом её месте.

– Так ведь их вырезали – как они могут всплыть, я не понимаю! – захныкала Зина.

– Я сам не понимаю. Значит, могут. По всей видимости, их до конца нельзя убрать, что-то от них и остаётся в мозге. Ты слышала о таких случаях, когда люди, потерявшие память, спустя десять или двадцать лет неожиданно вспоминают свои имена, узнают родных и близких?

– Да, по телевизору как-то передачу показывали. – Зинаида задумалась. – Слушай, Вася, а давай Олега ещё раз на операцию положим?

– Думаешь, второй раз поможет?

– Поможет, конечно. Я надеюсь…

– Шварц нам тогда конкретно сказал: операция крайне опасная. Я и в первый раз боялся, что Олег дурачком останется. Это ведь ножом в мозг лезут – это тебе, Зина, не ноги брить свои волосатые!

– У самого у тебя волосатые, алкаш! Только бы водку жрать, Олега моего спаивал!

– Ничего я не спаивал!

– Спаивал! Спаивал! И по девкам шлялись всё время, кобели проклятые!

 – Ну, не ругайся, Зина, не ругайся, тебе не идёт, лучше иди, помолись!

– Ах, ты ещё и издеваешься! Скотина! – она бросила трубку.

Вася через несколько минут перезвонил.

– Ладно, Зина, ты прости меня, это я не со зла сказал, просто сам на взводе из-за всего этого. Нервы сдают.

– Нервы у тебя сдают? Ах, ты бедненький, несчастненький! А кто виноват, что всё это случилось – я что ли?! Фильмов про бандитов насмотрелись! Молодцы, ребятки! Решили  подзаработать денежек! – Кричала женщина.

– Что сделано – то сделано, Зина. Всякое бывает…

– Всякое бывает?! – и она снова бросила трубку телефона.

Вася опять подождал чуть-чуть, потом перезвонил – Зина горько плакала.

– Ну, не плачь, не плачь. Давай лучше нормально поговорим, – уговаривал её Вася, – ты что-то там сказала по поводу повторной операции. Да, ты права – возможно, попробовать и стоит, с другой стороны – страшно.

– Я тут подумала… – Женщина громко высморкалась в платок, – зачем нам так рисковать и сомневаться, если можно полностью решить эту проблему.

– Ты это о чём? – насторожился Василий.

– Ну, взять и удалить ему всю память из головы.

– То есть вырезать полностью кусок мозга, отвечающий за память?

– Да.

– Эге, вот ты до чего додумалась!

– А что такого?

– Я, конечно, не врач, но могу тебя уверить, – во-первых, шансы, что он сделается дурачком или вообще коньки отбросит после операции, увеличиваются ещё, хрен его знает, во сколько раз. А во-вторых, он забудет и тебя, и детей, и вообще кто он есть! Ему, как ребёнку, нужно будет всё объяснять заново…

– А я ему и так десять лет говорю, на какую полку в шкафу постиранные носки с трусами кладу, и он десять лет не может это запомнить! Ничего – справлюсь.

– Вот ты, Зина, извини – извини, конечно, но ты – дура.

Зина в очередной раз бросила трубку, а Василий, хоть больше и не перезванивал, однако крепко задумался над словами жены Олега.

– А, может… – Произнёс он, наконец, после того, как с полчала непрерывно смотрел в окно на улицу. Там потихоньку начиналась весна: капель оживляла город приятным постукиванием тающего льда, солнце то проваливалась в решето заветренных облаков, то снова уходила само в себя, будто бы тоже задумывалось о дальнейшей судьбе человека – нужно ли ему больше света, или так пойдёт – хватит.

– Да, она права – так будет лучше, – вздохнул Вася и снова «набрал» Зинаиду по телефону.

 

11.

В своих воспоминаниях и представлениях я разделился «до» ужасных событий и «после» них. Разделился как бы сам по себе, – не специально, а просто это мозг провёл некую условную черту пунктиром: он, вконец измучившись, не смог решить внутренний конфликт противоречий.

«До» ужасных событий я был, хотя и говёненьким человеком, но всё же человеком: я мог быть хорошим, мог быть вредным, – ну да, не идеальным, а таким, каких людей вокруг пруд пруди. Я страдал, не переставая мечтать о чудесном избавлении от проблем. Жил глупо, надеясь, что завтра будет лучше, чем вчера, и самое большее по количеству того, что делал изо дня в день – не думал головой, не думал по-настоящему.

Именно поэтому вторая часть, следующая «после» убийства охранников, вызвала во мне настолько сильное потрясение, которое заставило проснувшийся мозг соображать с новой удвоенной скоростью, – и в противовес неизменно мелочной обывательской среде, откуда я как-то резко выпал – почти остановить для меня жизнь, протекающую во внешнем времени.

«После» ужасных событий я совершенно стал другим. Не хотелось мечтать, чувство вины грызло толстой крысой, что неспешно выползала из своей норы в моменты, когда ей заблагорассудится. Не хотелось идти дальше по жизни, всё стало таким ненужным и бессмысленным. Удовольствия не грели возможными радостями, деньги во всех представлениях о достатке сыпались прахом из дрожащих рук. И не смотря на то, что я всегда был практикующим атеистом, личным примером «попиравшим» любые упоминания о потусторонних сферах, в этот раз гости из другого измерения (двое друзей-инкассаторов не отцеплялись от  меня) безо всяких прелюдий и красивых слов оказывались рядом, тараща на меня свои печальные глаза. А у одного из ребят был откровенно злобный осуждающий взгляд с насупленными к переносице бровями!

Я мог бы, конечно, претвориться внутри своего испуганного естества и проигнорировать присутствие мертвецов, однако они, если я отказывался замечать их, очень быстро напоминали о себе воинственными физическими действиями. Парни метали в меня стулья, ложки, вилки, ножи, опрокидывали стол, открывали-закрывали дверки на шкафах, выбрасывая на пол тарелки и любые под руку попавшиеся вещи, разрушали всё на своём пути – и я сразу их замечал!

Но по-настоящему особенно страшным и пугающим из всего этого дерьма были ночные явки мертвых инкассаторов: тогда они кидались мне на грудь сами и давили шею, душили и что-то хищно нашёптывали. Как-то я лежал на спине в полудрёме – и вдруг со всей силы получил удар по яйцам, прошедший с продолжением дальше через всё туловище в голову! Такой необычной боли я не испытывал никогда.

Увы, операция доктора Шварца совершенно не помогла. Наоборот, парочка моих отмороженных призраков после этой нелепой искусственной попытки забыть о преступлении, кажется, разозлилась на меня ещё больше. Они одним своим видом постоянно напоминали мне, кто я такой, – а с недавних пор не давали покоя уже все двадцать четыре часа в сутки.

В полумгле комнаты они шептали то по-русски, то ещё по-каковски ужасные проклятия – непрекращающийся ни на секунду трепет стал единственно устойчивым  состоянием их узника. Без сна и нормального питания состояние моего здоровья ухудшалось с каждой днём, к тому же парням стало доставлять удовольствие периодически избивать меня. А ещё мёртвым инкассаторам нравилось дёргать свою жертву за руки и за ноги, подбрасывать в воздух – и прочая клоунада.

Казалось, ими кто-то руководил. Он, этот «кто-то», словно бы всё время находился на заднем плане, невидимый, настойчиво экспериментировавший с пытками, – я чувствовал, что он улыбается в темноте, фашист. Он улыбался, я дрожал, парни бесчинствовали, комната превратилась для меня в сумеречную зону ада. Никакого просвета, никаких моих попыток что-либо изменить – человечество осталось где-то позади, для людей и их законов я был безвозвратно потерян, я не смел и думать о возвращении.

 

12.

         Но человек не может жить без надежды. Надежда для него в критические моменты жизни обычно является в двух ипостасях: 1. конкретизированная, с чётко понятным  спасительным исходом и 2. аморфного происхождения, когда ты не видишь, что бы могло вообще помочь ситуации – при этом всё равно веришь в спасение.

         Является ли надежда к тебе откуда-то свыше или же ты сам веришь в неожиданно положительный пересмотр событий в фабуле жизни – не станем сейчас вдаваться во все эти тонкости духовных перипетий. Главное для того, кто страдал, лёжа в сумеречном аду, – чистая изначальная надежда грешнику, которому бы указали путь из его мучений.

         Доведённый почти до суицидного состояния, я нашёл в себе силы лишь на аморфное избавление. Однажды, то ли утром, то ли вечером (в окне было неясные полутона), когда призраки на некоторое время свалили куда-то, я вскочил на ноги, и насколько мог ими устойчиво перебирать (ведь здоровье совсем пошатнулось, я ослаб), понёсся прочь из дома на улицу.

         На улице я мало кого встречал из прохожих, и, можно сказать, избегал любого, кто бы напоминал по облику человека – моё личное «человеческое» было сейчас неясно, хотелось просто избавления, а не напоминания. И вот я бежал вперёд, как бежит стадо антилоп к воде.

         Весеннего холода почти не чувствовалось. На мне была мятая футболка, какие-то трико, на ногах – лёгкие кроссовки. Характерный местный пейзаж представился в обрывочных мазках: грязный снег, лужи, оттаявшие собачьи какашки, редкие голые деревья и кусты, ветер по ушам, свежесть воздуха, серость неба, непонятное время суток.

         Непонятным оно было именно для меня, остервенело бегущего. В голове перепутались прошлое и настоящее, полученные знания и осадок преданных чувств обывателя, юность и зрелость, глупость и познание истины; духовный распадок на вселенские «атомы» перепутал меня и лже-меня, – о каком понимании суток вообще шла речь?! Инстинкт самосохранения боролся с острой жаждой смерти.

         Я думал сейчас вот о чём. Когда-то, когда я был маленьким, я дружил с одним мальчиком – звали его Лёшей. Мы росли в одном дворе, играли всё время вместе, а иногда сматывались из-под не сильно бдительного родительского ока куда-нибудь в «гаражи» или в лес. Ну, по возрасту, мы являлись не настолько мелкими малышами, чтобы за нами нужно было особенно следить. Зачастую мы возвращались обратно во двор – и наши мамы даже не понимали, что пропустили отсутствие своих детей. Мамы вовсю занимались домашними делами, лишь изредка выглядывая в окно, поглядеть, на месте ли их чада.

          Самые прекрасные воспоминания того времени теперь манили меня снова в лес. Мальчишками мы убегали в лесопосадку, чтобы немного забыть о городе, бродить там, в тишине без шума автомобилей, без запаха гари, без криков истерических улиц. Здесь мы ощущали блаженство покоя среди длиннющих свободолюбивых сосен, поскрипывающих друг к другу как мирный сосед к соседу, а дружественно настроенные ко всем проходящим мимо путникам дубы тянули для пожатия свои благородные руки, с монаршей высоты теряя листочки и будто бы драгоценные камни – желуди.

         В лесу можно было обнаружить представителей иного мира: животных. Известно, дети охотнее интересуются тем, что вокруг, чем взрослые. Детям многого не надо, чтобы восторженно удивляться.  Так вот, и не сильно разнообразная фауна нашей лесопосадки вызывала жуткие (в хорошем смысле) восторги маленьких первооткрывателей – меня и Лёши. Детское воображение, как теперь я помню, увлекали спортивные прыжки по ветвям белок-гимнасток, старательный долбёж дупел дятлами, и также уморительный вид подгулявшего лося на полянке, куда под осину он по привычке всех лосей в мире наваливал кучку добрых кругляшей.

         А ещё мы любили полазать в землянках, созданных природой. Над некоторыми из них заботливые руки лесных бичей вили домики из веток. В домиках дяденьки спали, жили, а днём уходили, видимо, на охоту. Поэтому, пока они отсутствовали, мы с Лёшкой всегда норовили залезть в их импровизированные хижинки, чтобы с удовольствием посидеть там и «побалдеть». Меня может понять любой ребёнок – как же это приятно спрятаться в такой особенный первобытный дом, который отличается от привычной квартиры, где всё выверено умной цивилизацией. Спрятаться туда – это значит, сменить атмосферу жизни, ощутить себя свободнее и проще…

         Я вспоминал ушедшее лёгкое время бытия – и сердце моё стучало даже быстрее ритма бега к ненастоящему водопою. Но куда же я бежал, если впереди нет возможности насыщения жажды духовно раненного преступника?

Я очнулся от своих детских воспоминаний и внимательно взглянул перед собой. Конечно же, как могло быть по-другому – я приближался к тому самому лесу, что с детства манил своим таинственным высвобождением от человеческих бед. Там меня ждёт тихий покой и, возможно, если повезёт, я найду один из спрятанных в низинах свитый из веток уютный маленький домик. Домик станет для меня убежищем… и призраки не смогут больше терзать, мучить – только в домике я спрячусь от зла этого мира и «того».

…Ворвавшись в лес, безумный человек с радостно подрагивающими губами бежал ещё долго куда-то и упорно. Он словно знал, куда бежать, он чувствовал траекторию изменчивого полёта души. Это душа вела его в новый предел таких зашифрованных знаний, что не всем ещё открывается – да и надо ли их открывать, если это небезопасно?

Как ни странно, но человек достиг высовывавшейся из чрева земли сучьями вверх торчащей дикой хижины, созданной когда-то бездомным бродягой ли, или намеренно ушедшим от  людей отшельником. Человек пал на колени и за считанные секунды на четвереньках влез внутрь спасительного дома. Ни холода, ни душевной боли он больше не ощущал. Он с разбега зарылся в сухие листья и накиданное на земляном полу старое тряпьё, – сознание его померкло, душа как будто окаменела, человек потерялся…