Лирика. Пер. с японского Артёма Третьякова и Марии Третьяковой

Лирика Таникавы Сюнтаро¹ 

 

Таникава Сюнтаро (р. 1931) – один из наиболее известных и признанных поэтов современной Японии.

Будучи представителем литературы «второй послевоенной волны», сформировавшейся в середине 1950-х гг., Таникава успешно синтезировал в своем творчестве основные этические и эстетические ценности зарождающегося постиндустриального общества. Так, отживающей свой век ангажированной поэзии японской коммунистической партии Таникава противопоставил идею чистого искусства, нигилизму послевоенной молодежи – умеренный традиционализм, а квази-ценностям культуры массового потребления – иррациональный бунт свободомыслящего и саморазвивающегося человека. Таникава Сюнтаро такжеобъединил в своем творчестве иррациональную и рационалистическую концепции мира и личности. Если бытие, мироздание поэт познает как иррационалист, следуя традиционной эстетике югэн (А. Долин, III, 181²), то проблемы современного общества – как просвещенный гуманист и гражданин, «несущий за все ответственность – / небольшую, / но все-таки бесконечную» («Окружающее», пер. А.А. Долина).

Для лирики Таникавы Сюнтаро, ее художественного содержания, в целом характерны:

— акцент на философской тематике и проблематике;

— концепция иррационального духовного единства человека с окружающим миром, а также «идея сопричастности эпохе и историчности собственного существования» (А. Долин, III, 181);

Для художественной формы произведений Таникавы в целом характерны:

— внимание к пространственно-временным образам³ материального мира, данным сквозь призму субъективного восприятия (традиция, заложенная Т. Готье, которая в русской лирике получила развитие в творчестве акмеистов и неоакмеистов);

— тяготение к пейзажной медитативной лирике;

— техника потока сознания (сюрреалистическая традиция Такахаси Синкити и раннего Нисиваки Дзюсабуро) с учетом ослабления влияния автоматического письма в пользу простоты и ясности стиля, а также усиления логики в построении фразы, каждая из которых, как правило, равняется одной стихотворной строке.

Многогранность таланта и универсальный характер мировоззрения Таникавы Сюнтаро позволилиего лирике выступить в качестве хорошего противовеса и достойной альтернативы литературе классического постмодернизма, как в Японии, так и за рубежом.

 

Особый интерес представляет поэма «Тромсё-коллаж» (2006). За одноимённый сборник, в который вошла эта поэма, Таникава получил литературную премию имени Аюкавы Нобуо. На наш взгляд, «Тромсё-коллаж» представляет собой творческую рефлексию феномена трансгрессии культуры – преодоление современным обществом постмодернистской «гиперреальности симулякров» (Ж. Бодрийяр). Концептуально и стилистически Таникава стремится вывести свою поэму за пределы классического литературного постмодернизма. Данная позиция представляется актуальной в условиях новой парадигмы в современной художественной литературе, которая формируется под влиянием синергетической модели мира в философии и науке. Интерпретируя позицию автора с позиции западной терминологии, можно сказать, что Таникава в своём творчестве синтезирует теорию катастрофРене Тома и концепцию диалогаК. Апеля, поскольку тотальный смысловой хаос, характерный для постмодернистской литературы, ограничивается в «Тромсё-коллаже» ситуацией катастрофы и диалога.

Так, Таникава пишет, что «даже космос – единица» (единое целое), но «раненых и убитых уже нельзя считать единицей», поскольку живой человек в момент катастрофы, смерти уже не может восприниматься как просто число, знак, симулякр. Живое человеческое тело – есть то, что ограничивает хаос и измеряет собой мироздание. В этом смысле поэтика «Тромсё-коллажа» перекликается с драматургией Т. Стоппарда («Аркадия», 1993; «Берег утопии», 1998-2002) и братьев Пресняковых («Изображая жертву», 2002; «Терроризм», 2002), прозой Л. Улицкой («Казус Кукоцкого», 2000).

 О том, что в ситуации диалога происходит частичное, кратковременное восстановление смыслов слов, а также ценностей традиционной культуры, позволяющих людям (принуждающих их?) жить в социуме, писали К. Апель («Трансформация философии», 1973), И. Кальвино (образ Раисы в книге «Невидимые города», 1972) и Т. Стоппард («Берег утопии»). Что же касается Таникавы, то во многих своих произведениях, включая «Тромсё-коллаж», он обращается к читателю, к другим людям и неодушевленным предметам. С одной стороны, ситуация диалога лишает позицию лирического героя Таникавы авторитарности, а с другой – вынуждает его частично и ситуативно реабилитировать ценности (метанаррации) классической и модернистской культур, их смысловые иерархии, что позволяет рассматривать участников такого диалога и современное общество в целом как единую саморазвивающуюся экологическую систему.

Поэтика «Тромсё-коллажа»,предположительно, не имеет аналогов в мировой поэзии последнего десятилетия.

 

 

Тромсё-коллаж (2006)¹ 

 

1.

Знаешь, я уже не останавливаюсь².

 

Дорога из непрерывных луж

все меньше оставляет пробелов суши,

полтысячелетия назад воздвигнутая галерея,

страницы книг, над которыми я старею,

но я иду через них, как по собственному телу.

 

А солнце все излучает энергию ци:

улыбается³,

прячется в туче,

прячет днем звездное молоко –

каждый школьник⁴ урок этот учит,

но до той стороны планеты мне еще далеко.

 

 

2.

В Тромсё остались искусственные озера-

-воронки⁵ и танки ржавеют в тени деревьев.

Я смотрю на птиц, не хочу быть фантазером,

помнить имена,

потому что птицы, с их перьями –

это жизни отдельных существ.

 

Существует один закон для одаренных жизнью веществ:

единица – это начало, у чисел есть свой конец,

я – единица, ты – единица,

даже космос – единица,

но если игрок на площадке сломает себе крестец

или взорвется,

то раненых и убитых уже нельзя считать единицей, верно?

Закон пролитой крови – есть сила неимоверная,

способная делить нас как единое целое. 

 

что. Канда.   

панда сжевала.

у меня перерыв,

мне нравится эта луна.

Каждый день прибавляет мне знаний на 300 грамм, но

ни на грамм не прибавляет ума.

 

 

3.

Перерыв, но ты же знаешь, я не останавливаюсь.

 

Ведь не останавливаюсь же, правда?

Я продолжаю рассказывать, ладно?

Потому что время не ждет – как панда.

И вот я двигаюсь, словно подземные газы;

ты знаешь, я еще не видел ни разу,

куда же ведет эта дорога,

мне вообще известно очень немногое –

только то, что я регулярно опаздываю на поезд,

что отходит со станции на звездный пояс,

в космос. 

 

 

4.

Сколько, где мы сейчас,

эй, господин Космос!

Вы меня слышите,

или все это зря?

Тишина, Норвегия, Тромсё,

2006 года, 5 октября.

Это все, что мы знаем

 

вместе – слышишь? –

а сколько истрачено времени, пламени

войн, чтоб заполнить хоть этот изъян!

И вот мы стали друг к другу чуть ближе,

сообщество обезьянок⁶. 

 

 

5.

Знай, я не сдамся,

не проиграю социуму, и все тут.

Потому что лечь на лопатки – это

значит лишь сдаться людям, таким же, как сам я.

Послушайте, мадам Супермаркет

города Тромсё,

вы не сестрица ли магазина, что у станции Асагая? –  

в яблоках и бананах, в моркови и капусте,

в хлебе, масле, джеме и молоке дезодоранты;

ряд товаров остается все тем же, пусть и

для покупателя найдется немало вариантов.

Потому что мы производим товары в рабочую смену,

покупаем товары, расплачиваясь ассигнациями,

потому что люди – экологическая система,

а деньги – основа коммуникации.

Вот почему чиновники не жалеют ни сил, ни денег,

чтобы детство сделать праздником, в котором много игрушек,

вот потому подросток пойдет играть в Nintendo –

он не любит тхэквондо, не читает и Баха не слушает.

 

 

Европейские горные цепи,

после лета там мало снега,

что лежит

на вершинах

короткими стихотворными стопами⁷.

В море плавает много света.

Улыбка Европы –

это

веснушки и бледность худого лица,

златоволосая девушка покупает на улице маки;

край зеленого платья чуть задирается,

окруженный вопросительными и восклицательными знаками.

 

 

6.

Теперь ты знаешь, что я не останавливаюсь.

 

Путешествовать – это довольно приятно.

Устаешь, конечно – столько лет подряд – но

ведь смысл всего сущего и есть скитание…

Здесь не многие ищут себе оправданий.

Ну, вот мы и встретились с вами, друзья,

Жаль, на параде всех обнять вас нельзя!

Встретились мы с вами, с вами и не только с вами.

How are you? Oh, you are from Germany!  

Gross Herr Gefreiter!

Какойеще Herr?

Был он солдат, а теперь – офицер,

капитан корабля…

До свиданья, земля!

 

У меня дома осталось радио, которое уговорил собрать Гитлер.

Оно уже не говорит его голосом,

но иногда, кажется, декламирует стихи.

Ах, если б тот поэт остался жив, ах, ха, ха.

И разве не использовал тех женщин Рильке⁸?

Уж лучше бы использовал энергию ветра…

 

Копенгаген под нами, 2000 метров.

Аэробус, бесплатное питанье, мы рады,

хорошо над воздушной пропастью.  

Внизу хорошие 3-хлопастные ветрогенераторы,

но экологию не спасают две из трёх лопастей.

 

 

7.

Даже у помидоров есть внук – это кетчуп.

В кафе восхитительно сладкий пломбир!

Не стоит отцу наряжаться в чепчик –

даже сладкими словами мы переделываем мир:

потакая капризам детей, оставляя их без укора.

Я не сорю словами, не делаю из мухи тигра:

даже если поэт – не Воспитатель с Глаголом,

для поколений он остается MassiGra⁹.

 

 

8.

Я не останавливаюсь, ты знаешь.

 

И вот стал я взрослым, к тому ж поэт,

научился курить, не влезаю в пеленки,

научился говорить «дурачок» в ответ,

научился раздевать и одевать девчонок. 

Возьмитесь за сладкую палочку вместе,

я ведь теперь большой!

— Чья бы корова мычала! Вы, с густой шерстью!  

Молодой человек! Нехорошо…

— Ну, нет, у коровы моей есть сообщение,

раз уж ей есть, чем хотеть.

Сексуальная революция – глупость и нетерпение,

но живая корова не может терпеть

на полянке летом все чаще;

пусть дурак –

                          зато настоящий. 

— Excusesmoi, Вы мерзость, – отвечает мужчина,

скромный господин, получающий пенсию.

 

У мычания и скромности есть свои причины,

но скованность бывает архаичной – как Миядзава Кэндзи¹⁰. 

 

 

9.

А ночью мне приснились стихи –

представляете? Думаете, они были зафиксированы?

Самое дорогое может оказаться плохим

и отправиться в мусорную корзину.

Пусть Спящая Королева не просыпается.

Об этом поведал мне Спящий Король,

лежа на подушке, у самого лица:

«пробужденье есть тихая зубная боль

на всю жизнь, просто так, без трагедии».

Мне снились борец сумо и лягушка –

я подумал: оригинальные бредни?

А ведь это не чудовищно, не смешно и не нужно.

 

В переполненном кафе, перед микрофоном, издающим резкие звуки,

поэты вдумчиво, смущаясь, читали стихи, разговаривали,

а слушатели время от времени напоминали ощипанных гусей,

словно кого-то здесь ощипали карманники.

 

 

10.

What do you mean by that?

Вопрос – неотъемлемая часть человека.

Когда падает одержимый, занята ли чем-то его душа  

или умирает с ним, а может,

ее давно уже нет?

 

«Пасть» – это значит покинуть высокое место, упасть;

или не стало того, что было прежде – пропасть;

пришло в упадок – спало;

или нок-аут

в дзюдо, или просто падеж скота…

 

Когда я умру, и меня не станет,

начнется паденье, и только оно останется.

 

11.

Думаешь, я не останавливаюсь,

а может быть, я только утерянный предмет?

 

Почему? Потому. Единомышленников нет¹¹.

В поезде случалось подбирать оставленный телефон.

В «TELENOR»¹², разумеется, есть 3G интернет.  

Человек звонит на родину, и его узнают: «Это он».

 

 

12.

I am lost.

Almost.

Явспоминаюлес,

как подобрал сухой лист,

когда был еще второклашкой.  

А в лесу были змеи и, кажется, водились черти, 

раз уж появлялись летучие мыши.

Изобилие мира, б-р-р!

Наконец, лес был похищен и уместился на фотографии –

хорошей, тихой бумажке,

на которой никто не разговаривал.

 

Мы с приятелями сидели за столом.

Из норвежского, английского и осакского пруда наших слов

молча выплывали золотые рыбки,

ты помнишь?

 

Стол, что стоит здесь, новее того,

за которым мы вместе сидели давно?

А стола, за которым сидели, здесь нет?

Да, про тот стол лучше сказать «вот этот». 

 

 

13.

Но и на этом стуле я не стану останавливаться. 

Только выпью местного пива, ладно?

Душа моя плещется, словно речушка в родных краях.

Можно и так сказать… можно-то можно,

да здесь ли заведующий отделом господин Иино?

Иино-сан в командировке.

Со-о-о дэс ка (вот оно что…).

Иино-сан жаловался, смешной:

 

«Не люблю я вашего Мунка!»

А мне в юности нравилось фортепиано Грига

из больших колонок вечером лунным…

после 45 не слушаю, интересуюсь «Криком».

Эдварды Мунк и Григ очень разные – 

напоминают они мои стереоколонки;

грязное стало чистым, чистое грязным,

а бесконечное – прозрачным и тонким.

 

Ты, я, она, все мы –

это всего лишь прохожие,

что живут с едва отличимыми,

и такими похожими

лицами,

шагают по длинной улице,

сжимают запястья, целуются,

обмениваются обручальными кольцами

или просто сидят на скамейках,

ступенях;

от низкого яркого солнца

тянутся длинные тени.

 

 

14.

В феврале Япония не лежит под снегом,

светит низкое солнце, сыро и грустно,

а в домах холодные тонкие стены,

и на улице тоска едва ли отпустит.

Сумерки днем. Жители под одеялами

«не говорят, не слышат и не видят зла»¹³,

укрываются от того, что не объяснить словами,

и все-таки, мне кажется, так поступать нельзя.

 

Душа, укрытая одеялом,

Вызреет ли подобно плодам персика?¹⁴

 

Пусть эти слова лишь красивый пример,

но если и цветы сурепки станут некрасивыми,

стоит закрыть глаза на полдня

и поесть простой каши из неочищенного риса.

Об этих строках я жду от читателя самой суровой критики.

 

Госпожа горничная, застелите, пожалуйста, постель,

потому что в ближайшие десять строк я закончу свою работу.

 

 

15.

Теперь ты знаешь, я не останавливаюсь.

 

Не срываю по дороге цветов,

у меня не осталось друзей и врагов,

отвечая на вопросы, я улыбаться готов,

но сомненье в ответах, слава богу, осталось.

В соседнем номере 327

благословенная скука и лень,

туристическая усталость,

шумит телевизор, занавешены окна.

Я вспоминаю господина Танэду Сантока,

который жил и учился в Токио,

но «больше не увидит горы Фудзияма –

сокровенное держит нас на расстоянии»¹⁵;

простые слова эти мир изменяют…

Понемногу. Тромсё, гора Фудзи, Эдо.

I have to go now,

right now,

but I don’t know where.

 

05-09.10.2006, Тромсё

<перев. 2015>

 

Плацента слов

 

Иногда я смотрю на тебя и вижу свое лицо.

Вижу дикорастущее растение на острове,

еще не названное людьми.

Млекопитающее «отец»

волнуется за поранившегося ребенка,

а родная речь уже окутывает твое тело,

как свежевыстиранная поношенная рубашка.

 

Украдкой ты отворил дверь и легко

шагнул в наш безжалостный мир –

когда это было?

А сегодня ты снова придешь переночевать –

служащий, который отказался от выходных

и не очень-то любит разговаривать.

 

Но ты любишь оставлять следы:

на бумаге, на песке, обдуваемом ветром,

на кромке первого, самого тонкого льда, а еще

на улице, под ногами прохожих,

что шагают стройной шеренгой –

они тоже идут на работу.

 

Зная, что тебя все равно не коснуться руками,

суть и смысловые оттенки слов

осторожно тянут к тебе свои руки,

завернутые в плаценту,

живущие в сумерках еще-не-рожденности.

Так «сегодня» перестает быть собой:

оставаясь как есть, оно уже проникает в «завтра».

 

<впервые опубл. в журнале «Гэндайси-тэтё» (2010, № 1), перев. 2015>

 

Людям, которые ушли туда раньше меня

 

Воспоминания лежат не по углам –

в моем лесу они живут повсюду,

под лужами, где с эхом пополам

они смешаются в невидимое чудо¹⁶.

 

После дождя вы в сумерках ко мне

слетаетесь, испуганные птицы,

приплясывая сонно на огне

болотном. Узнаю я ваши лица

все реже, реже серая печаль

сопротивляется исчезновенью

в осенних лужах, их тревожа сталь,

смущая

тишину паденьем.

 

Так лес перемешается с рекой

воспоминаний – словно не бывало…

когда придут ко мне апрель, покой,

нам этого уже не будет мало.

 

<впервые опубл. в журнале Годзэн (2014, № 6), перев. 2014>