И ложе было мне из лепестков

Родилась и выросла в Одессе; филолог; преподавала литературу и эстетику. Стихи писала с ранней юности; печаталась в периодике; побеждала на  конкурсах молодых поэтов. Но, в основном, писала "в стол". Щепка 3-й волны - жила в Канаде с 1979-го. Первые 4 года переводила, редактировала и писала оригинальные материалы для единственной тогда в стране русскоязычной газеты (военной иммиграции) "Вестник". Получив новую специальность, 30 лет проработала в области информационных технологий. После долгих лет молчания, вернулись стихи. Автор поэтического сборника "Чернобеловики".  Последние публикации - в газете "Интеллигент" (Москва), в поэтическом интернет-альманахе "45-я параллель",  журналах "Крещатик" и "Новый свет".  Полгода назад переехала в Австралию, где живут мои сын и внуки.

***

И ложе было мне из лепестков,

и ласки дня, и ночи серенады... 

Возлюбленной не человека – сада,

мне шум его звучал, как лепет слов.

Сад понимал – разлука предстоит,

и радостью, и сладостью горчащей

одаривал отчаянней, и чащей

чудес заманивал, и цвёл навзрыд.

Любовным зельем наливал плоды,

и, зная: не вернусь из этих странствий,

он шелестел: "Не уходи, останься, 

здесь я с тобой – далёко ль до беды!".

Он, не расставшись, звал уже назад,

напрягшийся в отчаянном порыве

одушевлённости, и, непрерывен,

шёл спор, в котором победить нельзя.

Мой друг, мой сад... Другому никому

не уберечь его напевов ритмы,

соцветий диких спаренные рифмы,

и золота, и цвета хохлому.

Эдем мой!  Неподатлив, не покладист,

ты однолюб – кому себя отдашь,

судьбы пустынной сладостный оазис,

в ней первый и последний – не мираж?

И вечность распростёрла крылья над

клочком земли, покинутым хозяйкой.

Метался дождь, стволы чернели зябко,

бездомно жались листья у оград.

«Люблю»

Год не в счёт, день не прожит, не вышел –

промелькнёт, как проездом вокзал –

если слова «люблю» не услышал,

если слова «люблю» не сказал.

Если любите, слово простое

повторяйте, как жизни пароль:

говорите «люблю» – что вам стоит!

Не подачкой и не похвалой –

пусть дождём золотым оно льётся!

Им навеки согрет и омыт

тот, чьё имя для вас – жарче солнца,

чище ревности, выше обид. 

В море слов, что и бьют, и калечат,

лгут, гнетут и впустую бренчат,

дивной нотой возвышенной речи

пусть два слога «Лю-Блю» прозвучат.

Громче грома и тише дыханья –

и без звука скажи – уловлю

это парное губ колыханье,

это – выдохом сердца – «Люблю».

Слаще! чаще! – пока длится счастье,

чтобы после, в закрытую дверь

не пытаться «Люблю!» докричаться

до того, кто не слышит теперь...

Я люблю. Я одна в этот вечер.

Трепеща, зажигаю свечу.

Опоздав, слово капает в вечность,

как слеза.

А кого-то учу...

***

Грустить о старости нет причины:

Доли моей – последняя долька.

И не состарилось сердце, только

Его скрывают лица морщины.

И греет солнце, и плещет ливень,

Сентябрь золотыми звенит листами.

Я стала проще и терпеливей,

Я благодарнее Богу стала.

Но, спелым яблоком оборвавшись, –

Не урожай ли венец природе? –

Не часть я больше той жизни вашей,

Что в сторону от меня уходит.

Так, неуклонно и быстро, быстро –

Что бы мы вслед ему ни кричали –

Разлука ширится между пирсом

И кораблём, что едва отчалил.

Я не ропщу, что мне – оставаться:

Всему на свете своя година.

Давно не жду от жизни оваций,

Пришли седины, ушла гордыня.

Судьба моя, ты уже свершилась;

Они со мною – и кто измерит

Былые пропасти и вершины,

Мои победы, мои потери.

Не для меня теперь мёд и млеко –

Пусть упивается ими юность!

Мне б только быть ещё человеком

И знать с утра, для чего проснулась.

Мне б только знать, что любви остаток –

Сколько ни трать, а всё остаётся! –

Со дна души золотой осадок

Хоть в чью-то душу да перельётся...

***

Стихи...  Какая чёрная работа!

Растерянно выводит карандаш

мелькнувшие полфразы... Но чего ты

из радостей той муке не отдашь!

Каких свиданий не промедлишь часа, 

каких пирушек не продремлешь шум,

зубами в губы и ногтями в мясо,

дурманя никотином бедный ум...

О, как он напрягается двужильно!

В гортани строчки переросток сух,

а строки животворные чужие

предательски названивает слух.

Как выкроить, разжав тиски размера,

слог или два – столь скуден наш бюджет!

Нетрезвое, хромает чувство меры:

был стон фальшив, и приторен был жест...

Вновь перед белой алчущей бумагой 

всей памяти, и вымыслов, и снов,

отчаяний и озарений – мало!

Как бьёт бесплодный замысла озноб!

Но – звук; он крепнет, станет наважденьем –

в ночи, на людях среди бела дня...

Услышишь рост кристаллов, зов растений,

звериный толк, гул глины и огня.

Ты – провод, проводник любви и скорби,

всечеловечьей и своей, одной.

Как выразить? Какие всходы вскормит

нелепой жизни жирный перегной?

Как выразить? Как сбросить это бремя?

Неслышимые строки навсегда

Останутся – зияющие бельма

невосполнимой наготы стыда...

А ты, диктант диктующий, о, кто ты,

диктатор? Как ты мучаешь, флейтист,

какие неожиданные ноты

берёшь – и прячешь, прячешь нотный лист! 

Своё ты, соловей, свиваешь соло,

но дар мой жалок, песня не про нас!

Льёшь золотом с небес напев и слово –

я в золоте нища, как царь Мидас...

А вдруг душа мала, чтобы вместить

такой урок? Доверенного свыше

через меня сказаться – не расслышу,

душ бессловесных мне не окрестить...

И есть ли кто себя же ненавистней,

когда на дни и месяцы потом

культя строфы над пропастью зависнет –

от тоники всего на полутон!

Рассвет. В изнеможенье, как на плаху,

на стол бессильно никнет голова.

Во сне поёт непойманная птаха

те самые, заветные слова...

***

Отчаиваюсь. Умираю

с ударом в спину ножевым.

Но – выползаю, выбираю

не мёртвым львом, но псом живым

быть снова. На снегу дворнягой,

нашедшей кость, глотаю горсть

слов лживых ласковых... Бумагу

прожгут насквозь боль, слёзы, злость.

Как зверь, травой лечусь и раны

зализываю, и опять

живу, и некого обнять,

а снова доверяться странно –

чтоб солнца луч,

чтоб места пядь,

чтоб лютой жизни петь осанну.