Точки напряжения: заметка о стихах Аллы Горбуновой

                          

«Колодезное вино» Аллы Горбуновой: опыт медленного чтения
( серия «Русский Гулливер, М,: «Центр современной литературы», 2010)

     Начну с высказывания «в лоб»: Алла Горбунова – трагический поэт. Это – важно, поскольку определяет способы развертывания стихотворений (или способы того, как стихи сбываются) и пространство их существования. Именно об этом – о способах и пространстве – мне хотелось бы сказать несколько слов.

     Стихи развертываются из некоторых точек напряжения, которых (главных) у автора, мне кажется, две. Эти две точки, мне кажется, есть то, без чего поэта Аллы Горбуновой, не было бы.
Открывающее книгу стихотворение – «Я лист взяла...» - почти манифестарное (в книге есть еще одно аналогичное - в том смысле, что тоже очень мировоззренческое, характеризующее и характерное, о нем еще будет сказано).
В стихотворении «Я лист взяла» произносится:

Смотри, листу
на твоём письменном столе,
легче сгореть,
чем быть определённым.

     Это – первая точка напряжения: мир не может быть определен. Слово рождается в постоянном (и тщетном) поиске подлинного определения, которое могло бы точно отразить и тем самым упорядочить вещи, события, чувства – все то, что непосредственно поэта в его существовании касается. Это - движение напряженного и болезненного поиска определения и тем самым порядка. Движение действительно очень напряженное и насыщенное: герой стихотворения о листе берет его в руку – и руку сводит судорога – резкое мышечное напряжение. В то же время – это движение тщетное: лист, в конце концов, вспыхивает и исчезает.

      Но это усилие-стремление – и есть пространство\поле, в котором стихотворение разворачивается – поэтому оно самодостаточно и не предполагает достижение цели – искомого. Там, где определение найдено, стихотворение Аллы Горбуновой не состоялось бы.
Итак, важно само усилие поиска смысла, определения – и то бытийное напряжение, которое оно порождает.
Вокруг этой узловой точки движения и стремления выстраивается целая линия смыслов. В одном из стихотворений царь ждет, когда его имя будет названо:

Но говорят, что песнь сейчас
тверда, как лава, что остынет,
извергнувшись. Песнь стала персть
и кость, отбыв во время оно.
Отбыв? — но песнь звучит и днесь,
и Царь ждёт имени и трона.

      Еще одно стихотворение, где речь идет от лица кого-то, заключенного внутри консервной банки говорит примерно о том же: здесь все вот так, но в возможности – мир прекрасен и ждет реализации возможности. И снова происходит этот порыв, напряженный рывок – а реализация, понятно, не случается. Повторю: не может случиться, а если бы случилась, этого стихотворения (и этой поэтики в целом) не возникло бы. (Здесь я вступаю, наверное, в полемику с автором предисловия Сергеем Кругловым, говорящим о том, что Алла Горбунова стоит на пороге и вот-вот сделает шаг за дверь). Мне кажется, что нет, не сделает, не может сделать и не должна: потому что ее стихи рождаются из напряженного, подвижного стояния (не стояния вовсе по сути, а стремящегося движения, напряженного деятельного ожидания) на пороге. Если она его переступит – это будет уже какой-то другой поэт.

     Вторая точка – взаимопроникновение мифологического\архетипического и повседневного. Кроме общекультурного мифологического пласта, создается личная мифология на основании памяти детства и сновидений. (В этом смысле характерен цикл «Дачные дома. Улица вечная», или вот, прямым текстом – авторское примечание к миниатюре «Майя»: «Данная миниатюра не имеет отношения к реальной мифологии майя; в основу её, как и следующей, легли сюжеты и образы сновидений»).

улица Вечная, 4а
дом Романовых:
кастрюли, шланги, ребристый шифер,
клеёнки, тряпки, садовые перчатки,
бельевые прищепки, дырявые вёдра,
детские формочки и совочки
уплывают в ржавом тазу среди яблок,
огородное пугало стоит, как мачта,
раскрыло дедовское пальто, как парус.
они уплывают за стариковскую могилу,
они уплывают во внучкино детство,
исчезая всё дальше в жёлтом тумане.

     Мифологизируются детские страхи – их образы, проявления становятся основой окружающего мира – таков цикл «Огородная песнь».

И что, эти крупные грозди
цветов или ящериц, и лицо
одутловатой королевы гороха
нарисованы здесь
в самом деле?

Я их видела в детской постели,
а они по-прежнему здесь,
никуда не делись.

     Повседневная реальность пронизана мифами, определяется ими, нанизана на них. Но миф не предзадан, мифологическая прослойка может видоизменяться, а один и тот же предмет может стать явлением разных совершенно мифов, и здесь тоже нет никакого порядка.
Теснейшее переплетение архетипического и повседневного – важная, по-моему, особенность поэтики Горбуновой. У нее везде, почти в каждом стихотворении, есть своя радуга, запечатленная в луже бензина (цитата). Тип взаимоотношения реальности повседневной и той, архетипической – именно такой: неразрывный. Без лужи радуга не видна, а без радуги – лужа только лужа, ничего из себя не представляющая. Лужа начинает говорить, когда ее пронизывает радуга. Это важно прочувствовать: радуга не отражается в луже, она ее пронизывает. И это, разумеется, не радуга как таковая, а радуга-символ, архетип.
Итак, неразрывная связь архетипического и повседневного, род становления, возникающий при их взаимопроникновении, – вторая точка напряжения, из которой развертывается стихотворение.

мир, —говорит ангел, — упавшая с неба и разбившаяся хрустальная чаша,
собери её в сердце своём, и будешь свободен,
ведь и сам ты — узор на чаше, небесный початок,
в момент крещенья скреплённый Его печатью.

     Мотив несвободы – тоже важная и характерная деталь этих текстов, снова возвращает нас к уже описанной выше первой точке напряжения.

     Вокруг этих точек напряжения сбывается поэтический мир Аллы Горбуновой. Возвращаясь к цитате, приведенной выше: речь идет, должно быть,  о только что разбившейся хрустальной чаше.        От только что разбившегося предмета во все стороны разлетаются осколки. Они не пребывают статично и не перекладываются с места на места по воле человека, они именно разлетаются, а человек (тщетно) пытается их собрать в единое. Мир валится в поэта, но никак не складывается: взаимодействие с хаосом, борьба с ним, стремление упорядочить – и есть пространство, где разворачиваются эти стихи.  Здесь любая попытка упорядочить хаос всегда проваливается.
Алла Горбунова говорит о том,  что происходит в процессе бытовании такой попытки.