Владислав Пеньков

Старая-старая тема

Блюз для Н.


Дожди Луизианы


Н. П.

На границе снега и таянья.
         Г. И.

На границе таянья и снега —
даже снег когда-нибудь растает —
светится сиреневая Вега,
музыка звучит и умирает.


Это время Х и время óно
заодно. Сплетаются, как струи,
соло золотого саксофона
и твои не птичьи поцелуи.


Сыплются дожди Луизианы
на сугробов гречневую кашу,
сыплются на плечи Донны Анны,
сыплются на волосы Наташи.


Всё, что называется любовью,
вся тревога вечного покоя,
музыка, по-своему сыновья,
не сравнятся с этою тоскою.


Есть ли, кроме «но», ещё союзы?
Кроме слёз, какие-то ответы?
Сыплет дождь на головы и блюзы,
размокают сны и сигареты.


Всё, что называется иначе,
чем печаль, не стоит лишней ноты.
Сыплет дождь, и мы с тобою плачем,
Альфы и Омеги идиоты.


Вся любовь уместится в ладошку,
а тоска стремится за границы
вечности, растущей понемножку,
как твои пушистые ресницы.


Витебску, снегу,
читавшему стихи Блока

 

Дай перекипеть и отстояться.
Где там! Всё наружу. Всё навзрыд.
Снег идёт по улице паяцем
и стихами Блока говорит.


Витебск, Витебск. Снежная бабёнка
разметала руки во дворе.
Дворика несвежая пелёнка —
родина в собачьем янтаре.


Скоро снег присыплет даже это,
размахнувшись с правого плеча.
Но торчат из ящиков газеты,
жёлчью типографскою журча.


Витебск, возвращения не будет.
Будут слёзы, будет много слёз,
а потом лицо моё остудит
памяти пронзительный наркоз.
 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ничего не станет между нами,
только — цифра «восемьдесят семь»,
языком собачьим виснет знамя,
я считал — кровавое совсем.


Птицы

 

Это старая-старая тема
указует на зиму крылом.
Во фламандских дворах Вифлеема
снег лежит голубым серебром.


Тема старая. Тема простая.
Подают на таком серебре
кровь, похожую чем-то на стаю
птиц, ассарий за двух снегирей.

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера