Переводы из украинских поэтов

ЛЕСЯ СТЕПОВИЧКА

ПОЭТОВЫ ХЛОПОТЫ

Удушливый гнёт замызганных слов, 
что похожи 
                   на вещи общего пользования, 
где-то, в затрапезном общежитии, 
                где когда-то останавливались студентами, 
приезжая собирать картофель – 
немытые оконные стёкла в облупленном 
                                                                  обрамлении 
передают уродливые пейзажи давнего времени, 
печальную поволоку залапанных штор, 
высохшие цветы напрасных надежд; 
старые, расшатанные лежанки с ржавыми 
                             сетками и протухшими матрасами, 
серые влажные простыни, 
                             тоненький затёртый коврик 
                                                               с орнаментом, 
который навевает мерзостные подозрения 
                                                   и смертельную скуку, 
на расшатанной скамеечке 
                            цинковое ведро с водой 
                                        и грязная цинковая кружка; 
между ними – содружество тараканов, 
                                                           которые пируют, 
                   наклонившись к разбрызганным каплям; 
лампочка, которая не светит; 
                                       радиатор, который не греет; 
                    двери, которые плотно не закрываются, 
пропуская со двора пыль и смрад.

Совковое затишье, сюрреализм  соцреализма,                                                                                                                     
                               временное пристанище 
                                       сотен безымянных жильцов. 
Кто только не побывал здесь.

Как вырваться 
                         из цепких объятий формы, 
                                     этих скользких и серых стен, 
 украшенных прошлогодними календарями 

с какими-то глуповатыми красавицами 
               и великанами с накаченными бицепсами? 

Полуслепой и глуховатый телеящик и 
       радиоприёмник – оба имеют одну программу. 
                                               Неужели нет выбора?

Череп, будто обклеенный  изнутри 
                                       шпалерами слов, 
                                             которые не смываются,
а снаружи – 
                     залитый формовочным бетоном. 

Господи! Но я же знала и другие интерьеры! 
        Ты же водил меня для чего-то 
                       Твоими иерусалимскими чертогами, 
Ты впустил меня узенькой тропинкой 
                                               в Кедронскую долину, 
Ты дарил мне запахи Твоих апельсиновых 
                                                    и оливковых садов 
и прохладный бархат вод Иордана. 
Ты наделил моё сердце, которое болит, 
                                                 подвижностью ртути, 
научи же только, как рассказать 
про огонь и ветер 
                              без слов «огонь» и «ветер», 
как рассказать о родине в ритмах тока крови моей, 
не вспоминая соловьёв, журавлей и калины. 

Я смогу, Господи, была бы на то Твоя воля... 

ВИТАЛИЙ СТАРЧЕНКО

ПУСТОШЬ

В дремучей зелени, что на краю села, 
есть у неясыти бессонной гнездовище. 
В ночь вылетает из трубы она 
и утром возвращается в жилище, 

и днюет в комнатах, и тёмный ветер свищет 
в глазницах окон – окон баз стекла. 
Узорами борозд и трещин дышат 
скамеек каменных массивные тела. 

Остыла печь навеки – стержень хаты: 
в духовку сунуть некому ухваты 
и на камине реставрировать букет 

дешёвой охрою – за мигом кладку миги 
в прах превратят, прошелестят лишь книги, 
откуда начинался белый свет. 

*  *  *
Здесь Скифия и с привкусом дымов 
степное дно – ковыль здесь вместо ила 
окаменел и образами снов 
вошла в живых ближайшая могила. 
Осел туман, и кровных предков кровь 
на травах росных проступает вновь –
меж золотом искрятся ярко пятна 
и стебли в каплях к солнцу и обратно 
текут – я эту обезглавленную стигму 
до собственной кончины не постигну. 
И не постигну я при том свою вину, 
что скифскую пронзает старину. 

ИВАН СОКУЛЬСКИЙ 

*  *  *

Вот – земля моя. 
Здесь я не чужой. 
Не чужой здесь я?.. 
Боже – мой! 

И не стать чужой 
ей – мне... 
Боже, что с Тобой?.. 
Боже – на земле! 

*  *  *

День – для кого? Кому еще лета? 
На марш, на лозунги душа давно слепа. 
О, пустота!.. 
Без смысла город. В нём куда толпа? 

Сквозь грязь и дым, сквозь рёв и стоны дня – 
куда сбежать пытается оконце?.. 
Я без пути. Он без меня, 
без вод – река, без лета – солнце. 

*  *  *.

Ночь спаяла звуки, 
в них и явь, и сны. 
На скатёрке руки 
переплетены. 

Ночи  не убудет – 
вот рассвета весть... 
Что же с нами будет? 
Что же с нами есть? 

*  *  *

Веща и необорима даль. 
Свет вмещает весь душа живая! 
Не буди же по ночам печаль – 
не найдёшь в ней ни конца, ни края. 

Вслушивайся лунным полнокровьем. 
Осторожно – отзвук позовёт! 
Знай, что свет нас ловит, 
знай, что всё течёт. 

Всюду глубь, безбрежие простора, 
но и там дорога не видна. 
Глубина! – очей твоих озёра... 
Путь идет волной из-под челна! 

*  *  *

Отдаться боли – боль не виновата! – 
и с ней срастись, раз без неё нельзя. 
Так за версту видна под небом хата,
так – на ветру – распяты тополя.

ВОЛЬНЫЙ СОНЕТ 

Когда я отзовусь на зов далёкий, 
даль музыку прозрачно заколышет, 
придёт покой, и высота услышит; 
и вечный день придёт голубоокий, 

и на одре на погребальном будет 
всему чужой и никому не нужный 
мой тихий прах в венце терновом – в буднем, 
моя рука – блаженно безоружная! – 

не надо слёз, слеза – она не лучшее, 
не надо слов, ведь слово может ранить. 
Стихи мои? Они ж такие жгучие! 
В них лейтмотивом звон кандальный! 

Пройдите мимо – нет на мне медалей – 
пройдите вольно – вольное от Бога... 
Оно – мгновение ответное печали 
и тень заветная страдания живого! 

Там, далеко, где неземные реки, 
за гранью тайны – в том пределе вышнем 
моя душа вам письмецо напишет. 

На суетное глядя сквозь парсеки,
она припомнит ли свечу и гроб под вишнями, 
кровь (в стылости моей!) и (смеженные!) веки?