Верлибры старого двора

***
Не примеряла одежды поэта,
просто, однажды плутовке-судьбе
вдруг побродить захотелось по свету,
вдоволь вкусив от лишений и бед.

И – босоногая, в платьице тонком,
мерой земной отмеряя свой срок,
шла я, а вслед мне смеялась плутовка:
«Как тебе мой, горемыка, урок?!»

Шла через подлость и через наветы,
через зыбучую, вязкую лесть…
Этими тропами ходят поэты,
если случайно задержатся здесь.

Ходят в предчувствии светлого мига,
каждое слово лелея в строке,
чтобы плясало в нём шалую джигу
рыжее солнце на белом песке.

Дальше, как водится: руки – синице
и журавлиному клину – душа…
Не надоело в поэты рядиться?
Вдруг да услышится…
Не искушай!



***
Из ветхой картонки случайно выпал
обрывок старинного дагерротипа.
И воздух сгустился…
И время встало…

опалово утро и день опалов,
поскрипывают настилы палуб…
а где-то, в уключинах, вёсла-крылья
покрыты опаловой влажной пылью…
оконный портал в полотно Сезанна,
где флигель соседский – фамильный замок,
опаловый Город – Пьеро печальный –
тревожится – лодка вот-вот отчалит…
земное-земному, – но в этой схватке
есть шанс воспарить и освободиться;
уста онемели – на сердце сладко,
опалово утро сквозь ночь струится…
по выбеленным луной гобеленам
бульваров и улиц и скверов – ало
рассвет пробивается нитью ленно…
опалово утро и мир опалов…

Вдыхаю... у ладана запах тонкий…
обрывок бросаю на дно картонки…
ни громко, ни всуе о Ней не пристало…
Она не целует кого попало…



ЛИЛИТ

Как живётся вам с стотысячной,
Вам, познавшему Лилит…
М. Цветаева

С ней, наверное, проще и легче, Адам?
Не противится воле твоей никогда,
И кротка, и покорна вторая,
Видно помнит изгнанье из рая.
И собой хороша, и хитра, и мудра
Плоть от плоти твоей (говорят – из ребра?).
Тяготит только грех первородный.
Ну, а я, как и прежде – свободна.

Говоришь, что ты выбрал покой и уют,
Только боли сердечные спать не дают.
В дуновении ветра ночного
Слышишь голос мой снова и снова.
То не сердце, несчастный, то память болит –
Никогда ты не сможешь забыть о Лилит!
Это боль об утраченном рае,
И её не излечит вторая.

Ты, познавший сакральную сущность огня,
На безмозглую плоть променявший меня,
Утешаешься жалким подобием,
А ночами взываешь к свободе?
Со второй оставайся, живи без затей
И плоди вместе с нею бескрылых детей,
Первородством торгующих робко,
Чечевичной прельстившись похлёбкой.
Не шепчи бесполезных бессвязных молитв, –
Никогда ты не сможешь забыть о Лилит,
Что дыханию ночи подобна
И как ветер – легка и свободна.



ПРОЧТИ МНЕ ЧТО-НИБУДЬ ИЗ…

Чьи стихи ты мне читал под вечер…
О. Ильницкая

В ненастный хмурый вечер, помнится,
Ты мне читал стихи Камоэнса.
Слова легко кружились стаями
И в сумраке вечернем таяли.

И я, мой друг, Бодлером бредила,
С Рембо с ума сходила медленно,
Была Верленом очарована
И лордом Байроном взволнована.

Их дивных строчек оперение
Меня пронзало вдохновением,
Мне с ними не бывало скучно, но,
Прочти мне что-нибудь из Пушкина.

Я так люблю его творения
И «дум высокое стремление»,
И сердце рвётся к милой родине,
Где в золоте осеннем Болдино.

А ты не можешь успокоиться,
Терзая бедного Камоэнса,
И я к нему неравнодушна, но,
Прочти мне что-нибудь из Пушкина.

И долго-долго будут помниться
И вечер, и стихи Камоэнса,
Свечей оплывших чад удушливый
И ты, читающий мне Пушкина.



ВЕРЛИБРЫ СТАРОГО ДВОРА

По улицам-страницам странницей
я тайно по ночам брожу,
о прошлое боясь пораниться,
свой взгляд в сторонку отвожу.

Давать не стоит обещания
ни «навсегда», ни «на века»,
известно, что слеза прощальная
так солона и так горька…

Но вновь во сне срываюсь в детство я,
на перепутье ста дорог…
Причина вырастает в следствие
и вырастет – дай только срок.

Листаю улицу за улицей, –
успеть бы только до утра
туда, где звук шагов рифмуется
с верлибром старого двора,

в котором я, расставшись с мальчиком,
в январской гулкой пустоте,
реву в игольчатые пальчики –
в ладошки жёлтых хризантем.



МАРТОВСКОЕ…

Эти мартовские привычки,
a cappella котов окрест,
обострили повадки птичьи
и синдром перемены мест.

Эти шумные птичьи стаи
вновь кричат, что пора в полёт.
Это значит, что начал таять
безысходности чёрный лёд.

Это весело засияло,
сбросив мартовский рыхлый снег,
крыш лоскутное одеяло,
прихорашиваясь к весне.

Это значит, что дом мой – небо.
Всё земное – ненужный груз.
Исключенье - лишь запах хлеба
да воды родниковой вкус.

Эти мартовские привычки:
на лету всё да на бегу…
И следы суетливой птички,
как апокрифы на снегу.



***
Лечу в Тарусе грусть
живой водой Таруски, 1
мне дорог этот вкус
родной горчинкой русской.
Лечу Тарусой грусть,
Но, видно, зря стараюсь –
Взгрустнулось – ну и пусть, -
Судеб не выбирают.

Скитаюсь над рекой,
где спит Певец Скитаний, 2
и трогаю рукой
заиндевелый Камень, 3
И грею поутру
озябшую рябину,
и радуюсь, что грусть
Моя неизлечима.

Лечу Тарусой грусть –
Святой горчинкой русской
И спорить не берусь,
что грусть не лечат грустью.
Но кто бы ни спросил:
нарочно ли, судьба ли? –
отвечу: на Руси
клин клином вышибают.



МАРГАРИТАМ…

… Невидима! Невидима и свободна!
… Рукописи не горят!
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

А Маргариты и средь нас живут,
Подчас, скрываясь в женщинах обычных,
Их не сломил рутинный быт привычный,
Не погубили сытость и уют.

Порой у них иные имена,
И не в Москве – в провинциях забытых,
Томятся в ожиданье Маргариты,
Когда их позовёт в полёт луна.

Когда весною, в месяце нисан,
Неудержимо их к себе поманит
Путь лунный, серебрящийся в тумане,
К свободе уводящий, к небесам…

Вступая в сделку – только б помогли,
Хоть с дьяволом, хоть с чёртом – с кем угодно,
Невидима, - воскликнут и – свободна!
Лишь только б Мастера творить могли.

Да что там дьявольщина, что там ад –
С самой судьбой вступить готовы в битву…
Пока летят к любимым Маргариты,
То рукописи – верю – не горят!



***
Вырастаю из ранних стихов,
как из детских пелёнок,
как печаль вырастает из сумрака белых ночей;
и всё глуше влюблённостей хор,
где мой голос так тонок,
и зима – холодней,
и отчаянье всё горячей.

Мне давно уже тесно в стихах,
где пронзительна нежность,
но душа нетерпима, как прежде, ко всякому злу.
Прихожу в эту жизнь
и преодолеваю рубеж, но
не могу обучиться простому её ремеслу.

Как и прежде, иду напролом,
прямиком – по сугробам,
как и прежде, в осеннюю пору светло и легко,
только вот маловаты стихи,
словно детская обувь,
и опять всё с нуля начинать
и опять – босиком.

Я из прожитых дней вырастаю…
Податливой глиной
мне казались слова, что росли под рукою моей.
Но не подлинной правдой
стихи обернулись –
подлинной –
чем их легче читать – тем рождались они тяжелей…
_ __
Подлинная правда – правда полученная под лином (лин, подлинник – орудие палача) – под пытками.
Линь, линька – полоса кожи, вырезаемая со спины при дознании.



СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ 15.01. 2010.
(у зеркала…)

одиннадцать минут…
чётки Бейли
рассыпались по
лунному лимбу
через десятки лет
рвусь к тебе я
в январь
где мы
так много смогли бы
не долететь к тебе – не доехать
на «перекладных снах» добираюсь
смеёшься ты
а здесь – не до смеха
электорат вождя выбирает
шуты да смерды зело радеют
в предвыборной зайдясь паранойе
в какой стране?
ты волнуешься – где я?
ты называешь это страною?
я как и прежде
в доме старом
на улице
что рядом с Каретным
я от «сегодня» давно устала
я во «вчера» хочу –
по секрету…
ты полагаешь –
это знамение?
ты говоришь –
предсказано в книжках?
трудно дышать…
затянулось затмение
одиннадцать минут –
это слишком…
так значит не зря
рвусь к тебе я
в январь
где мы
так много смогли бы…
одиннадцать минут
чётки Бейли
рассыпались по лунному лимбу…
_ __
Чётки Бейли — оптический эффект, последовательность ярких пятен вдоль лунного лимба, возникающих, когда солнечный диск почти полностью скрыт лунным, но всё же проглядывается между лунными горами. Явление получило название в честь английского астронома Фрэнсиса Бейли

_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ _
1  Таруска – река в Калужской области
2 Могила Константина Паустовского находится в Тарусе
3 Камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»