Герман Титов

Мой Мотрич

Харьковский поэт Владимир Михайлович Мотрич (11 января 1935; Харьков — 20 февраля 1997; Киев) давно стал частью городской легенды Харькова. Его странная, неприкаянная и яркая жизнь была посвящена, в сущности, одному — поэзии, служению ей. Многие знают его как персонажа одной из лучших книг Э. Лимонова, но это не вполне справедливо: Мотрич поэт значительный и сам по себе, и в связи с тем странным и неожиданным всплеском художественной и творческой активности Харькова 60-х годов, который мемуаристы нередко называют «харьковским ренессансом».

Мотрича окружали яркие и самобытные личности, большие художники и тогда ещё никем не признанные гении: Юрий Милославский, Вагрич Бахчанян, Эдуард Лимонов и многие другие. Но и в этой среде Мотрич, несомненно, выделялся — голосом, талантом, поэтической статью, тем неуловимым, что обычно называют «духом поэзии». Современником и собеседником Мотрича был замечательный поэт Борис Чичибабин, который вёл тогда студию в Доме культуры работников связи. Эта студия, просуществовавшая всего года два, и сама по себе стала уже легендой.

О Мотриче много писали и до меня, так чтобы не повторяться, сошлюсь на статьи Ю. Г. Милославского в «Частном корреспонденте» («Мэтрич. Последний из декадентов») и в харьковском журнале «Лава» («Я прошу у времени прощенья...»), обширную публикацию в «харьковском» томе «Антологии у Голубой Лагуны» К. К. Кузминского и Г. Л. Ковалёва, статье В. Л. Топорова (1994), сообщений многочисленных мемуаристов и проч. Поэтому я не буду здесь останавливаться на биографической и библиографической канве — всё это можно почерпнуть хоть и в «Википедии». Но хочется сказать нечто важное, связанное именно с моим отношением к земляку.

Мотрич хотел быть «проклятым» поэтом во вкусе Верлена и Блока. Он им и стал: профессиональное (хотелось бы, впрочем, поставить это слово в кавычки) поэтическое сообщество по умолчанию отторгает поэтику Мотрича точно так же, как отторгали его совписы в 60-е и 70-е годы прошлого века. И это при том, что его старший современник и земляк Борис Чичибабин давно пользуется заслуженной славой. И тому есть несколько причин.

Главная из них — поэтика Мотрича как бы нивелирует, если не упраздняет, те самые основы, на которых зиждется современное (а на самом деле — советское) понимание стихотворческого профессионализма. «Скажите: он ведь мастер, мастер?» — из знаменитого телефонного диалога Пастернака сами знаете с кем.

Мотрич редко где выдерживает «точную» рифму, а уж «богатую» или «корневую» — тем менее. Он не накручивает на стержень сюжета странные, вычурные или «метафизические» образы, не блещет интеллектуальными парадоксами. Он почти нигде не демонстрирует протестную фигу в кармане, столь любимую нашей интеллигенцией поныне. Он вообще как бы и не замечает — в стихах — советскую власть. Поэзия ведь о другом, разве нет?

На любой лит. студии (кроме великой чичибабинской, разумеется) Мотрича и сейчас бы снисходительно побранили за недостаток «мастерства». Бранили бы, машинально не заметив главного: «чистого голосоведения», по давешнему определению Топорова, поэзии, как в старину говорили — милостью Божьей.

Для меня поэт Мотрич дорог вот именно этим: служением чистому мелосу, беспримесной и бескомпромиссной поэзии, совершенно вне господствующих в его (и наше) время литературных догм и суеверий, всегда за пределами как бы милой, такой внешне уютной и всё же — страшной, губящей всё живое групповщины. Всё прочее — литература, прав Верлен.

Предшественники Мотрича в поэзии — не затёртые до глянцевого блеска Пастернак, Мандельштам или Бродский. Его предшественники, по точному замечанию Милославского, — Апухтин и Фофанов, Блок и Сологуб, ранние модернисты и конец XIX века русской поэзии. От себя добавил бы также Кузмина и Заболоцкого, уже в веке двадцатом.

Сейчас, говорят, модны верлибры и «свободный стих». Но ведь если можно писать и вовсе без рифмы, то отчего поэт не имеет права на эксперименты с «плохой» рифмой и сдержанными, глоссолалическими, скорее, чем смысловыми метафорами? Ведь его поэзии это — очевидно — не вредит. Да, конечно, не все стихи Мотрича равноценны, в этом он весьма схож с горячо любимым им Блоком. Но процентов десять из написанного Мотричем — несомненные шедевры, золотые страницы русской литературы, то, что не должно быть предано забвению.

Когда я в качестве главного редактора харьковского журнала поэзии «Лава» готовил выпуск, посвящённый Мотричу и его памяти, мне довелось познакомиться с замечательными людьми, его современниками, которые сами уже стали героями литературных произведений. Тогда я и прикоснулся к тому странному и неожиданному явлению, которое можно назвать «харьковским ренессансом» 60-х годов XX века. Его герои сами себя, а также и свою эпоху ценили слишком мало. Им казалось, что настоящие жизнь/искусство где-то не здесь: в Москве, за рубежом, в прошлом, в будущем…

И только теперь, пожалуй, очевидно — именно они были самым главным, самым важным тогда. Хочется вспомнить здесь, например, замечательного харьковского поэта Леонида Иванова: мы с ним успели несколько раз прогуляться по центру Харькова, по местам цветенья былой неформальной культуры города, по «мотричевским переулкам». К сожалению, Л. Иванова тоже уже нет в живых. А его поэзия (замечательная, кстати, поэзия) может остаться безвестной либо малоизвестной, если об этом не писать, не говорить здесь и сейчас.

Единственная изданная книга Мотрича (Владимир Мотрич. Стихотворения и поэмы. — Харьков: ЭНГРАМ, 1993), к сожалению, неполна и почти случайна. Хотелось бы увидеть вычитанные редактором, выверенные и более компетентные издания стихов поэта. Попечением знаменитого харьковчанина Ю. Г. Милославского всё это, надеюсь, может осуществиться.

Значительная часть стихов, предлагаемых здесь читателю, публикуется впервые.  Некоторые были опубликованы только в харьковском журнале «Лава» в 2013-м году, накануне страшных и трагических событий года следующего, а оттого не всеми, как следует, были замечены. Надеюсь, эта публикация послужит подлинному знакомству читателя с замечательным русским поэтом.

К списку номеров журнала «ОСОБНЯК» | К содержанию номера