Башмачник. Однажды у моря. На лавочке

БАШМАЧНИК

Свидетельство о разводе стало для Артёма Сычёва, в зоне известного как Сыч, громом среди ясного неба. Вернее, даже не громом, а ураганом и бурей вместе взятыми. Кажется, совсем недавно молодая жена приезжала на длительное свидание, обнимала, целовала, говорила всякое такое, чего без любви не говорят. Или говорят? Неужели врала? Артёма разрывали противоречивые чувства. Три месяца назад у него отшмонали телефон, и за это время он лишь пару раз звонил своей Оленьке с чужих номеров. И вроде отвечала приветливо, вот только всё время спешила куда-то, некогда разговаривать было. Говорила, ремонт дома затеяла, хлопот много. А он и слушал, лопух доверчивый, простодыра, идиот безмозглый…

Так корил себя Артём уже который день, не желая примириться с неприятной вестью. Молодая кровь бурлила и кипела, требуя выхода боли, внезапно поселившейся в сердце. Артём стал задираться, отвечать  на повышенных тонах и даже как-то чуть не подрался с незнакомым зэка, взявшим в столовке последний кусок хлеба прямо у Сыча перед носом.

Надо было что-то делать. Душу жгли обида и непонимание. Ведь и сидеть-то ему уже меньше года, и статья у него не страшная, и собой вроде пригож – вон даже тётки из спецчасти заглядываются… Опять же, на свидание она вот только что приезжала…

 Не в силах носить в себе горькие думки, Артём пошёл к местному башмачнику дяде Вите, который умел утешить и вразумить даже самые отчаянные головы.

Дядя Витя считался в колонии старожилом – он провёл тут уже двенадцать лет. А может, и все четырнадцать – толком никто не считал. И хотя и был он простым «мужиком», его уважали даже блатные – за степенность, спокойствие и умиротворяющую жизненную философию. С обувью на зонах всегда беда, а потому работы дяде Вите хватало. То одни, то другие приносили ему негодные ботинки «на запчасти», а бывало, что и добротные куски резины и кожи обламывались по случаю. Дяде Вите отвели уголок в одном из  цехов промки, за годы отсидки он оброс инструментом, а кто-то из работяг сделал ему железную лапку на подставке – и «мастерская» стала полностью укомплектована. Если из его угла доносились постукивание или свист, все знали – дядя Витя работает.

У Артёма давно был повод заглянуть в мастерскую – левый ботинок почти месяц «просил баланды», смачно поскрипывая надорванным носком при ходьбе. Промаявшись несколько дней после получения «письма счастья», Артём нарисовался в проёме двери дяди Витиного закутка. Одного взгляда на парня было достаточно, чтобы понять: он страдает. Щетина, впавшие щёки и взгляд как у сердитого волчонка сигналили, что дело труба.

Взяв израненный ботинок, дядя Витя кивком предложил Артёму сесть и сказал спокойно:   – Ну рассказывай, парень. 

– А что рассказывать? Жить не хочется, дядь Вить. Я самый несчастный человек на свете, – сказал Артём и так истерично всхлипнул, что на секунду показалось, что он вот-вот расплачется, как ребенок. Ему и вправду хотелось расплакаться, но он прикусил губу и сдержался.

Неспешно изучая края ботиночной трещины, дядя Витя мельком взглянул на Сыча и безошибочно определил: «Шерше ля фам, итить их налево».

– Когда меня мусора забрали, моя матушка тоже в сердцах сказала, что самая несчастная на свете. Зашла к соседке поплакаться о беде своей, а та ей мозги то и вправила. Говорит, чего убиваешься – живой ведь, здоровый, в тюрьме накормлен будет, напоен, под присмотром, всегда съездить сможешь. А вон у бабы Тани из второго подъезда сынок в Афгане остался, навсегда. Не приедет, не позвонит. Мало  того что неизвестно, ради чего голову свою сложил, так даже могилки нет, над которой поплакать можно…

И начали они всех соседей перебирать, у кого что. У соседки напротив дочка родилась с размягченными тканями черепа из-за Чернобыля, с пластиной в голове живёт, каждый год в Москву ездит на плановые операции. И врачи каждый раз удивляются, что она жива ещё. На первом этаже живёт состоятельная семейная пара – она завскладом, он начальника возит заводского. Дом полная чаша, а детей нет. Он семью на стороне завёл, а от жены не уходит. И сам разрывается, и двух женщин мучает. Ну, разве это жизнь? В соседнем доме живёт бухгалтерша Анна Петровна, строгая статная женщина, на работу и с работы на машине возят.  Думаешь, счастливая? Куда там. Жила в другом городе с мужем и сыном. В один год сначала муж разбился на машине, потом сына лихач на дороге сбил. Продала квартиру, машину, переехала сюда, потому что там жить не смогла – куда ни глянет, всё семью напоминает. На вид ей под шестьдесят, а на самом деле и пятидесяти ещё нет.

И так перебрали почти всех, кого знали – у кого муж алкоголик, у кого сын наркоман, у кого болезнь неизлечимая, у кого близкие поумирали, кто концы с концами еле сводит… Мать успокоилась, так и мне приговаривала каждый раз, когда приезжала: «Лучше в тюрьме, чем на кладбище».

Артём усмехнулся. Уж больно нерадостно присказка звучала. Да и какое ему было дело до старых бед чужих соседей, когда прямо сейчас душу разрывала смертельная тоска.

Дядя Витя поймал его усмешку, взял рашпиль и стал затирать края разрыва.

– Да, чужие беды не утешают, согласен. Да и какой прок радоваться чужому горю, когда своё мир застит?.. Надо его просто пережить. И уж точно не считать себя самым несчастным, потому что всегда найдется тот, кому хуже. Вот кто, на твой взгляд, у нас тут живёт без бед?

Артём задумался. «Без бед» в зоне прожить было достаточно проблематично.

– Ну, может, фельдшер из медпункта? Такой тихий всегда, улыбчивый.

Дядя Витя удивленно поднял брови:

– Шуткуешь? Или правда не в курсе? У него три года назад жена с сыном на море утонули… Он сгоряча вообще повеситься хотел. Потом ничего, отошёл, в церковь стал ходить, молиться… Потому и тихий – молится про себя постоянно.

Артем приуныл. Никто особо «счастливый» в голову не приходил, и он сказал почти наугад:

– Может, замначальника Карев? У него так вроде проблем точно нет. Мужики говорят, живёт в особняке, жена – дочь депутата, дети пристроены, в Москву вот-вот заберут в управление…

– Есть такой слушок. Да, жизнь удалась. Только вот подагра у Карева. Знаешь, что это такое? Боли такие бывают – на стенку полезешь…

– Да откуда ты всё про всех знаешь, дядь Вить? – не сдержался Сыч.

– Про всех не знаю. А вот про него знаю. Обувь ему поправляю постоянно – щас ведь на заказ ботинки только олигархи себе шьют, дорогое это удовольствие… В общем, сильно ему подагра большие пальцы на ногах изуродовала… А ещё говорят, болезнь королей… –

Башмачник достал откуда-то снизу жестяную коробку с дратвой и начал выбирать нужную катушку.

«Интересно, за что он сидит?» – вдруг подумал Артём. Он слышал, что основная статья у дяди Вити сто пятая, но подробностей на зоне не знали. Как будто прочитав его мысли, тот задумчиво сказал:

 – Когда то людей зашивал, а теперь вот всё больше кожзам.

– Ты хирургом, что ли, был, дядь Вить? – удивился Сыч.

– А то, парень. Хирургом… человеческих душ… – Башмачник как-то недобро усмехнулся. Артём настроился на продолжение, но его не последовало. – Ты иди, погуляй пока, парень, через часок приходи, готов будет твой ботинок.

Дядя Витя посмотрел Сычу вслед и со странным чувством, похожим на зависть, отметил пружинистую походку, прямую спину, расправленные плечи – всё то, что свойственно молодости, которая принимает за трагедию лёгкие жизненные неприятности. Подумаешь, жена ушла. Разве это несчастье? Вот он видел несчастье – нестерпимую боль, адские мучения, настоящие, а не надуманные страдания. Двадцать семь человек отправил на тот свет – кого после долгой отчаянной мольбы, а кого и самовольно, из чистого сострадания. Работа в больнице оказалась совсем не таким благородным делом, как он представлял, давая клятву Гиппократа. Людские страдания, равнодушие и коррупция персонала, отсутствие хороших лекарств и эффективных обезболивающих, цинизм чинуш от медицины и напрасные надежды безутешных родственников, на которых строился личный бизнес большинства его коллег…

Он не хотел жить как они. Он хотел избавлять людей от мучений. Иногда ему это удавалось в операционной. Но бывали случаи, когда медицина оказывалась бессильна и помочь было совсем нечем, а Господь почему-то медлил и не спешил забрать страдальца к себе... Каждый раз он долго думал, прежде чем решиться. И каждый раз всё-таки решался, убеждая себя в том, что мученики, отправленные на небеса, говорят ему оттуда «спасибо».

…Следствие доказало только семь случаев, но и этого было достаточно, чтобы сесть надолго.

«А ведь я-то как раз счастливый человек», – неожиданно подумал дядя Витя, проталкивая крючок сквозь истончённую кожу казённого ботинка. Несколько минут спустя до слоняющегося невдалеке Сыча донеслось лёгкое посвистывание – башмачник делал свою работу.

ОДНАЖДЫ У МОРЯ   

Они приехали в Сен-Жан-Кап-Ферра, когда темнело. Октябрь выдался тёплым, но сезон близился к закрытию, и на Палома- Бич почти никого не было. Он бросил на гальку свою кожаную куртку, и они уселись на неё вдвоём, тесно прижавшись друг к другу. 
Так и сидели молча у самой воды. Пили предусмотрительно захваченный им «Piper-Heidsieck» прямо из горлышка и смотрели на огни. Когда-то давно, двадцать лет назад, так же тесно они прижимались друг к другу на берегу моря и пили из одной бутылки. Только тогда это был массандровский мускатель, море было Балтийским, и впереди – вся жизнь.
Волны почти бесшумно облизывали гальку, прямо перед ними тысячями огней сияли берега Кап-д Ай и Больё, и эту почти идиллическую картину осеннего вечера не хотелось разрушать ничего не значащими словами. Они оба знали, что это их последний вечер вдвоём, разница была лишь в том, что она уже смирилась с неизбежным, а он всё ещё не мог принять страшную правду.
И то, что он привёз её сюда в этот вечер, и то, что захватил с собой её любимое шампанское, и то, что сейчас молчал, безуспешно пытаясь подобрать нужные слова – всё говорило о том, что он всё ещё надеется раздуть угасающее пламя из тлеющих искорок.
Она заговорила первой:
–  Спасибо, что привёз меня к морю. Я скучала по нему.
В звуках её голоса ему послышался упрёк. «Ты увёз меня оттуда, где я была счастлива», –  будто говорила она. 
– Думала, так и умру в этом стерильном белом застенке и уже не увижу больше его… Красивое оно какое, тёплое. 
И снова ему почудилась нотка сожаления в её словах. Когда им было по двадцать, они встретились у Балтийского моря, на берегу Рижского залива, и с первой же встречи он смертельно заболел ею. Она была замужем, у него была невеста, но всё это не имело значения. Почти пять лет он добивался её любви, превратив свою жизнь в рыцарский подвиг. И когда она стала его женой, он наконец-то смог выдохнуть и заняться строительством дворца их будущего. Начались бесконечные «потом»… 
Родился их сын, и она ушла с телевидения, оставив свою карьеру на потом. Он открыл свой первый офис во Франции и начал жить на две страны, регулярно откладывая семью на потом. Сын постоянно болел, и на неопределенное «потом» передвинулось её любимое увлечение парусным спортом. Ему предложили партнёрство в одном из европейских банков, и он принял вызов… Дом, жена и сын опять остались на «потом»… 
Клубок наматывался, пружина сжималась, колёсики крутились, банковский счёт и активы пополнялись и множились… Наконец, три года назад он перевёз своих любимых в пригород Ниццы, где купил дом и где ему дышалось особенно комфортно. Ему казалось, что теперь можно сбавить обороты, разжать челюсти, ослабить хватку бизнеса и воплотить всё то, что ждало своего часа в сейфе под названием «потом». Ему даже несколько раз приснилась маленькая белобрысая девчушка, похожая на жену, и он подумал: а почему бы и нет…
И вдруг всё рассыпалось, развалилось, как карточный домик под сильным порывом ветра. Диагноз, поставленный жене врачами, прозвучал приговором, самыми страшными словами в котором были «последняя стадия», «неоперабельно», «слишком поздно». Она угасла за пару месяцев, превратившись из цветущей женщины со светящимся взглядом в собственную тень… 
Сегодня днём врач клиники, где её пытались лечить, сказал, что счёт пошёл на дни, а может, и на часы. Он отменил все дела, отключил все телефоны, забрал её из больницы и повёз к морю – ей всегда нравился Палома-Бич...
Сделав ещё глоток «Piper», она подала ему бутылку исхудавшей рукой и сказала:
–  Здесь так тихо… А на Балтике сейчас, наверное, большие волны… 
Его вдруг осенило. Достав из внутреннего кармана сотовый, он включил его, пролистал телефонную книжку и набрал номер.
–  Кому звонишь? – в её голосе проскользнула тень любопытства.
Ему ответили уже на втором гудке. На отличном французском, который давно стал для него вторым родным языком, он сказал:
–  Селин, это Владимир. Мне нужно два авиабилета до Риги, на ближайший рейс. Только с пересадкой? А когда ближайший? Да, бизнес-класс. Хорошо. Благодарю.
Он отключил трубку, обнял её и улыбнулся.
–  Завтра к вечеру будем в Риге. И сразу же поедем к морю… 
Она благодарно прижалась к его груди, от которой даже через рубашку шло тепло.
–  Открой ещё шампанского. От него кровь горячее становится, и боль утихает…
Они пили вторую бутылку «Пайпера», и каждый новый глоток растворял тягостные мысли и предчувствия. Море всё так же осторожно пробовало на вкус пляжную гальку, а они смеялись, болтали, ходили по наползающему прибою и даже, кажется, целовались. Потом он включил в телефоне их любимую «Tears in Heaven», которую крутили на всех латвийских радиостанциях в лето их встречи, и под гитару медленной руки Эрика Клэптона босиком они танцевали в мерцающем свете огней Лазурного берега… 
***
На следующее утро, дворник, моющий из шланга городские мостовые, удивлённо приподнял бровь, заметив на мусорном баке две пустые бутылки из-под дорогущего шампанского. «Опять толстосумы гуляли», –  с лёгкой завистью подумал темнокожий уборщик и прибавил громкость в плеере. 
…Два билета до Риги, забронированные Селин, так и остались невыкупленными.

НА ЛАВОЧКЕ  

Каждый вечер на лавочке у подъезда собирается тёплая компашка. Два мальчика и три девочки. Андрей, Наташка, Юлёк, Ленусик и Костик. Любимые развлечения у компашки – игра в колечко («Колечко, колечко, выйди на крылечко»), семечки и, конечно, разговоры о будущем. Так приятно мечтать, когда тебе девять лет! Впереди вечность, и не существует никаких ограничений.
Сегодня на лавочке сидят все, кроме Ленусика – мама загнала девочку поужинать.
– Я точно решил: буду спасателем на водах, – говорит Костик. – У меня будет белый катер и большой красный круг. И я буду жить на Чёрном море.
 – Покатаешь? – интересуется Юлёк и, не дождавшись ответа, продолжает: – А я буду выращивать апельсины… У меня будет целый апельсиновый сад! И я буду каждый день апельсины есть. И буду их маме посылками посылать.

***
Через семнадцать лет после этого вечера Костик окажется в полушаге от своей мечты о белом катере... У него будет крутая тачка, новая квартира в центре, страстная подружка-официантка, домик в Ялте и целый чемоданчик баксов, зарытый в деревне, в палисаднике под окнами бабушкиной избы. А в машине у Костика будут две биты и ствол, на котором числится несколько трупов. В этой машине его и грохнут вместе с подружкой, когда они поедут отдохнуть к морю. Увы, редко кому из бандитов удаётся миновать смерти от пули… Косте, во всяком случае, не удалось.

***
– Сорок одна – ем одна! – кричит из подъезда Ленусик и выходит на улицу с огромной желтой грушей.
Андрей облизывает губы, глядя на то, как грушевый сок стекает у Ленусика по подбородку и капает на светлое платьице.
 – А мне папа привезёт розовую жвачку из Индии, целый чемодан, – говорит он гордо, покачивая короткими ножками, которые не достают до асфальта. Андрей самый маленький во всей компании, и его постоянно дразнят «коротышкой», «головастиком» и «козявкой». Он стойко сносит насмешки, но ему ужасно хочется поскорее вырасти и всем им показать, чего он стоит.

***
…Тридцать лет спустя у подъезда будет сидеть именно Андрей, всё так же не доставая ногами до асфальта. Только не потому, что он всё ещё маленький – у него больше нет ног. Мать вывозит его на улицу на инвалидной коляске, когда на улице темнеет – он не хочет, чтобы его разглядывали соседи и прохожие. Ещё в школе Андрей ушел с головой в спорт, а потом выбрал службу Отечеству и правопорядку в качестве главной цели своей жизни. Однажды он уехал в очередную «горячую командировку» на месяц. Дома остались ждать мать и молодая жена. А когда вернулся без ног, осталась только мать…

***
–Давайте играть в города,  – предлагает Юлёк и тут же выпаливает с восторгом: – Москва!
В Москве живёт старшая Юлина сестра, и мама иногда ездит к ней в гости. А когда возвращается, всегда привозит колбасу, колу, фанту и любимые Юлькины апельсины.

***
Через двадцать лет Юлька будет жить в Германии. На первый взгляд, сытой и счастливой жизнью, в своём доме, с мужем и двумя детьми. По ночам она будет плакать, тоскуя о родном городишке, о русской речи и картошке с селёдкой. Её дети почти не говорят по-русски, муж совсем не знает, что такое нежность и забота, а большой дом требует слишком много времени и сил. С утра до ночи Юля пылесосит ковры, моет бассейн во дворе, готовит еду, гладит одежду, возится с детьми. На все уговоры завести домработницу состоятельный муж отвечает, что слишком ценит «прайвеси» в их доме и не хочет разрушать уют присутствием чужих людей… И Юля ежедневно ишачит на домашней каторге и почти не вспоминает беззаботное детство и свои мечты.

***
На улице темнеет, в окнах домов загораются лампы, люстры и торшеры. Дети, сидящие на лавочке, играют в города и болтают о всякой чепухе. Наташка молчит. У неё в кармане лежат две барбариски, и она думает, съесть их потом или сейчас. И если есть сейчас, то угостить ли Костика, который ей нравится, или Юльку, с которой они давно дружат и с первого класса сидят за одной партой.
– Костя, домой! – кричит с балкона Костина мама, и Наташина дилемма решается сама собой…

***
Тридцать три года спустя Наташка будет директором серьёзной московской фирмы по продаже кондиционеров. В её голове уместятся гигабайты информации о кондиционерах, их видах, режимах работы, ценовых категориях и производителях. Она научится различать степень крутости клиента по одному только «алло», сказанному им в трубку. У неё будет собственная двушка на «Беговой» и новый «БВМ», куча гламурных подружек и приятелей-однодневок. У неё будет всё. Не будет только семьи, любви, детей. Счастья и покоя в душе не будет. Но разве это главное в жизни?

***
Ленусик доела грушу и вытерла мокрые пальцы прямо о платье. Красивое розовое платье с рюшами, которое ей подарила крёстная. Когда она станет взрослой, это платье будет напоминать ей счастливые денёчки детства, когда были живы отец и мать, когда её все любили и баловали…
Увы, детство закончится слишком быстро. Через пятнадцать лет Лена осиротеет, и совсем некому будет о ней позаботиться. Впрочем, через какое-то время «добрые люди» найдутся. Сначала угодливо нальют стакан. Потом помогут «выгодно» продать квартиру. Потом дадут попробовать наркотики… И ещё через шесть лет всё, что останется от Лены, – это деревянный крест без таблички над неухоженным могильным холмиком…

***
Сегодня всё это далеко. Где-то там, в туманном и далёком будущем. И, проводив домой Костика, четверо детей сидят на лавочке у подъезда и пытаются разглядеть в темнеющем небе едва заметные звёзды.
Впереди ещё три тысячи счастливых дней детства.