Постскриптум к «Петербургскому дневнику» . Стихотворения

***

Новой Голландии ветхий кирпич,

Арки небесный разлом,

Чайки отвесной отчаянный клич,

Жалоба о небылом.

 

Переходя на слезливый февраль,

Ты никому не пиши:

Помнят графически светлую даль

Мёртвые карандаши.

 

Не обойдёт и грядущего блажь

Жёлтый пакгауз судеб.

Кончились праздники, снят антураж,

И разбирают вертеп.

 

Вьюге оставлен Валлен-Деламот;

Медный кумир впереди.

Арка Галерной отверста и ждёт.

Ну же, Евгений, — иди!

 

 

***

Вдоль канала, что зябнет и морщится

(Парадиза, что горек и сер),

Жизнь уходит как Лиза-уборщица,

С мокрой тряпкой — в мерцание сфер

 

Неземных, в новых песен мычание,

В дымный омут (в народ), в новый год.

Выручает здесь только отчаянье:

Добродетелью вниз бутерброд

 

Павший вдруг, и у здания флотского

Сонный снег, детства тающий мел.

И не надо цитировать Бродского —

Там, где он умереть не сумел.

 

 

***

Краски северной осени —

Божий свет в нашей тьме.

Станций многоголосие

По дороге к зиме.

 

Мы не встретимся прежние,

Ни к чему эта дрожь.

Меркнут сосны прибрежные.

Начинается дождь.

 

Все твои иллюстрации,

Хлеб и звёзды в суме,

Не спасут в эмиграции,

Но приблизят к зиме.

 

Поле южное плоское

Проржавеет без нас;

Горизонт с папироскою

И сирени каркас.

 

 

МК. 13:1

 

Посмотри, какие камни

И какие здания.

Хоть брандмауэр оставь мне

Ради назидания.

 

Лопается синий шарик,

Прочь уходит Лиговский.

Государства разрушает

Чувство справедливости.

 

И Вселенная всё уже

Чёрной акваторией.

Ты империи не нужен,

А себе — тем более.

 

Прошлое снегами тает,

Но взывает пушками.

Русские своих — бросают

Детскими игрушками.

 

Позавидуют живые

Кенотафу нашему.

Врут сигналы бортовые:

Все долги погашены.

 

Выбирает ветер песни,

Музыку не слушая.

В Судный день с тобой воскреснет

Медвежонок плюшевый.

 

 

ГЛОБУС ДЕТСТВА

 

Вечер пятницы — утро субботы.

По обоям плывут корабли,

И на глобусе дремлют народы,

Избежавшие твёрдой земли:

 

Аппликаций державных узоры

В огражденье пунктирных границ

Отдыхают — и смерть иллюзорна,

И не сыгран истории блиц.

 

Время сплющено, словно подушка,

На излёте советской зимы,

И на школьный пенал комнатушка

Так похожа,  белеет церквушка

За окном, но безграмотны мы.

 

А в учебниках чахнут герои,

Первобытные росписи парт

Оттеняют ахейцы у Трои,

Шарлемань, Валленштейн, Бонапарт.

 

Все трагедии спишет историк,

И задёрнуты шторы, пока

Гобеленовый бабушкин коврик

по тропинке ведёт в облака.

 

Далеко за чертою простуды

У крыльца твоей школы цветник

До весны почивает под спудом,

Но способен любой ученик

 

Заучить все моря и столицы,

По оси поворачивать сны,

И бессмыслице жизни учиться —

Лет за тридцать до новой войны.

 

 

***

Подобное ищет подобного

И с ним надирается в хлам

В кругу бытия, как бы пробного,

Вполне равнодушного к нам,

 

Прохладного и неподробного:

Набоков с огромным сачком

Для счастья (отчасти загробного)

За ангелом ходит бочком.

 

Декабрьским снежком осыпается

Изломанных крыльев пыльца,

И Гоголь в земле просыпается —

Бессмертье клюёт на живца.

 

 

***

Борьба с режимом — мечта идиота,

Каков бы ни был режим.

И тут что Кесарь, что Минамото,

Всё — Ирод. Как ни бежим,

 

Везде Вифлеем. И когда на взморье

Вздуваются вены рек,

И тёмной иконе в Морском соборе

Творит поклон человек,

 

Стигматы света на безпросветной

Адмиралтейской волне

В канале ближнем, верней ответа,

Предъявленного извне.

 

Все реки истории чтут работу:

Смерть — устье, любовь — исток.

А Запад есть Запад, и оттого-то

Не ищет солнца Восток.

 

 

***

Для немощных и бедных вещественных начал

Качается над бездной лирический причал.

 

Но облачной триере причалить не судьба:

У Триера — по вере — на сцене ждут раба.

 

Бесценны в огороде и шраб, и пастернак,

Но травам на свободе всё видится не так.

 

За миг до пробужденья забудешь обо мне,

Воланы вдохновенья останутся во сне.

 

За тридцать — непростая судьба у коломбин.

Вбирая небо, тает гусей сентябрьских клин.

 

Бездомным и влюблённым ступать за край легко,

Течёт меж пальцев клёна созвездий молоко.

 

Всё эфемерно, кратко и зыбко, как Ватто.

Небытие — подкладка осеннего пальто.

 

 

КРЫЛАТЫЕ КАЧЕЛИ

 

Умозрительный мороз,

Солнце слаще мандарина.

Мчится детский паровоз

В зазеркальные витрины.

 

Стелется торговый центр

Праздником предновогодним,

Сниженных Цирцеей цен —

Только радости сегодня.

 

Только песен лёт крылат:

Лёд взросленья — у порога.

Смотрят Бруклин и Эйлат

Сны совхоза Перемога.

 

Целится в межзвёздный мрак

Паровозик у предела:

Вечности летит сквозняк

Сквозь игрушечное тело.

 

 

ПРОЩАНИЕ С ПОСТМОДЕРНИЗМОМ

 

Скажу я просто, не таясь:

Постмодернизм, прощай.

Ведь не цитаты — эта грязь

И кровный мрак борща,

 

Эпохи новой фронтиспис.

Стиль никакой не плох,

Но Хармс ходил на сей карниз,

Чтоб ты однажды сдох.

 

Мы не блуждали, трепеща,

И не стреляли зря —

Светло меж складками плаща

Небесного Царя.

 

Обветрено бессмертье губ,

Века — наш автопарк.

Вершины лет ложатся в сруб

Для русской Жанны д’Арк.

 

Кум небесам наш Аввакум,

На этом и горит,

А всё иное — белый шум,

Разлука и ретвит.

 

Прощай, постмодернизм, прощай:

Поваплен блогом гроб,

И Млечного Пути праща

Едва ли целит в лоб

 

Метафизической зиме,

Но вспыхнет иногда

В беременной заботой тьме

Спасения звезда.

 

Жизнь есть контекст и глубина.

Повержен истукан.

Ждёт галилейского вина

Невидимый стакан.

 

 

***

Верните мяч в игру!

Оставьте мне движенье:

На вымерзшем ветру

Одной звезды скольженье.

 

Подайте — игроку,

Пока игра в зените;

Надежду и тоску

Надеждинской верните.

 

Но сомкнут сон двора

В густой ночи имперской,

И твой троллейбус прав

До самой Офицерской.

 

И ходит наш связной

Вдоль смерти, всё по кругу,

И раннею весной

Благодарит — за вьюгу.

 

 

***

Мысленное солнце,

Катится ко дну:

Редко удаётся

Пережить весну.

 

Неисповедимо

Место наших встреч,

Льды седьмого Рима,

Русских метрик речь.

 

Вьюга, хоть не в духе,

Ты одна верна,

Хармсовы старухи,

Небо вне окна.

 

Сквозняком инверсий

Отмети печаль,

И дворы отверзи

В беловую даль.

 

И в снегах без тверди,

Где-то на краю,

Отмоли у смерти

Родину мою.

 

 

***

А помнишь тринадцатый год?—

Последнюю мирную осень,

Над садом густой небосвод,

На блюдце мерцающем — осы,

 

Жужжащие, будто вопросы.

И ветки, и ветер в окно...

Но сгнили во тьме абрикосы,

И дни опустились на дно:

 

Поди, досмотри до конца.

И нет у героя лица.

 

 

***

На планету Нибиру

Я тебя, милый друг, не беру,

Оставляя венец и порфиру,

И примёрзшую к топям Пальмиру

На истории чёрством ветру.

 

Оставляя бездымные трубы,

Бренный дом, небеса и сюжет,

Без любви загрубевшие губы,

Сожаленья о том, чего нет.

 

Древо пробует почву как воду

Корневищем, и тьма холодна:

Пересадка ведёт на свободу —

До последнего смертного дна.

 

А война, как на привязи, всюду

Чёрной псиною ходит за мной,

И доходы бесчувственны к чуду

За любой возведённой стеной.

 

Архитектора этой Вселенной

Императору не превозмочь;

Это знают Баженов и Бренна,

И над замком Михайловским — ночь.