Endstation. Рассказы

Обида

Международному женскому дню посвящается

…Александр осторожно поправил нежный лепесток. Букет смотрелся в высокой хрустальной вазе просто идеально.Яркие, свежие алые розы среди пышной зелени. Светка будет довольна. Ведь это ее любимые цветы. Честно сказать, Александр не баловал жену цветами, но Восьмого марта он всегда старался подарить ей самый лучший букет, какой только мог найти.

Скоро Светка вернется с работы. Александр окинул внимательным взглядом квартиру. Вроде придраться не к чему.Ковры вычищены, полы вымыты, посуда сияет на полках, подарок для дорогой жены на столе, возле цветов. Уютно, тепло.На кухне тихонько шепчет радио. Все готово к празднику.

Они женаты уже много лет. Время летит быстро. Вот сынишка незаметно вырос и пошел в школу. Сегодня, наверно, тоже принесет маме подарок, сделанный на уроке своими руками.

Александр прилег на диван в гостиной. Усмехнулся. Вспомнил, как они познакомились. Это случилось незадолго до Нового года. Он торопился на лекцию в утренних морозных сумерках. Возле института на него нечаянно налетела какая-то девушка. Как назло, под подошвами оказался лед, и, поскользнувшись, он со всего размаха брякнулся на спину, чуть не свалив и незнакомку. От неожиданности и смущения он нашелся только сказать:

— Ну и девушки пошли… Любого мужика с ног собьют!

Светка засмеялась и великодушно протянула руку, помогая подняться.

— Хватит валяться! Вставай, мужик, а то на пару опоздаешь.

Так они познакомились. Потом как у всех: конфетно-букетный период, первый поцелуй, свадьба, рождение Сережки…

Александр привстав, посмотрел на часы. Семь часов. Жена вот-вот придет. Он снова погрузился в воспоминания.

Конечно, всякое было за годы семейной жизни. Ссоры, болезни, денежные трудности. Но ведь и хорошего было много.Даже, пожалуй, больше хорошего. Прогулки, праздники, покупки, отдых в Турции. Любимый сынок, так похожий на Александра. Правда, в последнее время Светка как-то отдалилась. Нервная, уставшая. Работа, работа…

«Мы давным-давно уже никуда не выбирались вместе, — внезапно пришло в голову Александру. — В эти выходные обязательно нужно сходить в кино. Выбрать какой-нибудь новый фильмец, взять с собой Сережку и вперед!»

Резко хлопнула входная дверь. Светлана, не снимая пальто, вбежала в гостиную, кинула тяжелую сумку на пол.

— Все на диване, попугай?! Бока еще не болят? — зло бросила она. Затем лихорадочно стала рыться в шкафах и на полках. — Мне еще по магазинам нужно успеть. Скоро гости придут, а у меня ничего не готово. От тебя ведь помощи не дождешься!

— Что нужно делать? — спросил Александр, вставая.

— Да что ты можешь, чучело, — отмахнулась жена. — Только диван занимать. Толку от вас, мужиков…

Светлана забежала на кухню. Оттуда зазвучал ее раздраженный голос:

— Ну, вот! Так и знала! Воду разлил и не вытер! Вечно, как утка, набрызгает!

Александр почувствовал, что начинает потихоньку закипать.

— Я никакой воды там не видел…

— Конечно, не видел! Ты ее давно разлил — капли уже успели засохнуть!

Светлана выскочила из кухни с тазиком, полным картофеля.

— Значит, так! Сейчас быстро почисти эту картошку. Я приду и сделаю пирог на вечер.

Александр, проглотив подступающее раздражение, покорно отправился на кухню. Однако не успел он приступить к работе, как поступил новый приказ:

— И тесто для пирога пока раскатай!

— Я же чищу картошку, — напомнил он.

Светлана снова возникла в дверях. Руки нервно сжимали сумку, на глазах выступили слезы.

— Ты всегда отказываешься мне помогать! Я все должна делать сама! Зачем мне такой мужик нужен?! Можешь вообще больше ничего не делать! Обойдусь! Урод! Всю жизнь мне испоганил!

И, всхлипывая, она выскочила из квартиры.

Александр почувствовал, как у него затряслись руки. Он бросил нож в таз с картошкой и застыл, бессмысленно глядя перед собой. Нечем дышать. В глазах темно. Стало как-то тесно, как будто стены со всех сторон надвинулись на него.

С трудом протолкнув воздух в легкие, Александр поднялся со стула, набросил куртку и вышел на улицу. Прохладный мартовский вечер немного привел в чувство.

Куда идти? Их дом на краю города. Дальше только лес. Александр побрел в сторону окраины. Сердце бешено колотилось в груди. В горле стоял комок. На глаза наворачивались слезы. В голове проносились какие-то обрывки мыслей.В мозгу тупо билось одно:

«За что?.. Только не заплакать… Ты же мужик… Только не заплакать… За что?..»

Навстречу изредка попадались прохожие, спешащие поскорее сесть за праздничный стол. Александр машинально уступал дорогу женщинам и мужчинам с цветами в руках: весело щебечущим парочкам и одиночкам, которых тоже кто-то где-то ждал. Чувство одиночества, охватившее Александра, было таким пронзительным, что он не выдержал и застонал.Зажмурился изо всех сил. Предательская влага выступила в уголках глаз.

«Не плакать, не плакать… Мужики не плачут… Но за что?!»

Душила обида. Она, как удав, перехватывала горло и то слегка отпускала, то давила с новой силой.

Он же старался, чтобы у Светки был сегодня праздник. Как мог, старался. А она… Как же так можно?.. За что?!

Обида сменилась сумасшедшей злостью.

«Сука! Я столько сделал для нее. Любил, заботился… Пригрел змеюку… Сука! Сука! Убью!»

После короткого приступа злости разом нахлынуло отчаяние.

«Сдохнуть, что ли? Решить все разом! Пойти прямо сейчас в лес и замерзнуть!»

Александр представил, как утром найдут его окоченевшее тело. Тело представлялось почему-то с выпученными, как у рака, глазами. Жутким.

«Светка, конечно, будет в шоке. Вот тогда она поймет, что натворила, но будет уже поздно».

От жалости к себе стало немного легче. Морозный воздух постепенно делал свое дело, и Александр вдруг почувствовал, что замерз. Спазмы, туго сжимавшие горло и не дававшие дышать, ослабели. Мысли перестали нестись мутным неуправляемым потоком.

Уже совсем стемнело. Редкие фонари едва освещали пустынную улицу. Вскоре дома кончились, и потянулся невысокий штакетник. За ним находилось футбольное поле, на котором часто собирались любители погонять мяч из окрестных домов. Александр никогда не принимал участия в этих играх, помня о своем далеко не пионерском возрасте и стесняясь солидного животика. Но сейчас, пройдя вдоль забора до входа, он зашел внутрь. На поле, освещенном мощным прожектором, играли в футбол несколько мужчин. Александр остановился у края поля и принялся бездумно наблюдать за игрой. Мужики, разделившись на две команды, увлеченно носились по полю.

— Андрюха, пасуй!

— Серый, давай по левому краю!..

— Ай, молодца!

— Ай, красавчик!

Их азарт захватил Александра, и, когда один из игроков вдруг махнул ему рукой, приглашая присоединиться, он не раздумывал. Кинув куртку на скамеечку, Александр выбежал на поле. Получил пас и повел мяч к дальним воротам. Ему стало легко и беззаботно, как в детстве. Все произошедшее показалось глупым и совсем не важным. К черту этих баб с их истериками! К черту Клару Цеткин с ее дурацким праздником! Здесь он среди своих. Свой в этой мужской компании, где все просто и ясно, где тебя принимают и уважают.

Александр играл в футбол, забыв обо всем на свете: и о своих тридцати пяти годочках, и о животике, и о Светке, и об обиде, а в сотовом телефоне, без перерыва вибрирующем в кармане куртки, множились и множились смс-ки: «Саша, ты где? Я люблю тебя! Я жду тебя дома! Я люблю тебя! Я жду тебя!..»

Endstation

Я умер. Умер осенью в Баварии, где жил последний год, женившись на немке. Звучит это, конечно, мелодраматично, нелепо и страшновато, но что есть, то есть. Сколько правду ни скрывай, она как шило в мешке… Честно, в самом деле, банально умер в клинике.

Под утро, пока я безмятежно спал возле родного бока моей жены Анке, где-то внутри меня оторвался тромб и двинулся. Я не специалист и не знаю, куда он двинулся, ясно было только, что куда-то не туда. Внезапно проснувшись, я увидел, как мир вокруг меня переворачивается вверх дном. Стены спальни, окно, закрытое шторами, дверь в зал — все непрерывно двигалось и вращалось. Широкая супружеская кровать превратилась в сумасшедшую прямоугольную карусель, готовую сбросить меня на пол. Судорожно вцепившись обеими руками в матрас, я разбудил жену. Было понятно, что без медицинской помощи уже не обойтись. Я настроился на неприятности…

Скорая помощь приехала довольно быстро, но потом, когда меня с огромным трудом, оторвав от постели, сволокли с третьего этажа во двор и уложили в машине, дело застопорилось. Люди в белых халатах, оказавшись в знакомой обстановке, перестали спешить спасать меня, а начали с интересом расспрашивать о том, что же со мной случилось. Я так долго и подробно отвечал на разнообразные вопросы любопытных медиков, что чувствовал себя уже не пациентом, а преподавателем медицинского института. «Интереснейший случай из моей практики. Тромбоз, батенька…»

Наконец любознательность немецких медикусов иссякла, они потеряли ко мне интерес, заняли свои места в кабине, и мы тронулись в путь. Все произошло так неожиданно. Вот только что я спокойно сопел в две дырочки возле теплой Анке, и вдруг «два притопа-два прихлопа-три пинка!» — и я уже в карете скорой помощи. Даже не успев отдать последних распоряжений, сказать самые важные в жизни слова и выпить стакан воды! Ну, в конце-то концов!

Я жил в Баварии уже год и много хорошего слышал о германской системе здравоохранения. Мол, лечат люто, не жалея себя и больных. Медицинские работники заботятся о тебе, как две родные бабушки и четыре двоюродные. Это обнадеживало и немного пугало. Не привыкли мы к мощной заботе… Однако в городской клинике, куда меня доставила скорая помощь, никто не кинулся ко мне с криком: «Мы его теряем! Мы его теряем!»

В приемном покое какие-то улыбчивые женщины опять настойчиво истязали меня вопросами, что со мной произошло и что я чувствую. Заодно они измерили мне давление, температуру и ловко прицепили пару капельниц. Своего они добились. Мне уже становилось стыдно за то, что я отрываю людей от работы, но тут как-то незаметно подкрался пипец.А что вы хотели? Это сперматозоид начинает жизнь, а тромб ее прекращает!

Конечно, окончательной и бесповоротной смертью мое состояние назвать было нельзя. Как я узнал впоследствии, мне все-таки успели сделать операцию, подключили к аппарату искусственной комы и вытащили с того света. После чего я оказался в отделении реанимации.

От пребывания за роковой чертой у меня в памяти осталось только одно краткое воспоминание. Видение о том, как я покидаю свое лежащее на кровати тело, одетое почему-то во все темное. Плавно подымаюсь куда-то вверх, а потом так же плавно возвращаюсь обратно. Все. И «туда» не пустили. Многообещающее начало и бездарный конец.

Я открыл глаза. Воняет больницей. Тихо. В полумраке палаты тихонько шепчут непонятные приборы. Таинственно мигают лампочки. С миром живых меня связывает только свет этих лампочек и капельницы. Потом замечаю, что я не один. На этом свете вообще невозможно остаться одному! Перенаселенность… Демографический взрыв… В Азии. Но мы же не в Азии. Или уже да?..

В палате почти бесшумно двигаются девушки-медсестры. Руководит ими смуглый, темноволосый мужчина средних лет, похожий на южанина. Он с профессионально сочувственной улыбкой заведующего бюро находок смотрит на меня. Я пытаюсь пошевелиться, но обнаруживаю, что привязан к кровати.

Мочевой пузырь бескомпромиссно напомнил о том, что я еще существую. Я опять завозился, ища более удобную позу.Превозмогание… Мужчина южной внешности подошел ближе и по-немецки спросил, как я себя чувствую. Я ответил, стараясь быть убедительным: «Все о’кей».

— Марина, — позвал мужчина одну из незаметных девушек, — больной пришел в себя.

Блондинистая Марина радушно протянула мне ту самую «утку под кроватью», которая, как всем нам известно, всегда лучше журавля в небе. Некоторое время я был занят. Поставив потеплевшую посудину на пол, я снова тихо отбыл туда, откуда прибыл.

Так и повелось. Время от времени я приходил в себя: «Здравствуйте, доктор», добросовестно наливал в утку, отвечал на постоянный вопрос южанина о своем самочувствии и, не успев обрадоваться, снова утрачивал сознание. Человек без энергетики… Со временем мое пребывание на этом свете удлинялось, и у меня уже оставались крохи времени, чтобы подумать о том, где я, что со мной, кто эти люди.

Чтобы стереть огромный вопросительный знак, еле помещающийся у меня в голове, я постепенно, с помощью дедукции и индукции, нашел ответы на все вопросы. Я почему-то решил, что Анке продала меня «на органы» в Болгарию и теперь я нахожусь в какой-то криминальной клинике на Балканах. Подозрительный южанин — скорее всего, болгарин, учившийся и работавший в Германии. И остальной персонал ему под стать. Изверги. А я… Я беспомощная жертва в кровавых лапах этих злодеев. Не зря этот болгарин мне сразу показался подозрительным. И эта его улыбочка… Охотник на умирающих лебедей…

Конечно, сначала я строил планы борьбы. Советское воспитание, пионерское детство, комсомольская юность. «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке», «Чипполино», «Золотой ключик». Ах, если бы я только мог ходить! Я бы в два счета выбрался из этого логова и задал такого стрекача, что только уши бы на ветру хлопали… К сожалению, это были пустые мечты. После наполнения больничной утки сил не оставалось. Совсем. Как будто они целиком переливались в вонючую посудину. Да еще путы на моем беспомощном теле. Я ощупывал свои дряблые мышцы. Реально минус десять килограммов. Бухенвальдский откормыш… Я выбросил мысли о побеге из головы. Бесперспективняк! Придется подчиниться неизбежному.

Я проклинал Анке и свою доверчивость. Пока был здоров, был любим и нужен. Стоило заболеть, как жена меня выбросила, как использованную прокладку! Да еще решила на этом заработать! Вот она, знаменитая немецкая практичность, да еще помноженная на баварскую бережливость! Правильно, зачем ей эти гонки на лафетах?

Хотелось доковылять до края земли и упасть вниз. «Так не доставайся же ты никому!» Хотелось быть похороненным в гробу с крупной надписью «Не оживлять!» на крышке. Много чего хотелось… Время тянулось бесконечно. Как поезд длиной в экватор. Наконец, когда, по моим прикидкам, прошло полгода, а на самом деле два дня, я окончательно пришел в себя.

Марина, оказавшаяся родом из России и хорошо говорившая по-русски, отвязала меня от кровати и помогла привести себя в порядок. Семьдесят процентов головы у меня было заклеено и завязано после операции, но остальные тридцать я тщательно протер мокрой губкой и проскоблил дешевой одноразовой бритвой. Пока я занимался туалетом, Марина принесла мне завтрак: свежие булочки, мед, масло, молоко, сахар, кофе. Жизнь начинала играть красками.

Вскоре появился все тот же врач-южанин. Подобревший после еды, я благодушно улыбнулся изуверу. Боязнь лишиться чего-нибудь нужного в организме отчего-то у меня уже пропала. Душегуб удовлетворенно осмотрел результат бесчеловечных опытов, то бишь меня, получил мой неизменный «о’кей» на свой неизменный вопрос о самочувствии и хотел выйти из палаты, но я его задержал.

— Скажите, доктор, вы не болгарин? — спросил я врача самым невинным тоном, на какой был способен. Получилось, конечно, по-дурацки.

Мой предполагаемый палач удивленно поднял брови.

— Я родился и вырос здесь, в Баварии.

Упс!

Он вышел в недоумении. От ликования заныла оперированная голова. Я ошибся! Я по-прежнему в Баварии, в городской клинике, в неподкупных руках германского здравоохранения! Все мои внутренности останутся при мне! Анке все так же любит меня и, наверное, скоро навестит. К черту дедукцию и индукцию! Я дико ошибся! Как Колумб!

Тут я в первый раз обратил внимание на соседей по палате. Судя по виду, это были совсем дряхлые старички. Честное слово, ни одного моложе девяноста восьми лет! Они, наверное, видели Бисмарка… Неподвижные тела под белыми простынями и бессильно отверстые беззубые рты. Стабильно вегетативное состояние. Овощи.

Я не успел познакомиться с этим стариковским огородом поближе, так как сразу после завтрака меня перевезли в другую палату. Живое к живому… И хотя из буржуазного комфорта тут была только уже привычная утка, я все равно был доволен. Как говорится: хрен редьки не слаще, зато длиннее. Целая палата в моем распоряжении! Есть где разгуляться — хочешь ешь, хочешь спи!

Во время обеда, интеллигентно ковыряясь вилкой в отбивной, я заметил у дверей моей палаты кучку медсестер. Они тихонько мялись за стеклом и рассматривали меня, как какую-то тропическую диковину с гребнем в аквариуме.

— Чего это они на меня смотрят? — спросил я Марину, прибиравшуюся рядом. Та, не прекращая наяривать тряпкой сияющую поверхность передвижного столика, жизнерадостно ответила:

— Удивляются. Еще в пятницу вы тут лежали на боку, как сломанный велосипед, а сегодня, в понедельник, сами умылись-побрились и сидите обедаете. У нас таких энергичных покойников еще не было! Да по вам Книга рекордов Гиннесса рыдает!

Я только вздохнул. Кто хвалится, тот с горы свалится. Я и раньше-то не отличался общительностью, оптимизмом и юмором, а теперь, после операции, и вовсе мрачно смотрел на жизнь. Неудачный поход «за черту» сильно повлиял на меня. Вечные вопросы бытия вдруг потеряли всю свою теоретичность и стали совершенно реальными и обыденными.Зачем я живу? Что оставляю здесь? Что ждет меня «там»?

Ну, ладно я. Что я теряю? В сухом остатке: новую жену, которой не успел надоесть, взрослого сына, только нащупывающего свою дорогу в жизни. И все. А «там» меня ждут мама, дедушки, бабушки… Еду к своим… Подумалось: как, наверно, страшно умирать тем, кто нажил, построил, наплодил? Кому есть что оставить здесь и сейчас… Я бы, пожалуй, цеплялся…

Тем временем Марина продолжала информировать:

— Сегодня переночуете здесь, а завтра вас в нормальное отделение переведут.

— А здесь не нормальное? — усмехнулся я.

— У нас же отделение интенсивной терапии, по-немецки интензив-штацион, — объяснила девушка.

— Скорее эндштацион, — заметил я.

— Точно, последняя станция, — легко согласилась Марина. — Здесь обычно не задерживаются. Отсюда или наверх, в клинику, или вниз, в морг.

После ухода медсестры я пролежал совсем немного, обдумывая свое туманное будущее, пока незамутненность сознания меня не покинула.

Из объятий Морфея меня внезапно вырвал адский ор за стенкой. Ё-моё. Цыгане. Из бывшей Югославии. Много. Со всеми своими горластыми детьми. Пожалуй, своей первобытной энергией они смогли бы вернуть к активной жизни дажебисмарковских ровесников. На короткое время. В их веселом галдеже тонули слабые протесты медперсонала. Железный немецкий порядок просто плавился и исчезал в огне тысячелетней цыганской культуры. Индия, блин! Родина югославских цыган, многоруких богов и священных коров. Сквозь разнообразный гомон я с облегчением все же расслышал, как кто-то из медиков пошел звать охрану.

Пока охраны не было, из шумной многоязыкой болтовни я успел понять, что македонский табор пришел навестить какого-то своего родственника и, увидев, что здесь тепло, есть свет, вода, мебель и прочие ништяки, решил остаться и заночевать. Ведь от добра добра не ищут.

Однако помощь нам подоспела быстро. Из-за стены вдруг послышались знакомые с детства: «нуичо?.. нифигасе!..ненуачо?.. тычоблянах!..» и цыганский вой, жалобы и ругань через минуту затихли во тьме далекого задверья.Тысячелетняя культура, как всегда, уступила место грубому насилию. Клиника располагалась на вершине холма, и вечные кочевники, спустившись с него, стеная и плача, откочевали в холодные окрестные леса. В наступившей тишине было слышно, как чей-то суровый бас прогудел товарищу:

— Не понимаю, и чего им русская охрана не нравится?

С этим вопросом, застрявшим в оперированных мозгах, я уснул.

Последний день в эндштационе запомнился мне знакомством с Хайко. Цыган больше не было, и ничто не нарушало устоявшийся режим. Царила обычная деловая суета. Медсестры наводили порядок, разносили завтрак и выносили тех, кто перестал жить. Ко мне заскочил самоуверенный молодой человек с большой сумкой и с ходу протянул руку:

— Хайко. Я сменю вам иголки для капельниц.

Он бодро вытащил из моих многострадальных вен старые иглы и достал из сумки новые. Чувствовалось, что работа в отделении интенсивной терапии научила Хайко ничему не удивляться, ничего не бояться и ничего не просить. Он деловито пробежался пальцами, как по клавишам, по моим запястьям, нашел подходящие места и начал ловко вставлять иглы. Первая, вторая, третья… Парень свое дело знал яро.

— Плохие вены? — спросил я от нечего делать.

— Бывали и хуже, — качнул головой Хайко в сторону палаты с летаргическими дедульками. Он закончил, собрал свою сумку, ободряюще подмигнул мне и исчез. Его наплевательски-оптимистическое отношение ко всему на свете почему-то очень подбодрило меня. Что ж, еще поживем…

В «нормальное» отделение меня провожал весь эндштацион. Марина провезла мою кровать по коридору и поставила у дверей лифта. Меня ждал путь наверх. В мир солнца, снега и реабилитационных центров. Мое пребывание в эндштационезакончилось. И я, повинуясь победному чувству, под одобрительный смех медиков поднял руку с пальцами в виде буквы «V».