Сергей Соловьёв

ВАРИАЦИИ. Дилан Томас, У.К. Уильямс, Эзра Паунд, Баррет Уоттен и др.


Дилан Томас 


ESPECIALLY WHEN THE OCTOBER WIND Когда ветра на ухо октябрю 
насвистывают ересью и рябью, 
я за клешнею солнца по огню 
бреду и тень отбрасываю крабью 
на берег моря, где вороний хор, 
как харкающий кашель. Кроме: 
где плоть моя дрожит, как разговор 
на стыке меж силлабикою крови 
и девственною тоникою слов. 


Молчи. Но так же — в башне речи 
молчи. Я на полях отмечу 
вербальный отзвук женщины — как ров, 
взрастивший дерево. Ты выдох разрешила 
губам моим. Ты — вымах, гласный звук, 
плывущий из мерцающих прожилок 
фонетики и с ней согласных рук. 


За папоротник спрятались: ку-ку, 
стрелки, парализованные тиком. 
Огонь! — и час от часа тихо 
струится от кукушки к петуху; 
что позволяет мне понять тебя, как знак, 
кроить тебя, выкраивать и воро- 
жить. Ты — как под снегом злак 
светящийся, и в то же время — ворон. 


Особенно (на ухо октябрю: 
о сладость речи, данная в литоте!), 
когда ты прижимаешь даль к ногтю 
и вычищаешь, словно грязь под ногтем. 
(Особенно…) Кто дал тебе слова 
во тьме, где каждое второе слово 
(когда ветра на ухо…) — как сова 
с глазами желтыми. (Без крова) 

A REFUSAL TO MOURN THE DEATH BY FIRE OF A CHILD 


Пока род человеческий тварь 
отворяя творя покровитель- 
ствуя ворожбе не уймется до тех пор 
будет тьма немотою и свет-киноварь 
будет взнуздан зрачком и в крови те 
рукотворные скрепы вертепа 


Я обязан войти в круг Сиона воды 
в перебор убывающих четок 
в синагогу зерна в его терпкое ухо 
тени звука ль молиться не слыша мольбы 
иль бесплодное семя расчета 
проливать но земля ль ему пухом 


Вот оно милосердье стихии огня 
мне не стать поперек его правды 
его жара и пепла кощунством 
отдает намеренье отъять его «я» 
от себя и соленой потравой 
элегическим чувствам 


Глубоко ж ты лежишь горстка смерти дитя 
перевитое преданной свитой 
хладнокровных артерий и вен и 
это Темза твоя неприкаянной тя- 
жесть реки колокольчик звенит и 
звенит твой и нет перемены 


Уильям Карлос Уильямс 


DEATH 


Он мертв. 
Не распластаться псу на горке 
картофеля, примявши брюхом 
ее от стужи. 


Он мертв. 
Он пауза на торге. 
И выродок к тому же, 
сошедший с кона. 


Он мертв. 
Он страшно-мертв. 
В нем нет закона. 


Нет ничего, что было данным. 
Ничтожество — вот имя. 
И бездыханна 
нерукотворная твердыня. 


Гример, 
он тусклое бельмо инстинкта. 
И кожа села, как белье 
от стирки. 


Он так несносен потому, 
что в средоточье 
страданья воет по нему 
Разъем. Он обесточен. 


Он вытолкал себя, как пса, 
за дверь, за душу. 
Жнец пустыря и лжец оружья 
с глазами, закатившимися за 


границу света. Вот стена — 
ко лбу. Войдите. 
Он мертв. И страсть побеждена. 
Вот победитель. 


Он мертв. Засыпь его землей. 
И от стыда лицо прикрой. 

THE WIDOW’S LAMENT IN SPRINGSTIME 


Печаль — мой сад. 
Горит моя трава 
огнем холодным, белым: 
смирительные рукава 
стелящегося дыма. Мелом 
белесых губ шепчу я: 35 
как замужем я. Слива 
в фате сегодня. Белая молва 
смешалась с вишней. Слева — 
желтушно набегающая рать 
цветов. И все-таки печаль 
в зрачке моем сильнее 
того, что взгляду предстоять 
намерено. Как лилию, лелею 
я эту белую печать 
в зрачке. Мне дети говорят, 
что на краю чернеющего леса 
растут деревья с белыми, как смоль, 
плодами. Боль. Месса. 
Моль. Как я б хотела 
упасть в их омут 
и тонуть… Вот белый 
к голубому. 

Эзра Паунд 


AUTOMN 


Ночью осенней, не помнящей дня, 
брел я. Выглядывала из-за плетня 
луна, как краснощекий фермер. 
Я не молчал, не пел и не 
говорил. Дул ветерок inferno. 
Звезды стояли с белыми 
лицами городских детей. 


ALBA 


Такая ж нежная и влажная 
она лежала подо мной, 
как листья ландыша. 

CANTO XLVII 


Конфуций шел, 
часовню огибая, 
спускаясь вниз к реке. 
С ним были: Кью, Чи, Тьен, 
вполголоса ведущие беседу. 
«Мы безымянны. — произнес Конфуций. — 
Кто выведет отсюда колесницу? Ты? 
Тогда ты — имя. 
Иль, может, мне ее возничим стать? 
Иль лучником? Иль лучше словом?» 
Тцу-лу вздохнул: «Я б оборону 
привел в порядок». Кью продолжил: 
«Когда б я был хозяином земле, 
она б цвела….» Чи головою 
кивнул: «Гора, на ней — часовня 
со строгим соблюденьем распорядка 
и в меру прихотливый ритуал». 
Тьян завершил, рукой накрывши струны 
(но тихое звучанье лютни длилось, 
курилось, как дымок, в листву вплетаясь, 
хотя он не играл, всего лишь 
глядел вослед стелящемуся звуку), 
промолвив: «Старая плавучая калоша… 
выплюхиваясь за борт… пацаны 
идут вдоль берега, терзая мандолины». 
Конфуций, чуть сощурясь, улыбался. 
Тенг-ши спросил, томимый любопытством: 
«Какой ответ из прозвучавших верен?» 
И Кун* ответил: «Каждый. То есть, 
в согласии с собой, себе был каждый верен». — 
И тростью указал на Янга Джана. 
Янг Джан был много старше Куна: 
один, в претенциозной позе, 
сидящий на обочине дороги, 
он думал, что становится мудрее. 
И Кун сказал: «Есть смысл уважать 
наив ребенка, юноши порывы, 
но седовласый муж, сидящий у дороги 
всю жизнь, как истукан, не стоит уваженья». 
И далее: «Король, собравший не юнцов 
в дворце, а мудрецов — воистину король». 
Сказал, и написал на листьях древа бо: 
«Коль в муже камня нет и космоса в груди — 
ему не обрести гармонию снаружи. 
Нет в короле струны — нет эха в королевстве». 
И выделил слова «порядок» и «вниманье 
к родству». И не сказал ни слова 
о «жизни после смерти». Но 
«не мудрено, — сказал, — стрелять мишени мимо. 
Не то что круг за яблочко держать». 
И смолк. Они сказали: «Если 
совершено убийство, вправе ль 
отец убийцы прятать сына?» 
И Кун ответил: «Вправе». 
И Кун дал дочь свою Конг Чангу, 
хотя Конг Чанг сидел в темнице. 
Племянницу свою отдал Нан-Юнгу, 
хотя не состоял Нан-Юнг на службе. 
И Кун сказал: «Ву Ванг был мудрым 
правителем, хранящим и хранимым. 
Я помню времена, когда историк 
пробелы оставлял, и в летописных сводах 
они зияли для непосвященных. 
Но кажется, те времена прошли». 
И Кун сказал: «Без воли мы не в силах 
сыграть на этом инструменте оду. 
Душистые соцветья абрикоса 
струятся вдаль, на запад… Я пытался 
их удержать от смерти». * Конфуций 

Лоуренс Ферлингетти 


А СONEE ISLAND OF THE MIND 


Как ей поведать шаткому мишутке? 
Иль братцу, или кошке-завтраножке? 
Как матери сказать о том, что 
произошло? Она лежала полая, как дудка, 
и пьяная, — на берегу речушки, непробудно, 
и папоротник ник в кривом и мутном 
дыхании ее любовника. Кто первый? — 
срывались птицы с веток, нервно 
расклевывая стынущую сперму. 

Дениз Левертов 


. . . Тень от тени — не я. 
Пантомима покоя ревнива. 
Средь пульсации плоти в пыли бытия 
мы бредем, озираясь пугливо, 
и губами горящими метим края 
предстоящего вдоха, и — 
мимо. 
Только тень ото дня. 
Пробегающей рощи 
мимолетная пантомима. 
Не проще 
чем медведю берложить, но и не страшней 
чем прилежному богу верложить 
островки намываемых речью людей, — 
жить, быть может… 

Джеймс Шерри 


ROUND AND ABOUT 





Это около около, по сей день толкотня толкований; тем и дорог, что город дорог. Это около около, говорящее, что есть внутри, но при этом стоящее около недомолвок, отсылок, кивков и вокруг околесицы кокона своего, и у каждой из меченых спиц колесничей округи, у окон, но сбоку, у ока, но с дрожью ресниц, где-то так, где-то там, приблизительно, в общем, почти что рукою подать, по-соседски, простецки, по-братски, вперед и таким же макаром назад, на мази, на клею, на краю, как причастие (около части), имея в виду и касаясь «предмета», вернее, пред-метя его, а точнее, себя (о, глазастой околицы кол двуголовый!), о кий, о колонна, ок, вот он, пальчиком Вия указан предмет — в существительном, мелом очерченном круге (о узники связи, ликбез, кукурузники связи!), среда домоганий в косую линейку с межою полей и недугами сносок; предмет разговора — есть мета-предмет; вещь — не вещь, а все то что за ней и окрест; так, к примеру, конец заплетает венец; расстоянье меж точками зренья — границы благих извращений; околичность, идущая вольным окольным путем, открывается взору в одеждах довольно нелепых (но как бы), наряд ничего не скрывает — предмет обозримый и голый. 



Баррет Уоттен 


„Х“ 


Начни где хочешь. 
/…/ 
Время… 
«Намерена остаться их судьба». 
Поимка, правка. Царапина на медном котелке. 
Черты и резы, указующие на. Утопия, густеющая стрелка к… 
Стёр синтаксис. 
Мгла над стаканом. 
Произведение — ошибка. 
«Плоть молодую опекает Ибис». Террор… Фактура… 
Поясни. 
«Сгущенье, уплотненье — ключ…» «Ключи от града, оплеуха». 
Без извинений. 
Первый в череде… Вниманье, глубь измены. 
Я был рожден где… 
Дороги близятся. Фонтаны у основ. 
«Непроницаемый, хотя прямой». 
Затычки. 
Журнал читает он, пока… 
Отряды. Примечанье к… Всё прочее подавлено. 
Прыжки. Мимесис. 
Штандарт-дизайн. 
Страна благополучья где… Опасно покидать. 
Смотреть сквозь яблоки глазные… 
Параграф, каждый. 
Рельеф, огрызок жженый… Волапюк основы. 
Окно к… Асфальт. Коробки... Пол. 
«…могли поставить рядом, но…» 
Второе поколенье. Расфокусированность линз. 
Прагматика. Вообразимое сиянье, накопление. Равнина. 
…необходимое, чтобы туда попасть. Отсрочки. 
Пере-крещение дорог. 
Под флагом средний класс. 
«Игрушечная армия — Американские моторы» Потом они сказали… 
Погода стала лучше, За пределом мира. 
Повторы. 
Ясность, очертанья… 
Постройки, поле, фон, стихия. 
Оттаиванье. Прорастанье к месту. 
Замедленные бели облаков, песчано-желтые кварталы. 
«Но ты есть сон». 
Над полосой раскопок смотровая башня. 
Постольку… Закупоренный от… Развернутый обратно сквозь… Пока смотрящий в сторону…
Инстинкты. Техника. 
И идет прямо. 
Хижины. 
Там нет изображений. Я говорю как если б… 
Стол муравьиный, газовая лампа, потолок… 
Всё означало жест пребыть запечатленным. 
Фасад роится… Зрители внутри. 
Рой репродукций. 
Топос… Ступенчатая мудрость… Ступор. Высоковольтных линий постоянство. 
Широкие те мглисты пути пересекая. 
Пустые рукава реки. 
Во первограда сердцевину. 
«Там это есть, возьми». Всё что об этом сказано будь правда. 
/…/ 
Ось… Разделенье, растворенье. 
И — смена адреса, простой рефлекс.
 

К списку номеров журнала «ГВИДЕОН» | К содержанию номера