Непрочное время

***

Звезда повисла над водой,

огромная звезда,

ошеломляя наготой,

не ведая стыда.

Под нею – гладкая река,

не видно, что течет,

белеет только, как рука,

как голое плечо.

Все в эту дьявольскую ночь

обнажено кругом,

но не горяч июльский ключ,

а отливает льдом.

И наготы молочный свет,

как панцирь, – без тепла.

Из серебра ночная ветвь

мне под руку легла.

Мир под налившейся луной

лежит, невозмутим,

тая насмешку надо мной

спокойствием своим.

***

…И земля зеленеть устает.

И тогда обезумевшей птице

негде жуткий закончить полет,

разве, в собственной тени укрыться…

Как она залетела в пески?

От какой уходила погони?

То ли громко кричит от тоски,

то ли молча во времени тонет.

А пружина песчаных часов

на иные накручена сроки.

Не придумано мер и весов,

чтоб измерить полет одинокий.

Как исчислить столетий итог,

обозначить какую границу,

за которой пробьется росток

в точке гибели птицы?

НАЧАЛО  ПРОЩАНИЯ

                                         Э. Геру

Сырые холстины развесила осень,

в ее коридорах плутаешь без света.

Приятель, тут впору бы грянуться оземь –

Литва не спеша превращается в Лету.

Свернулся воронками парусный ветер,

казалось, едва потянуло весною,

а талые воды – когда, не заметил –

объяли уже до души пеленою.

Никто не прикажет воде расступиться,

не гонит за дверь и не встретит приветом.

Как только такое могло получиться:

мы – гости повсюду, и дом наш – неведом.

Но все же, выходит, пора собираться…

Помедлишь еще – и не хватит отваги

представить, что мимо вагона, как в танце,

холмы поплывут наплывающим шагом…

Прощаться пора и писать полонезы,

ведь нам не удастся расстаться без грусти.

А если до крови руки не разрезать,

летейские воды Литвы – не отпустят.

ОТЕЦ – СЫНУ

Испаряется в небо непрочное время

и, мелея, сужается зеркало дней…

Как в обратной клепсидре,

столетия дремлют,

а часы и минуты текут, как ручей.

Что весомо и зримо – оседает на землю,

свет роднится со светом, песчинки – с песком.

Вот живым серебром истекло и проклюнулось семя,

полегчавшее тело к земле привязало ростком.

Вот навстречу струе,

разминуясь всегда безвозвратно,

что-то тихо восходит, но с собою – возьмет ли оно?

Выцветают глаза, превращаясь в незрячие пятна,

синеве возвращая то, что было на время дано.

Спи, мой мальчик любимый, живое мое отраженье,

ты пока что открыт для небесных дождей и земных.

Все сейчас для тебя –

и светил отдаленных круженье,

и ручьи, что от губ утекать начинают моих.

И уже между нами двумя по связующим руслам

побежала к тебе – да во благо! – живая вода.

По сродству – неизбежно

радость сливается с грустью,

что с тобой разминусь, направляясь – не знаю, куда.

***

На старом пустыре давно построен дом,

в укромных уголках приют находят пары…

Прочитан много раз

старинных улиц том,

известно назубок

меню бистро и баров.

В уютной тесноте кофеен и церквей

проложен мной маршрут

прогулок постепенных.

Я по нему провел такую уйму дней,

порой, забывшись, проходя сквозь стены.

Здесь мне знаком каштан,

а там швейцар-старик.

Вот книжный магазин, в котором я когда-то

купил – не сосчитать как много

разных книг.

Они ведь тоже в чем-то виноваты.

А с этого холма смотреть так славно в даль,

на солнце, кровью яростной налившееся.

Так можно жизнь прожить,

и будет вечно жаль

несбывшегося…

***

                                       Э.

У одиночества нет берегов.

Силы мои на исходе.

С выдумкой я затеваю любовь –

это противно природе.

Судьбы чужие насквозь прохожу,

но, повторяясь, как прежде,

в лица другие с надеждой гляжу,

с неисцелимой надеждой.

И сквозь меня, словно годы – туман,

кто-то проходит поежась.

Я для другого такой же обман,

влагой осевший на кожу.

Вновь разминулся – и вновь пустота

травит процеженным ядом.

Зубы сожму, сосчитаю до ста,

выдержу, плакать не надо.

Видишь, природа полна и жива

даже в осеннюю убыль:

шепчет, смиренно прощаясь, трава,

речки прозрачные губы…

Ветер пролетный остудит лицо,

небо в воде отразится –

плавится там золотое кольцо

неокольцованной птицы.

***

Только звон ледяного ручья

в перелеске прозрачном январском,

только снег, только солнце и я

в этом полдне, высоком по-царски.

Отвердела вода – не до льда,

оставаясь текучей и сильной.

Ни единой снежинки звезда

не померкла на воздухе зимнем.

Я сюда наугад забредал,

постоял на мостках деревянных,

нагляделся в недальнюю даль,

закругленную краем поляны.

Через час электричка назад…

На морозе настывшие рельсы

еле слышно гудят и дрожат

от колесного стука за лесом.

По обочине я проходил,

после – полем; а завтра не вспомню

ни тропу, ни того, как скользил

и терял равновесье на склоне.

Только знаю, что правильно шел,

обрывал уцелевшие листья…

Что искал – то нашел и прочел

по сорочьим следам клинописным.

ВЕВИС.  РОМАНС

                                                           И. Ч.

По дороге в Каунас, на две половины

делит автострада городок старинный.

Там меня встречают озеро в низине,

церковь голубая у дороги зимней.

Стелются по насту голубые тени –

церкви деревянной крашеные стены.

Стынет в зимнем поле озеро в низине.

На земле литовской – малая Россия.

Не дают проходу… И лечу я – мимо,

чтобы не остаться, – неостановимо…

Чтобы не связало сожаленьем тайным,

я без остановки мимо пролетаю.

Не вести невесту с поцелуем нежным

в церковь голубую в поле белоснежном.

Не сойти в низину, к озеру склониться:

там лицо чужое может отразиться.

В ясном небе –кругло – облачные купы,

позади остался васильковый купол.

На пути обратном по руку другую

еле различаю церковь голубую.

Темнотой укрыто спящее предместье,

блещут в позолоте на крестах созвездья.

Снова, раз за разом, год за годом, вечно

с голубой церковкой при дороге – встреча.

***

                                                        Алле

Как изваяние твое, настанет день,

глядящий на меня десятками окошек.

Сегментом уличной тысяченожки

оцепенею, понимая: ты – везде!

Молчание твое на плечи мне ложится,

твое присутствие оспорить не могу.

Изображает все: газетная страница,

кафе на площади и сердце на бегу –

тебя,

заполнившую зримое пространство,

исполненную в форме мирозданья,

в котором жить мне доведется впредь.

Как парадоксы на пути познанья,

в чередованье света и мытарства,

ты неминуема.

Как жизнь, а не как смерть!

***

                                             М. Дидусенко

Травы проросший стебелек

сорвать и прикусить легонько;

вдоль берега сырой песок

подошвы чмокает негромко, –

и, значит, снова можно жить,

претерпевая непогоды,

и в сердце зависть не копить

к беспечной вечности природы,

и взглядом щедрым и не злым

следить, как уплывает дым,

рожденный в сигарете,

и слушать, как растет листва,

и на песке писать слова

и думать о бессмертье.

АКРОСТИХ

Безнадежную пьесу отыграл я почти до финала,

И тогда режиссер ввел тебя и осеннюю Польшу.

Роль твоя хороша, только надо запомнить сначала:

Умирать и рождаться здесь можно однажды,

                                                            не больше.

Ты восходишь на сцену любви и печали, актриса!

Если можно, Господь, помоги ей, я жду за кулисой.

ПАРАЛЛЕЛИ

1.

вчера я был очень несчастлив

сегодня я очень несчастлив

завтра я буду очень несчастлив

когда-нибудь

из этого может получиться стихотворение

2.

я не знаю как было раньше

потому что еще не было меня

я не знаю как будет в будущем

потому что оно еще не пришло

я верю только своим глазам

но они меня иногда обманывают

3.

я любил ее она меня тоже не любила