«Ой, рябина кудрявая», или На чём чувство держится

В наступающих сумерках он вначале не понял, куда это его привезли. Водяная и ветряная мельницы, часовни, крестьянские дома, струг под алым парусом, пожарная каланча, кузница, лошадь пасётся, гуси вперевалку бродят... Скит — не скит, деревня — не деревня. А он, Родыгин, триста вёрст отмахал из Екатеринбурга в машине вместе с сыном Романом. Тот устроителей встречи по телефону предупредил:

— Бате даже рюмки не подносите!

Но путь-то неблизкий. Как фронтовику без положенных ста грамм?..

Вышли — оба тёплые: и батя, и сынок. Батя покрутил головой, глянул на гусей, вымолвил громко:

— Где зрители?.. Кто заказывал встречу с композитором Родыгиным?!

Поелику, кроме лошади да гусей, на улице пребывал только ваш покорный слуга, я предложил Евгению Павловичу прогуляться по владениям Леонарда Постникова — этнографическому парку истории реки Чусовой. По ходу объяснил, что открытие памятного знака песне «Уральская рябинушка», на которое прибыл композитор, намечено на завтра и зрители обязательно будут. Родыгин окинул взглядом будущую привязку к местности, отчеканил:

— Лю-бо-пыт-но!

Ершистый, кряжистый, простоволосый, в белой рубашке и пиджачке. Это — на излёте сентября. Не зябко?..

Нет, говорит, пиджачок в холода — одёжа для него привычная. Родыгин до сих пор, в свои девяносто, в шесть утра просыпается, холодной водой обливается, выполняет сто двойных прыжков (в итоге — двести!), затем — пешая прогулка по Екатеринбургу. Вот и сейчас он нажимал на ходьбу.

Когда-то на деревянной обшивке кабинета директора Чусовской детско-юношеской спортшколы олимпийского резерва «Огонёк» Леонарда Постникова оставили свои автографы, рисунки и посвящения многие штучные личности. Среди них актёры Зиновий Гердт, Евгений Леонов, прозаик Виктор Астафьев, поэт Владимир Радкевич и композитор Евгений Родыгин. С той поры отгремели бури и шторма, сменилась эпоха, накатил новый век, но, точно обломок от потерпевшего крушение корабля, до нас доплыла «свидетельская» досочка, находящаяся ныне, как реликвия, по назначению — в этнопарке, основанном всё тем же Постниковым. На досочке кудрявым родыгинским почерком выведено: «Вечер тихой песнею над рекой плывёт...» И подпись: «Родыгин». И — дата: «1977 год».

— Узнаёте? — спрашиваю.

— Узнаю!..

Тогда они с Владимиром Радкевичем, взяв аванс, подрядились писать гимн Чусовскому металлургическому заводу. А поселились в «Огоньке». Аванс пустили по ветру, гимна так и не написали, зато оставили на стене свои автографы, ныне звучащие как гимн. Впрочем, и металлурги, и железнодорожники, и нынешние казаки поют воодушевлённо и не сговариваясь: «Справа кудри токаря, слева кузнеца...» — строки из «Рябинушки». Может, это и есть общий гимн — уральской природе, ныне вымирающему заводу, где «короткие встречи горячи», и вечному, как мир, любовному треугольнику?

Справедливости ради надо сказать, что автор слов этой давно ставшей народной песни Михаил Пилипенко — тоже фронтовик и свердловчанин. Рано умерший — в 1957-м, он как поэт, конечно же, неведом теперешней публике. А между тем вот хотя бы одно небольшое его стихотвореньице про сокола:

В густой листве над крышей дачной,
Среди столетних тёмных лип,
Комочек серенький, невзрачный
К стволу корявому прилип.В своём неброском оперенье
Он так обыден. Оттого
Не вызывает уваженья,
Не поражает никого,Пока над гордою стремниной,
Бросая злую тень в траву,
Крылом чеканным соколиным
Не вспорет неба синеву.

Судьбе было угодно, что поэт Михаил Пилипенко и композитор Евгений Родыгин, подобно двум уральским соколам, «вспороли неба синеву» яркими гроздьями «Уральской рябинушки». Однажды Постников слышал, как её исполняли даже сдержанные финны. Разумеется, на своём, на финском.

А посему, как ни усердствуют монстры отечественного шоу-бизнеса, но Россия продолжает петь: «Ой, рябина кудрявая...», «Белым снегом», «Едут новосёлы», «А кто-то третий», «Где ты раньше был...», «Куда бежишь, тропинка милая», «Звёздочка тучку задела», «Лён мой», «Свердловский вальс». Уточню: не блескуче-тусовочная, а глубинная Россия. Ей навязывают одно, а поёт она другое.

Для кого отыскивают доломитовую глыбу рабочие Пашийского каменного карьера? Может быть, дабы увековечить Крутого и Розенбаума? Слова чьей песни отливают умельцы литейного цеха Чусовского металлургического завода? Вы полагаете, Газманова? Резника? Нет, и природный камень, и укреплённая на нём металлическая пластина с выпуклым скрипичным ключом, чей завиток заканчивается многоточием рябиновой грозди, и отлитые на этой пластине слова «Уральской рябинушки» убеждают в одном: люди продолжают петь песни Родыгина. Есть у него неофициальное звание: народный композитор России. Оно покрепче иных официальных будет.

...В этнографический парк потянулся люд — казаки, заводчане, железнодорожники, прибыли представители местной власти. Но что меня поразило: приехали преклонного возраста женщины, опирающиеся на палочки. На вид — старые учительницы (а ведь постниковское детище — не на соседней улице, а среди леса и гор), и когда Евгений Павлович, присев неподалёку от занавешенного цветастым платком памятного знака и попросив у кого-то из зрителей баян, заиграл знакомую мелодию и тихонько запел, в первую очередь эти женщины, а потом и все окружающие затянули:

Ой, рябина кудрявая, белые цветы,
Ой, рябина, рябинушка,
Что взгрустнула ты?.. 

— Евгений Павлович, вы родились в Чусовом в тысяча девятьсот двадцать пятом году. То есть застали уже целиком советскую действительность. И в любой энциклопедии про вас можно прочитать, что вы — «русский советский композитор». Вы от определения «советский» не открещиваетесь? Быть может, советское всё-таки наследовало русское?

— Конечно, наследовало. Русские говорят: совет да любовь. Это не нами выдумано. Оно из истории в дальнейшие времена перекочевало. И Ленин не зря назвал новую власть советской. На мой слух, словосочетание «советская власть» звучит грамотно и тепло. Я ничего отрицательного в нём не нахожу. К тому же это условность. Как писал Гёте в «Фаусте»: «Коль скоро недочёт в понятиях случится, их можно словом заменить».

Вот есть понятие. Мы его не можем постигнуть. И просто произносим слово. Например, Бога нет. Но слово «Бог» существует. И значит, для чего-то это придумано. Так?

— А вы утверждаете, что Бога нет?

— Его просто-напросто не может быть! Есть Вселенная, галактики и всё остальное. А слово «Бог» придумано для того, чтобы человеческая добродетель под этим словом что-то выиграла. Бог, он умён, добр и любим. Значит, это слово служит проводником для человеческих взаимоотношений.

— А происходили ли в вашей жизни какие-то чудесные, необъяснимые случаи? Когда как будто бы некая высшая сила вас вела, помогала и спасала? Скажем, в тот миг, когда вас на войне контузило?

— Да, это было двадцать третьего апреля тысяча девятьсот сорок пятого года в семидесяти километрах от Берлина. Около реки Одер я был контужен с переломом обеих ног. И сразу попал в госпиталь. Война вот-вот закончится. А я — в гипсе. На спине. Пластом. Мне приносят аккордеон. Я его кладу на грудь, и меня вместе с кроватью по всем палатам госпиталя девки носят! У меня даже в сборниках моих песен есть такой снимок.

— А вдруг это промысел Божий? Может, Он вас через контузию отвёл от гибели в самом конце войны, чтобы вы на протяжении полувека дарили людям радость живой музыки?

— Я же уже сказал: ссылаясь на Бога, люди стараются объяснить ту или иную жизненную коллизию...

— Тогда поговорим о том, что вам ближе,— о песне. Раньше была советская эстрада, а теперь сплошной шоу-бизнес. Лично меня на советской эстраде устраивало далеко не всё, но на фоне шоу-бизнеса она выглядит едва ли не богиней. А какие ощущения у вас?

— Это английское слово — «шоу-бизнес». Шоу — показ. Бизнес — дело. Всё опять-таки условно. И никакой разницы между советской эстрадой и шоу-бизнесом я не вижу. Старое или новое название ничего нам не добавляют. В шоу-бизнесе что-то хорошо, что-то плохо. Так оно и должно быть. Просто когда я смотрю телевизор, то выбираю программы, которые мне более любопытны.

Голова моя работает лёжа. На кровати, на высокой подушке. Под рукой у меня — толковый словарь русского языка. Рядом — карандаш и стиральная резинка. Лежу, думаю. Телевизор — там. Какая-то мысль приходит — я её обязательно записываю. Или что-то сочиняю. Или пишу о музыке. Или — что такое Союз композиторов. Он разваливается! Я пишу почему. Потому что симфоний много. Если я устал, начинаю выбирать в телепрограмме то, что поинтересней. Оно с утра уже у меня подчёркнуто — в какой час какая передача.

— И чему же вы отдаёте предпочтение?

— Не пропускаю новости. По НТВ или по Первому каналу и так далее, и тому подобное. Я вижу жизнь, Землю, все страны, взаимоотношения людей. Это всё мне преподносят как на блюдечке, и я занимаюсь осмыслением увиденного. Так каждый день.

— А если вернуться к эстраде и, в данном случае, к народной песне, вам не кажется, что на телевизионных подмостках у неё только две Надежды: Бабкина и Кадышева? Но ведь это какой-то нарумяненный вариант русской песни. Словно больше нет других исполнителей! Достаточно вспомнить одну лишь Татьяну Петрову, которую вряд ли встретишь в пещере телевизора. Что с русской песней происходит?

— Ничего не происходит. Поют — и всё. Всяк по-своему. К тому же «искусство принадлежит народу». Я снова процитировал Ленина. Потому что эти слова надо помнить. Они до сих пор работают. И тот факт, что кого-то нет в телевизоре, вовсе не означает, что он не востребован народом. Музыка, она же принадлежит не только народу, а всему человечеству. Бетховен, Шопен, Паганини и так далее...

— Однажды вы сделали замечательную оговорку: «Серьёзная музыка! Паршивое словосочетание. Оно только дезориентирует слушателей». Что вы подразумеваете под этой «дезориентацией»?

— Как известно, краткость — сестра таланта. Так и мелодия состоит из восьми или двенадцати звуков. И это — красота. Красота мелодии. А когда пишут симфонии — там тысяча, миллион звуков! И так называемые профессионалы, надув щёки, делают вид, что вот это — серьёзно.

— А восемь звуков — несерьёзно?

— На восьми звуках чувство держится. Оно проникает в разум. А когда миллион нот, чувства нету. Одна грязь только. И разум на это не реагирует. Повторяю: красота мелодии — восемь тактов или двенадцать. Не более. Но какие это такты! Какое сочетание звуков! И оно в памяти остаётся с ходу. Запомните: любая мелодия — это благополучная последовательность звуков.

— Вас считают народным композитором. То есть автором песен, чьи слова безыскусны и доходчивы: «Но всё той же узкою тропкой между гор / Мы втроём к рябинушке ходим до сих пор...» Но вдруг я узнаю?, что вы написали песню на стихи... Киплинга...

— А-а, это «Заповедь». Её я написал лет десять, а то и пятнадцать тому назад. Она входит в мои авторские сборники.

— И вы даже улучшили классический перевод Михаила Лозинского, изучив перед этим английский?

— Я это сделал по требованию мелодии. Сейчас мне девяносто. Примерно в семьдесят лет я заинтересовался английским языком. И результатом этого моего интереса стала работа со стихами Киплинга.

— А если она свидетельствует о том, что композитор Родыгин решил утяжелить лёгкий жанр песни?..

— Ничего я не хотел утяжелить! Как сердце мне подсказывает, так я и следую. А разум подчиняется моему чувству. Сначала — сердце, а потом — разум. Разве вы не помните:

О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью твоей
Меня в стране пленяешь дальной...

Понятно?.. Это — Батюшков.

— Не могли бы вы напеть хотя бы один куплет из «Заповеди»?

(Напевает.)

Владей собой
среди толпы смятенной,
верь сам в себя
наперекор Вселенной,
умей принудить
сердце, нервы, тело
тебе служить, когда в твоей груди
уже давно всё пусто,
всё сгорело,
и только воля говорит: «Иди!»

— Известно, что в последнее время вы всерьёз увлеклись античными авторами-философами. И не только античными. И пытаетесь ответить на вопросы, что такое народ и что такое власть. И какие же ответы вам приходят?

— Это нужно в словарь залазить! Ладно, так и быть, скажу: народ — это все, кто народился и имеет свою собственную национальную культуру. Из этой национальной культуры вырастает такая же национальная музыка. А власть — это организация взаимоотношений людей. Хорошая или плохая организация — другой вопрос...

— А вот вчера, когда мы гуляли с вами по этнографическому парку вдоль речки Архиповки и я сказал, что в этой речке ловил хариусов писатель Виктор Петрович Астафьев, вы обмолвились, что «он тоже не принял многого в происходящем». В этом «тоже» прозвучала какая-то родыгинская боль, солидарная с астафьевской. Я не ошибся?

— Это надо цитировать его эпитафию: «Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье». Что касается моего взгляда на происходящее, то оно представляется мне как борьба противоречий. Что такое противоречия? Это сопоставление речей. Ты думаешь так, а я думаю эдак. И борьба противоречий есть борьба слов. Это закон природы. И вся философия на этом построена. Кстати, красноречие есть искусство управлять умами. И власть этим умело пользуется, если уж мы заговорили о власти.

— К вам благоволили высшие чины нашего государства. Например, Никита Хрущёв на одном из партийных съездов с воодушевлением процитировал вашу песенную строчку: «Здравствуй, земля целинная... Весну и молодость встречай свою!» «Кто написал-то?» — воскликнул он. «Женька Родыгин!» — донеслось из зала. После чего, хотя первоначально против вас выступал сам Тихон Хренников, Родыгина тут же приняли в Союз композиторов.

— Да, это было...

— Говорят, что и Борис Ельцин любил «Уральскую рябинушку». Наверняка вы видели наших властелинов с близкого расстояния. Какое впечатление они на вас произвели? Достоин их наш народ или недостоин?

— Властелин — это очень сложная ипостась. Каждый из них пашет до такой степени, что они умирают рано. Когда я вчера ехал сюда из Екатеринбурга на машине, передо мной шла вот эта дорога, которая с юга идёт на Серов. Не все знают, что этим трактом дирижировал Борис Николаевич в бытность его первым секретарём Свердловского обкома КПСС. Слева — скалы, справа — тоже скалы. Колоссальнейший труд! Целые горы надо было дробить и вытаскивать на грузовиках.

Не знаю, ответил я на ваш вопрос или нет, но я хотел бы, чтобы мой ответ прозвучал именно так...

— Тогда не считаете ли вы, что когда сегодня в Кремлёвском дворце исполняет «Мурку» Александр Розенбаум — это своего рода убийственная характеристика для нашего общества и власти?

— Я о Розенбауме даже не думаю. Доктор, который изображает из себя казака? Не смешите. <...>

— Однако нет ли чувства горечи оттого, что раньше, особенно в советскую эпоху, как композитор вы были востребованы больше, нежели во времена последующие?

— Мои мелодии звучат в пятнадцати странах мира! Я каждый месяц получаю «авторские». И так — на протяжении пятидесяти лет. О чём это говорит? О том, что песни мои востребованы. Вопреки всем розенбаумам на нынешнем «пещерном» телевидении.