Призвание варягов

Rürick

Умирал Гостомысел, староста синагоги братьев фиасов, почитающих Бога Высочайшего, и с ним в прошлое уходила целая эпоха Ладожской Руси. Он лежал в тереме Старой Ладоги, сложенном из плотно пригнанных сосновых брёвен, и в зимнюю стужу в его чертогах подолгу сохранялось тепло. Он был срублен уже после битвы при Бравалле.

Незадолго до этой битвы две влиятельные еврейские семьи Инглингов и Скьёльдунгов прибыли с берегов Азовского моря в Прибалтику и между ними началась острая борьба за власть. Извечный спор: Монтекки, Капулетти, намного раньше, чем в Вероне, разыгрался здесь, под хмурым прибалтийским небом.

Когда в опочивальне умирающего еврея собрались близкие ему люди, его последними словами были: «Зовите на княженье Рюрика». И вскоре за море, в Готланд, отправились бояре звать на княженье славного отпрыска из семейства Скьёльдунгов. Это был внук Гостомысла от его средней дочери Умилы. Он не был чужаком в Годхейме.

Годхейм, страна богов, ещё иначе называлась Гардарики, страной городов, где впоследствии раскинулась Земля Новгородская, а, собственно, Швеция, - Свитьод, в то время называлась Манхеймом, страной мужей.

Король Ивар Видфадме, по кличке Многословный, из Сконии, играл в те годы весьма значительную роль в истории Швеции. Он изгнал из Упсалы Инглингов и стал родоначальником последующих шведских и датских королей. Его дочь Ауда Задумчивая вышла замуж за датского короля Рюрика Метателя колец, который вскоре погиб в бою с Инглингами. От этого брака у неё на руках остался сын Гарольд, который, возмужав, получил кличку Боевой клык.

Надобно заметить, что в те времена скандинавские женщины, отпрыски королевских фамилий, имели свои собственные боевые дружины.Так вот, после гибели мужа Ауда поспешила во главе своей дружины на помощь своему отцу, против которого выступил король Гардариков, Радбард. Между северными конунгами разыгралось ожесточённое сражение, в котором пал Видфадме. Ауда опоздала к месту боя, и у крепостных ворот её встречал уже Радбард. Он поражён был красотой Ауды и предложил ей руку и сердце: «Я не виновен в гибели отца, - с жаром выговаривал он. – Он рвался в бой, ища достойной смерти. Безвестный рыцарь поразил его копьём, и кровь его моих не обагрила рук. Он предан был земле торжественно и пышно, как подобает славным королям. Мы Скьёльдунги одной с тобой породы, и если силы мы объединим, то Инглингов в Годхейм мы не допустим».

И голос разума возобладал над чувством мести. Ауда согласилась выйти замуж за Радбарда. От этого брака у неё был сын Рандвер, который в свою очередь был отцом знаменитого Сигурда Ринга. Когда же сыновья Ауды подросли, то старшему из них в Годхейме места не нашлось. Рандвер отправил его в Данию отвоёвывать престол отца.

В боях и набегах провёл свою молодость Гарольд Боевой Клык, но никогда не забывал родные места своей юности: белыми снегами укутанный Годхейм. Вернув себе престол отца, и, будучи уже в преклонном возрасте, он двинул свои рати на Восток, чтобы отвоевать Гардарики у своего племянника Сигурда Ринга, сына Рандвера.

Это было незабываемое зрелище, когда в середине лета 770-ого года тысячи кораблей покрыли воды Балтики от Зеландии до шведских берегов. Как весело тогда плескались стяги в ясном небе! Какою удалью сверкали витязей глаза и боя жаждали сердца!

Битва произошла на каменистом шведском берегу при селении Бравалле. Она была необыкновенно ожесточённой. Но к полудню уж видно было, что варяги одолеют. Не желая пережить разгром своих войск, Гарольд везде искал почётной смерти. Престарелый воин был виден в самых горячих местах сраженья. Он пал в бою. Племянник одержал победу и с честью предал дядин прах земле. Это была последняя попытка короля Сигурда Ринга сохранить единство Великой Швеции.

О, эта битва при Бравалле

Не позабудется в веках,

Что наши саги рассказали

О тех далёких временах.

Воспел поэт те далёкие дни молодости правителя Годхейма. Тогда то впервые на севере прозвучало слово Русь.

Русь была разная: была Киевская Русь и Дунайская Русь, была Белая Русь и Варяжская Русь, но никогда и нигде такого словенского племени как Русь не существовало. Ещё инок Киевской Духовной Академии Завитневич в позапрошлом веке заметил: «Что восточные славяне первоначально не признавали себя Русью, это видно как из того, что среди них очень рано возник вопрос о происхождении названия Русь, так и из того, что место зарождения этого названия они первоначально искали вне территорий своих поселений. Упорство, с каким составитель Начального летописного свода отрицает местное происхождение этого названия, было бы не возможно, если бы восточные славяне конца 11-ого и начала 12-ого века считали имя Русь своим исконным названием».

Исходя из этого, Завитневич приходит к выводу, что: «Слово Русь первоначально не означало ни того или другого отдельного племени, ни той или другой отдельной географической местности». По его мнению: «Русь составляла привилегированную правительственную дружину, пользовавшуюся особенными преимуществами. Обобщая всё вышесказанное, - пишет он, - мы приходим к следующим выводам. Ни на Скандинавском севере, ни в области поселения восточных Славян, ни в Крыму, до 9 -ого века включительно, не было народа, который бы сам себя называл Русью».

Примерно ту же мысль высказывает и историк Ключевский, когда пишет: «Но о Руси среди восточных славян в 8-ом веке совсем не слышно, а в 9-ом и 10-ом веках Русь среди восточных славян – ещё не славяне, отличалась от них, как пришлый и господствующий класс от туземного и подвластного населения».

И, наконец, выдающийся еврейский историк, Ирма Хайнман приходит к выводу, что: «Русь, заложившая основы Киевского государства и давшая ему своё имя, была военно-торговой организацией в основном язычников еврейского происхождения, сложившейся у берегов Чёрного и Азовского морей со времен Боспорского царства и распространившей свою деятельность по речным магистралям Восточно-Европейской равнины вплоть до Балтийского моря и по нему».

Отождествление Руси со Словенами базируется на намеренно неправильном переводе арабского географа Ибн-Хардадбеха российскими переводчиками. Они исказили значение двух слов: «джинс», которое можно перевести, как «вид», «род, «категория», и слово «сакалиба», которое отнюдь не означает словен, а слово «сакалиба» используется в смысле «невольник», «раб», и получили следующий перевод арабского текста: «Что касается русских купцов, - а они вид славян».

Однако этого Ибн-Хордадбех никогда не писал. Он писал: «Что касается русских купцов, - а они работорговцы», а отнюдь не «из вида славян», как это принято переводить российскими переводчиками.

Согласно Ирме Хайнман: «Если принять, что слово “сакалиба” используется в смысле “раб”, т. е. “джинс сакалиба” – “из вида работорговцев”, то становится понятным, почему при перечислении товаров русов не указывается их основной товар – рабы».

Евреи же никогда не употребляли термин сакалиба, для названия словен. Всех словен евреи называли хананейцами. А в Летописи так прямо и написано, что: «Наши предки пришли из Месопатамии».

Следовательно, словене принадлежат к наиболее древнему и культурному числу народов, цивилизация которых зародилась ещё на Ближнем Востоке, и ещё с тех времён они тесно были связаны с евреями.

Что касается варягов, то ничего не слышно было о них в Европе до 690 –ого года.

Но в этом году вспыхнула война между арабами и персами и победа арабов над персами заставила евреев спасаться бегством из этой страны, где они прожили более 1200 лет. И везде, от Крымских берегов земли Ашкеназ, до сумрачной Швеции, там где были еврейские колонии принимали своих беженцев – барахов их единоплеменники. Беженец по-еврейски барах, но под влиянием словенского языка это слово стали произносить, как варяг. За столетие эти беженцы-варяги превратились в грозную силу, ночной кошмар Европы и нападением на монастырь Линдисфарн в Нортумберленде 8 июня 793-его года они дали почувствовать о своём присутствии на берегах Северного и Балтийскийского морей.

Так обстояли дела в то далёкое утро 864-ого года, когда Чудин говорил Рюрику:

“Совет бояр и все старейшины племён Годхейма, по настоянью деда твоего, зовут тебя на княжество в Годхейм.”

“Чем объяснить, что выбрали меня? Неужто, кузен мой имеет меньше прав на дедовский престол?”

“Твой кузен, мекленбургский князь, к семейству Инглингов принадлежит, которых мы изгнали года два назад под руководством деда твоего. Ты, Скьёльдунг, - будешь нам защитой.”

“Чем Инглинги не угодили вам?”

“Ты знаешь сам, что Инглинги, чтоб удержать Манхейм в своих владеньях, налогами отягощали нас.”

“Но чтобы сохранить единство королевства налогов этих вам не избежать.”

“Не нужен нам Свитьод лесистый. Земля наша велика и обильна, и коль отделимся мы от страны Борея, богаче будем во сто крат.”

“Вадима кличте на престол. Детей из отпрысков Годлава.”

“Не можем, князь. Словен полабских всё теснят германцы. Полабским конунгам потребуются деньги, чтобы сдержать набеги германских, западных племён. Налоги их совсем нас разорят.”

“Вам грех роптать. Торговля вас обогащает знатно. На юг и запад ходят ваши корабли. Налоги эти вам легко осилить.”

“Ты в этом, княже, прав, поэтому нам с немцами негоже воевать. Нам выгоднее с ними торговать. Пускай полабские словени помыслят сами о себе.”

“Годлава дети больше прав имеют на престол.”

“Ты шутишь, князь. Мы люди вольные. Князей мы нанимаем. Прав нет ни у кого на ладожский престол. Порядка нет в стране, кто должен править и судить. Порядок этот был давно порушен, с тех пор, как Инглингов мы за море изгнали.”

“Так на каких условиях вы приглашаете меня со всей моей варяжской Русью?”

“Мы обещаем дать тебе в кормленье Альдейгьюбер и доходы с Хольмграда.”

“Моя Ютландия, Готланд доход мне больший обещают.”

“Ты ошибаешься, пресветлый князь. Годхейм богаче всех твоих владений. В придачу мы тебе прикинем на Белоозере урочища в кормленье и подати, что даст тебе Изборск.”

“И это всё за то, что с Русью я покину Готланд?”

“Не обесудь. Мы больше дать не можем ничего, но всё, что ты мечом своим добудешь, то это будет всё твоё.”

“Условия мне ваши мало выгод обещают, но Землю пращуров любя, в Градарики я к осени прибуду.”

“Князь, поспешай. Неровен час: к нам Инглинги сбегутся.”

“Дружина верная моя им отобьёт охоту к вам туда соваться. Крепитесь братья, - Рюрик с вами, - и он жестом дал понять, что разговор окончен.”

Его бесстрастное лицо не выражало никаких эмоций. Хотя от внимательного взгляда Чудина не утаилось то, что Рюрик внутренне был возбуждён, но старался не показывать вида.

Стояли погожие дни конца лета 864-ого года. Воздух был напоен запахом мёда и свежеобмолотой ржи. Как никогда шумно и весело было в Альдейгаборге – Старой Ладоге в это время года. Вслед за Рюриком из полабских лесов примчался князь ободритов Вадим Храбрый. Из далёкой Тавриды прибыл князь Олег со своей сестрой красавицей Ефандой. Она была дочерью урманского конунга, и за её спиной стоял норвежский полк. Олег же был женат на дочери кагана Азово-Черноморской Руси и, после смерти тестя, принял бразды правления в свои руки. Собственно говоря, Олег это было не его имя. Правильно было бы называть его олех, что на еврейском означает вождь, начальник, шеф, но словене, не знающие еврейского языка, принимали его титул за имя и произносили Олег.

Столкнувшись со столь обильным предложением услуг, Совет Старейшин бояр заколебался в своём первоначальном решении. Там начались горячие дебаты, кому отдать предпочтение. Словене склонялись к тому, чтобы нанять Вадима Храброго. Инглинги им были больше по душе, так как они уже в третьем поколении были ассимилированы и ничем не отличались от словен. Они не выбривали подбородков и не вдевали в уши серьги, не поклонялись Богу Высочайшему. Женились на словенках и перенимали их обычаи и вкусы. Многие из них крестились, и, будучи братьями во Христе, воспринимались словенами почти за своих. Инглинги считали, что с полной ассимиляцией исчезнет вообще еврейский вопрос. Но еврейская и финская партия были против избрания Вадима. Они указывали на то, что Вадим отвлечёт их силы и денежные средства на борьбу с германцами и тем нарушит их торговый интерес. Олег был неугоден финнам и словенам из-за дальности его владений и зависимости от хазар. Их пугала перспектива войн в далёком Приазовье. Финны стояли за Рюрика и настаивали на выполнении воли Гостомысла. Евреи и словени не были с ними согласны. Они указывали на то, что Рюрик, будучи по рождению королевич финский, захочет вернуть себе стол отца и отвоевать у Инглингов Корелу – Кексгольм: «Ну, что ж, - им фины возражали, - Финляндия, то наша отчая земля, была Великой Швеции частица. К тому же, борьба за то, чтобы вернуть назад Корелу торговый интерес наш не нарушит: Финляндия суровый, малолюдный край, но выход к морю, она нам обеспечит».

Пока в Боярском Совете шли все эти дебаты, кондотьеры раскинули свои шатры на отлогом берегу реки Волхов, невдалеке от её впадения в озеро Нево, в двенадцати километрах от Альдейгаборга. В пирах и праздности проводило рыцарство время. В тёплые сиреневые вечера устраивали игрища, жгли костры, водили девки хороводы. Хороши были девы словенские в своих, украшенных цветной вышивкой, платьях. Славно выглядели голубоглазые финки в своих узорчатых сарафанах. Не один рыцарь потерял из-за них покой и сон. К осени намечались свадьбы. А тем временем князья-соперники присматривались друг к другу.

По здравом размышлении Рюрик решил, женившись на Ефанде, заключить союз с Норвегией и Крымской Русью, и совместными усилиями вывести из игры Вадима Храброго. Однако не только политический расчёт понуждал его скрепить этот союз брачными узами. И не столько политический расчёт вообще, как то, что на этот раз он был действительно влюблен, и политический интерес к союзу с норвежским конунгом и князем Неаполя-Скифского был, скорее всего, предлогом, чтобы овладеть Ефандой.

Он был уже не молод и, поздно вспыхнувшая любовь к молодой девушке, буквально сводила его с ума. Он каким-то образом ощутил, что уже много лет живёт с женщиной, которая ему уже давно не нравится. Отчуждённость, которую он испытывал к своей жене, породила в нём чувство одиночества и неуверенности в себе, как мужчине. И теперь, при виде миндалевидных очей Ефанды, он почувствовал, как сильно ему не хватает физической близости всепоглощающей женской любви.

Впервые он увидел её, когда она с братом нанесла ему визит вежливости в знак любви и дружбы, существующей между военно-торговыми организациями Варяжской и Черноморской Русью. Если верно утверждение, что красота женщины заложена в её фигуре, то Ефанда была само совершенство. В меру удлинённая спина и узкая талия, особенно хорошо подчёркивали грушевидную форму её попки, плотно обтянутой шёлковыми шальварами. В открытый проём шатра Рюрик наблюдал, как она шла по направлению к нему. Боже мой, как она шла! Этого Рюрик никогда не мог забыть. Весь шарм заключался в её походке. Казалось она ступала по прямой линии, незримо натянутой перед ней, как то ступают манекенщицы: левой ногой перед правой, правой перед левой, отчего движением бёдер пробуждала эротические грёзы и желания, заставляющие забыть обо всём, кроме одного - добиться взаимной любви этой женщины.

Брюнетка, с длинными до плеч волосами, она производила неизгладимое впечатление, хотя черты её лица и были несколько крупны, но когда она улыбалась, открывая ряд ровных белоснежных зубов и в её карих, миндалевидных глазах вспыхивал тот завораживающий, игривый огонёк, она была обворожительно хороша собой.

При встрече Рюрик говорил Олегу.

“Твоя помощь позволит мне власть утвердить на шатком ладожском престоле. Я милостью тебя не обойду. Открою вам беспошлинный торговый путь на Запад. Порукой этому венчанье на Ефанде.”

С аналогичным предложением к нему уже обращался Вадим, поэтому, будучи себе на уме, Олег не спешил с окончательным ответом.

“У нас не принято неволить женщин к браку. Ты должен сам её любовь завоевать. Её решение, согласие отца, послужат мне командой, - уклончиво отвечал Олег.”

Однако при первой встрече Рюрик не произвёл особого впечатления на Ефанду. Пред ней предстал мужчина лет сорока, чуть выше среднего роста, сухой, жилистый. В его облике не было ничего особенного. Примечательным был только его гладко выбритый холёный подбородок, капризный и властный, над которым нависали тонкой полоской усы. И, как это принято было у евреев, в его левом ухе тускло блестела золотая серьга, признак его аристократического происхождения. Он был далеко не красавец, но в нём было что-то такое мужественное, что привлекало к нему женщин.

Однако ей больше нравился молодой и красивый князь Вадим, с которым у неё с некоторых пор завязались интимные отношения. Из-за обрамляющей его лицо клинообразной бородки, трудно было гадать, насколько Вадим молод, но его выразительные голубые глаза, которые он унаследовал от своей матери словенки, прямой нос и строго очерченные губы, ничем не выделяли его среди словен. Вадиму тоже казалось, что он влюблён в Ефанду, но в то же время он не мог отказать себе в удовольствии оказывать внимание красивым женщинам, встречающимся ему на пути, и это, в свою очередь, очень раздражало Ефанду:

“Стоит, чтобы у женщины попа была на два сантиметра больше, чем у меня, как ты сразу готов буквально рассыпаться перед ней в любезностях, - с горечью нарекала она ему.”

“Милая, я слишком хорош, как мужчина, чтобы принадлежать только одной женщине в мире, - парировал он и, не слушая её упрёки, целовал уши, щёки, мял её упругие груди с розовыми острыми сосками пуговкой. И, не в силах сдерживать себя, в порыве сладострастья, сгорая от стыда, она отдавалась ему вся без остатка.”

И Вадим был уверен, что Ефанда всецело принадлежит ему, а с нею, и её полки, пришедшие с далёких черноморских берегов. Он не сомневался в том, что совместными усилиями они разгромят варяжскую дружину Рюрика.

В то же время Ефанда совершенно неожиданно для себя обнаружила, что всё свободное время от любовных ласк, она всё чаще проводит с Рюриком, в то время как Вадим полностью отдаётся охоте. В отличие от Вадима Рюрик много читал в своё свободное время, а увлечение чтением было не чуждо и Ефанде. Вскоре обнаружилось, что они поклоняются одному и тому же автору и тем же героям.

Это случилось в тот день, когда она заехала за братом, который в последнее время всё чаще стал проводить время в компании Рюрика. Стоял жаркий летний полдник, но с Волхова несло освежающей прохладой. Свободные от служебных обязанностей дружинники плескались в серебряных струях реки. В распахнутые створки шатра было видно, как Рюрик склонился над пергаментным свитком, о чём-то глубоко размышляя: - Чем увлекается Рюрик в свободное время? – подойдя к столу, спросила Ефанда.

“Читаю.”

“Что же читает Рюрик?”

“Гомера.”

“Гомера? – Ефанда не могла скрыть своего удивления, - Рюрик и Гомер! Это становится даже интересно.”

“Что интересного находит в том Ефанда?”

“Неужто греческие письмена по силам одолеть варягу?”

“Культура эллинов не чужда роду моему. Я был воспитан на её основе.”

“Как Александр восхищался ты Ахилом?”

“Сказать по правде, я завидовал Парису.”

“Парису, любовь которого обрушила на Трою столько бед?”

“Ну, что ж, во все времена у всех цивилизованных народов любовь была высшим эталоном моральных ценностей и оправдывала все поступки и прегрешения. Троянцы десять лет, умирая и сражаясь под стенами своего города, ни в чём не упрекнули ни Париса, ни Елену за то, что их любовь послужила предлогом ахейского нашествия на Трою. И, наконец, вспомним то, что, обращаясь с речью к эллинам, собравшимся в поход, Агамемнон не говорит ни о политических, экономических, расовых, или религиозных мотивах, а взывает к чувствам. Он говорит о женской красоте. Красивое лицо Елены должно быть достойным оправданием войны за свободный выход к берегам Чёрного моря. Без женщин эллины выглядели бы неловкими увальнями, для которых не было бы смысла ни ради чего жить, или умереть. Именно женщины учили их вежливости и идеализму, смягчали их нравы и приучали учтивости. И в этом Запад отличается от Востока.”

“Но разве образ Пенелопы не выше порочной Елены? Как мог Гомер воспеть Елену с её недостатками и пройти мимо духовного величья Пенелопы?”

“У красивой женщины не может быть недостатков: в ней всё красиво, а Пенелопа просто дура. Она двадцать лет верно ждала мужа, который отнюдь не заслуживал этой верности. И что получила она взамен? Он вновь ушёл странствовать и в странствии окончил свою жизнь. Двадцать лучших лет, всю молодость и женственность убила она в себе во имя отвлечённого понятия верности в любви. По мне милее будет Клитемнестра, которая вся отдалась любви. Она жила той полной страсти жизнью, которая счастливой женщин делает всегда. Что Пенелопа видела в те годы? Она убила женщину в себе. Она убила радость бытия. Видала ль ты столь верного мужчину?”

“Ты осуждаешь верность двух сердец в любви?”

“Нет. Почему же? Всё зависит от времени и обстоятельств, но двадцать лет уж слишком долгий срок.”

Рассуждения Рюрика по поводу героев Гомера показались Ефанде довольно интересными, сколь и удивительными. Теперь при встрече у них часто возникали жаркие споры по литературе, истории, религии и политике. И теперь она искренне удивлялась, как это он при первой встрече мог показаться ей не красивым и старым. Теперь она уже не чувствовала разницы лет и её отнюдь не оскорбляло, когда она ловила на себе страстный взгляд Рюрика, в котором светилось неукротимое желание познать её, как женщину. Она теперь сама невольно искала этот взгляд. Он преследовал её даже ночью. Однажды Рюрик привиделся ей во сне. Он посягал на её добродетель, и она не сопротивлялась. Когда она пробудилась ото сна и увидела на своём плече смазливое лицо Вадима, то была крайне разочарована. После этого она старалась видеть его как можно реже.

Особенно на её решение порвать с Вадимом повлияло их последнее свидание в её шатре. Он прискакал на это свидание на своём вороном аргамаке, разодетый как петух. На нём был красный плащ с белым крестом на спине и синяя косоворотка, поверх которой на груди сверкал брильянтами серебряный крест.

“Ефанда, - говорил он, развалясь вальяжно в кресле, - намерен я просить твоей руки. Наш брак скреплён должен быть христианской церковью. Тебе придётся принять христианство. Отныне помни, – Бог Един.”

“А почему един? По тем же самым законам развития природы, по которым во вселенной появился один Бог, могло появиться и множество богов. К тому же, зачем нам нужен Бог, который сам себя не в силах был защитить. Уж Зевс по мне реальней выглядит на троне.”

“Ты богохульствуешь, Ефанда. В язычестве погрязла ты, а это грех.”

“Ты ошибаешься, Вадим. Греха не существует в этом мире, и твой Иисус не должен был погибнуть на кресте.”

“Пусть будет так, но коль не можешь ты уверовать душою, ради политики тогда крестись. Подумай, ведь когда народы все сольются в христианстве, антисемитизм исчезнет навсегда.”

“Он не исчезнет никогда. Антисемитизм вечен в этом мире.”

“И в этом евреи сами виноваты.”

“Да в чём, в чём же они виноваты?”

“Как это в чём? Да в том, что они ещё живут на свете. Подарив миру христианство, они уже сыграли свою роль и должны были бы исчезнуть с исторической арены. Они виновны в том, что не вымерли, как обры, как сотни других библейских народов. Их присутствие средь смертных не даёт возможности присвоить себе их культурное наследие другим народам в этом мире.”

“Твой сарказм достойно мною оценён, но ты заблуждаешься, Вадим. Без евреев будет очень модно быть евреем. Кто только не будет искать еврейских корней в своём генеалогическом древе! За их культурное наследие начнётся ожесточённая борьба между народами, поэтому евреи не исчезнут никогда.”

“Ефанда, мы все сольёмся во Христе. Я шлю сватов, и ты взойдёшь женой моей на ложе. Ну, а пока, я на полки твои надеюсь в битве за корону.”

И когда Вадим встал и направился к выходу, в первый раз Ефанда не вышла его провожать. В этот момент она осознала, что Рюрик нужен ей больше, чем Вадим. Вадим был молод, эгоистичен и самолюбив. Она не была в нём уверена и его любви. А в Рюрике? Она не сомневалась, что он в неё влюблён. День за днём она расшифровывала те едва уловимые сигналы, исходившие от него: его быстрый, полный значения взгляд, звук его голоса, когда он говорил с ней. Она осознала, наконец, что он нужен ей, как муж, в чьих объятиях она могла чувствовать себя покойно, не опасаясь того, что он уйдёт к другой. Ей нужен мужчина, от которого она могла бы иметь ребёнка. Мужчина, который как отец, будет заботиться о ней и её детях. И именно эти качества всё более и более привлекали её в Рюрике.

И, наконец, свершилось. Большинством голосов Рюрик избран был на княженье в Годхейм. Словене только были не согласны с решеньем большинства Боярского Совета.

“Призывая на княженье Рюрика, - говорил старейшина Актев, - вы призываете на свою голову бандитов. Опомнитесь, но будет уже поздно. Мы не допустим этого и встанем грудью за Вадима. Пусть брань решит наш выбор роковой. Нам не нужны разбойники, - варяги!”

И грянул бой. Это случилось в день Перуна: четвёртый день недели. С утра, как это обычно бывает в конце сентября, плёсовые берега Волхова были покрыты туманом. К полудню туман рассеялся. Чахоточное северное солнце не яркими лучами озарило равнину, на которой выстроились княжеские полки.

“Вперёд, сыны сварожичи! Ударим на варягов! – раздался зычный голос князя ободритов.”

И, мерной поступью ступая, словене двинулись на русь. И русь не выдержала натиска повстанцев. Упорно защищаясь, она начала отступать к реке. И Ефанда, чья дружина, занимая выжидательное положение, стояла в стороне, видела растерянное лицо Рюрика, на котором отражалось отчаяние и испуг, и тогда она остро почувствовала, как дорог ей именно этот человек, и тогда она закричала.

“Мужайся, Рюрик! Я твоя! Вперёд, Олег, на отпрысков Годлава!”

И тавро-скифы ударили во фланг и тыл словенам. Словене дрогнули и стали отступать. Вадим пытался ещё спасти положение. На своём вороном аргамаке ему удалось пробиться к Рюрику, и между ними завязалась схватка. Но Ефанда не могла свою судьбу доверить случаю, или искусству фехтованья. Её выбор был сделан, и, подскакав сзади на своём иноходце, она всадила в спину Вадиму свой острый акинак. Кровь брызнула на белый крест его алого плаща. Он повернул своё лицо к Ефанде, и в его потухающем взоре застыло неподдельное удивление. Всё было кончено, и сумерки сгустились над Годхеймом.

Русь вышла победителем из схватки, и Рюрик,будучи приглашён на княжение в Землю Новгородскую на определённых условиях, сумел обеспечить верховную власть своему потомству над всей Русской Землёй.