Стихи

А В ИЗРАИЛЕ ОСЕНЬЮ ЛЕТО

К 35-летию Войны Судного дня 6-го октября 1973 года

А в Израиле осенью лето.
Только осенью небо синéе.
И деревья всё так же одеты.
Только осенью солнце добрее.
Но среди пасторали осенней –
Самолёты и танки – откуда?
Взрывы, гарь – может, то лишь виденье?
Может, чудится мне голос друга?

Он упал и шептал еле слышно,
Но успел он сказать только «Шма, Ис...»*.
Только вряд ли расслышал Всевышний,
А быть может, сказал мой друг «Мама»?
Невесомые тихие иглы
Днями жизней непрожитых крýжат.
Вновь из дымной, грохочущей мглы той –
Лица их – не пришедших на ужин.
Не пришедших, когда завершился
Этот день ирреальности – Судный.
И вселенскою ношей ошибка –
На премьерской** душе неподкупной.
А в Израиле осенью сосны
Что-то шепчут в лесах тет-а-тет мне,
Задавая, возможно, вопросы,
Ожидая, наверно, ответов...
А в Израиле осенью лето...

* Первые слова молитвы «Шма, Исраэль!» («Слушай, Израиль!»).
** Во время Войны Судного дня премьер-министром

Израиля была Голда Меир.

ГДЕ-ТО ТАМ В ПАТАГОНИИ

Солнце светило ему и ласкало его
Целых сто лет, а должно было сжечь за минуту.
Озера волны сто лет как не щерились люто
В час, когда он ставил ногу на чистое дно.
Целых сто лет в том раю, что зовут Крайний Юг,

Пляжная гладкая галька подобно корунду
Не истирала до крови сию же секунду
К ней прикасавшихся в неге полуденной рук.
Диктор сто лет должен был повторять каждый час:

«Он ещё жив. По какой-то нелепой ошибке».

Но передали один только раз: «Эрих Прибке,
В мире старейший нацистский преступник, угас».
Умер в сто лет, всё обыденно, только земля
Долго врата должнику открывать не хотела,
Не соглашалась принять это бренное тело,
Листья стеля пожелтевшие, как векселя...

КОГДА ЗАЗВУЧАЛА СИРЕНА…

(В День Катастрофы европейского еврейства)
Когда зазвучала сирена и в офисе встали,
Не встала в тот миг лишь еврейка одна из Марокко.
Что ей до Европы ветров, её ветер – сирокко.
Она не была под звездою той ночи Хрустальной.
Она объясняла потом этот странный поступок,
Чеканя с завидным спокойствием каждое слово –
«А как с этим связана я?» А в ответ был лишь ступор.
И в горле застряли слова от бессилья немого.
Сидела она, а секунд неподъёмная тяжесть
Ложилась на плечи стоявших, что гнулись под грузом.
Звезды очертание, графика надписи «Юдэ»
Увы, ей сегодня уже ничего не подскажут.

Порой Б-г лишает простого анализа дара.
Она всё сидела, и было совсем невдомёк ей –
Ослеп Судный день над безумием Бабьего Яра,
И был Судный день под безоблачным небом Марокко…
 

И СНОВА КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ

И снова конец сентября.
Над Киевом властвует осень.
Какою была та заря –
Давайте у осени спросим.
Наверное, помнит она,
Как был свет прожéкторов ярок,
Как странно оркестр играл
Под лай и рычанье овчарок.
В те дни здесь стояли столы,
Велась регистрация чётко.
И горы вещей всё росли,
И дети снимали их кротко.
Ложились ковром паспорта,
Ненужные больше владельцам.
А мать прижимала, дрожа,
Младенца продрогшее тельце.
Евреи колоннами шли...
Входя в канцелярию смерти,
С надеждой прощались они,
Им осень шептала: «Не верьте!»
К оврагу толкали людей.
«Быстрее!» – гремел окрик ярый...
В бесцветных глазах палачей
Сто тысяч жертв Бабьего Яра.
Я знаю, что кто-то не прячет сомнений:
А было ли это на свете?
Да, было! – ответит вам Киев осенний. –
Задумайтесь, люди, над этим!..

ПОГРОМ

                                               К 100-летию Кишинёвского погрома
                                               6-8 апреля 1903 года

Бессарабская ночь покрывалом легла на местечко,
Кочевая звезда замирает, пророча беду,
В стойле конь не уснёт, теребя беспокойно уздечку,

И зловеще качаются ветви в весеннем саду.
Разгорелся огонь, разожжённый умелой рукою,
И его языки, словно червь, выедают сердца.
У гадалки в руках карты страшную тайну "раскроют" –

На крови христианской на Пасху печётся маца.
На еврейских домах появились огромные тени,
Занесённый топор не дано никому отвести.
Будто жёлобы,раны на детском истерзанном теле,
Неизвестен злодей, – наказанье евреям нести.
И топор опустился: бьют окна в домах Кишинёва,
Из перин и подушек, как снег, кружит в воздухе пух,
За «еврейским» котом мчатся толпы громил с диким рёвом,
Под разбитым окном испускает последний он дух.
Убивают и грабят, об стенку швыряют младенцев,
Высочайший позволил бесчинствовать с севера взгляд.
На войну с иудеем нетрудно найти ополченцев, –
Над простором России погромный разносится чад.
Нет, Хрустальная ночь началась не в берлинских аллеях!
Путь к ней шёл по извилистым улочкам тех городков,
Где сквозь толщу асфальта кровавые пятна алеют,
И где злобы змея проползает на стыках веков.
***
Разбросали евреев по миру истории шквалы,
Век минувший унёс боль и стоны, проклятья и плач,
И летают над грешной землёй персонажи Шагала,
Вне пространства и времени – только играет скрипач...