В чужом раю

Датская фотография

Вот датское фото — торжественный глянец
твердит: мы прекрасны, чисты и юны.
И, право, без зависти тайной не взглянешь,
как мы совершенны и как влюблены.

Ещё ни морщинки, ни ниточки снежной
в разлёте волос, и осанка стройна.
На фото мы так вдохновенно и нежно
целуем друг друга на все времена.

С десяток рассеянных лет миновало —
ты имя моё вспоминаешь с трудом,
но снимок твердит как ни в чём не бывало
о том, что мы вместе — навеки притом.

Не пыль, а Везувия пепел с альбома
стираю... Фотограф, кто ты, наконец?
Ловец совершенства? Создатель фантома?
Правдивый свидетель? Отъявленный лжец?

Век минет — у снимков края пожелтеют.
И, может, услышу из космоса я,
как датский мой правнук вздохнёт по-житейски:
чудила прабабка, да Бог ей судья.

Датская метель

Метели датской письмена
на русский не переводимы.
И кажется, что нет меня
на свете, где сердца — как зимы,

где жизнь расходится по шву —
как тот кафтан нелепый Тришкин;
где всё, чем с юности живу,—
уже обманывало трижды.

И Андерсена колдовство
не помогло печальной Герде
постичь комедий естество
в исконном облике трагедий.

Зимы чужой старинный хлад
судьбы меняет изначальность.
И жизнь, что вся ни в склад ни в лад,
чем совершенней — тем печальней.

В чужом раю

Есть что-то безнадёжное в раю
для тех, кто до конца ещё не умер.
В чужом раю, как и в чужом краю,
под каждой розой — ностальгии зуммер.

Трава не та, листва совсем не та.
Не те дожди, не так цветут каштаны.
Зима не та — сплошная маета.
На санках нас не так отцы катали.

Не те дома, соседский дух не тот.
И праздники не те, застолья, песни.
Не те друзья, не тот уже полёт
в расчерченном на клетки поднебесье.

Не те моря, не тот воды глоток,
не та победоносность на престоле.
И жизнь сама — опрятный закуток,
а не просторы, Боже, не просторы.

Язык не тот — в нём не найти следов,
ведущих за незримые пределы.
И слово сокровенное «любовь»
звучит не так, как сердце бы хотело.

* * *

Найди границу слов
и тишины границу.
Весь бытия улов
лишь там и сохранится.

Между молчаньем дня
и многоречьем ночи
черта проведена
незримым многоточьем...

Иди по ней, иди —
над явью сна и бденья.
Небытия пути
там сходятся с рожденьем.

Услышь — ещё до слов,
до дрожи каждой жилки:
моя к тебе любовь
была — ещё до жизни.

Дорога назад

Сквозь пальцы, сквозь воздух, сквозь вздохи и взмахи
ресниц — исчезает судьба невпопад.
На гуще кофейной, ладони, бумаге
гадают чужбины суровые маги
и знают, что тщетно: назад не попасть —

туда, где скворечники в сини апрельской,
трава, что едва начала прорастать,
а после листвы обессиленной, прелой
старинного запаха тайная прелесть
пророчит, что всё не дано просто так.

Там детство как действо — тот первый подарок,
где краски, слова и мечты во весь рост.
Там гордый олень, а не жалкий подранок.
Картина жива — не один лишь подрамник,
который в твердыню житейскую врос.

Сквозь пальцы, сквозь воздух, сквозь слёзы и вздохи
всё тает судьба, и кому рассказать,
что, днём обивая чужие пороги,
во сне по знакомой до боли дороге
торопимся, мчимся, стремимся — назад?

Сокровища детства

Детства ларец тяжёл — что мне делать с ним?
Поздно колпак Пьеро серебром латать.
Даже драчун Арлекин загрустил и сник.
Птичье перо разучилось давно летать.

Только стекляшки цветные ещё хранят
летопись кладов дворовых и пар земли.
И паруса расправляет легко фрегат,
но остаётся по-прежнему на мели.

Что же с богатством делать теперь моим,
кладом смешным, старомодным моим ларцом
в мире, где детство растаяло, словно дым,
маски срослись навеки с живым лицом?

Эти сокровища детства кому отдать?
Будет в морях фантазий ещё пловец?
Будет ещё кому-то светло от дат
в календаре настольном за прошлый век?

Сыну такое наследство совсем не впрок.
В новой стране игрушки совсем не те.
Значит, моим придётся дожить свой срок
на чердаке, в забвенье и темноте.

А когда я сама в темноту войду,
мне бы хотелось последний найти приют
там, где на ёлке зимней зажгут звезду
и паруса свою алую песнь споют.

Эмиграция

Жесты словно из жести, грация
манекена и мимо взгляд:
мисс железная Эмиграция —
ты не женщина, ты солдат.

Это ты поначалу умница-
чаровница, зато потом
как забросишь плутать по улицам
в равнодушный людской поток!Лица как на засовах — ключик всё
не отыщется. Есть ли он?
Как мы долго, как трудно учимся
 

в незнакомый вживаться сон,

именуемый кратко «Западом»:
в речь невнятную за окном,
в мир, который нам ни по запахам,
ни по замыслам не знаком;

где так редко и немощно снег идёт,
будто светлых лишился сил,
в мир, где фразу по-русски нехотя
произносит с акцентом сын;

где края совмещаем, тужимся —
швы расходятся каждый миг.
Короля, что был голым, ужасы —
эпиграмма на нас самих.

Счастья бедная имитация.
Тонких струн бытия распад.
Мисс жестокая Эмиграция —
мягко стелешь, да жёстко спать.

* * *

Оставьте сегодня меня одну,
пускай я даже иду ко дну.
Быть может, это такое дно,
где только мне побывать дано,
где безымянный порог лежит:
не смерть ещё и уже не жизнь.
И так легко возвратить назад
клубочки шерсти цветной — вязать
узоры спутанных дней невмочь.
И день уже не светлей, чем ночь.
Вязанки слов — вот и всё, что есть.
Их, слава Богу, пока не счесть.
И, значит, маленький костерок,
вздымаясь, светом зальёт порог,
где продолжает в глаза смотреть
ещё не жизнь, но уже не смерть.