Липа Грузман

А у нас в городке

А у нас в городке, в старинном провинциальном русском Приволжске – ребят всех в армию призвали, хулиганов. Конечно, тех, кто еще на отсидку не подался.

Так и звенит в ушах:

Ать-два, ать-два, ать-два-три!

А что ж?

Всё согласно установленному порядку: повестки из райвоенкомата в зубы: подросли вы, детушки-хулиганушки, так что в 8.00, как предписано, следует прибыть к военному комиссару района, иначе уголовная ответственность предусмотрена.

Иметь при себе надо: вещмешок или рюкзак, со всем, что предписано (а что новобранцу иметь при себе полагается – о том уже где-то прописывалось-рассказывалось), голову иметь при себе, патлы на голове состричь.

Военный комиссар Центрального района города Приволжска на вопрос: «Как постричь?» – надувается: «Как-как? Коком набок! Наголо стригись, умник!», а пацаны изощряются в прозвищах: под лысого, под Котовского, под бабью жопу, под нуль, под придурка…

Вообще-то этот фасончик стрижки для властей очень удобен: в любой толпе легко опознать «воздухом крытого» и определить, что человек он либо «казенный», либо поехавший на всю голову (душевнобольных в спецбольницах тоже «под голую жопу» норовят постричь, чтобы санобработку легче делать было).

Короче, лысый пацан с вещмещком прибывает в армию служить, священный долг Родине отдавать. Это ж сколько в кредит набрал: родился, титьку сосал, пока мамка в декретном отпуске сидела, в детский садик ходил, в школе учился, жрал – ср...л – сс…л, еще и милиция о нем пеклась, теперь отрабатывать надо, на три года – во солдатушки. Это потом сроки службы сокращали, а то поколение по полной отрабатывало, на флоте вообще, вроде, четыре года, в армии – трёшник.

Впрочем, если не дотянул до призыва в армию, а попал на зону, там тоже «под Котовского» фасончик обожают. Только срок ему не общий закон, а народный судья определяет, сколько отбывать в исправительно-трудовом учреждении.

Это присказка к сказу «Ребят всех в армию забрали, хулиганов», главный рассказ – впереди.

 

 

*   *   *

Рано утром, 1 июля 1965 года, в Нотькином отчем доме «дым Отечества» уже не валил коромыслом: от всей шоблы1 провожающих его в солдаты заночевало только двое: Валерка-Мышонок и Игорь-Гуляй. То ли бухалова перекушали, то ль слабее прочих оказались – но так уж получилось, что гулять по «улице родной» ночью со всей братвой они не пошли.

Что уж там случилось – непонятка, но из всех друганов во двор к Нотьке, чтобы проводить своего пацанчика до военкомата, ни один из тех, кто пошел прошвырнуться по улице Центральной, не пришел. А солнце не ждет, день начинается.

Мышонок высказал свою версию:

– По пьяни разбрелись кто куда и очи разлепить не могут… Да ладно, чо мы с Гуляем, тебя не проводим? От имени, так сказать, всей нашей братвы сопроводим персону Нотьку-сапожника до места и передадим чин-чинарем в руки армейских командиров. Не в одиночку, с друганами придешь, позориться не будешь!

Гуляй же пошкрябал отросшую щетину и осторожно заметил:

– Чо-т не верю я, что прям все тридцать пацанов наших забыли к дому провожаемого подгрести. Не иначе, как замели куда! Уж больно наш Нотька-то пацан фартовый, чтобы его только двое и провожали. Облом получился, нюхом чую!

Нотька только головой покивал: и дом, и двор его в городе ох как знамениты были: Венка Черный, Сашка Бурун, Славка-Ромка, да и сам он в прошлом – верхушки, сливки братвы двух поколений тут проживают…

Что-то неладное случилось, не иначе…

Но дальше думать да рассуждать уже не было времени. Срулик – старший брат Нотьки – уже на белую рубашку комсомольский значок прицепил и, выбрившись до зеркального блеска, во двор дома нумер пятьдесят пять вышел. Вслед за братом вышла мама – глаза красные, платье с воротничком гипюровым парадное. А там и призывник, и Гуляй с Мышонком. Посидели на дорожку на лавочке – и на Центральную улицу пошли.

…Улица была еще полусонная, ветерком с реки веяло. А за спиной остался двор, полный «печатей» вчерашних гуляний: пустых бутылок, окурков, огрызков, деликатно подсыхающих луж под окнами соседей.

Впрочем, соседи были не в претензии – вон как из окон повысовывались, вслед машут! Нотьку во дворе любили за добрый характер и безотказное стремление помочь: прибить-приколотить, починить-наладить, рассудить-помирить. Да к тому ж полагали, наивные люди, что раз он на три года уйдет, так и «бесплатное кино» во дворе прекратится. А ведь свято место пусто не бывает… Серега Малай подрастает, он пасынок Славки-Ромки…

Но пока Нотька, герой своего двора, шел за родными и друзьями, то и дело оборачиваясь и помахивая поднятой вверх ладошкой. А пожелания так и сыпались:

– Счастливого пути, Нотька!

– Честно отслужи и жив-здоров вернись!

– Не посрами родной дом и семью!

А тётя Маша Полячкова всех перекричала (и ее слова остались в «памяти двора» на долгие годы»):

– Нотенька, миленький, мы все тебя очень любим! На наших глазах вырос, красивый да ладный, добрый да работящий. А что фулюганом был – так мы ж тебя не удержали, сами-то по тюрьмам жизнь провели! Это все от сынков моих, непутевых! Служи, старайся, после армии в люди выйдешь, гордиться тобой станем!!

Даже теплей на сердце у Нотьки стало: вон как люди добром провожают-то! Обернулся назад и прокричал на весь двор и на всю улицу Центральную:

– До свиданья, милый город, соседушки дорогие, родная улица моя! Я вернусь через три года! Не скучайте! Вернусь – всех утешу да развеселю! Еще и «кино бесплатное» покажу.

Скрипнула створка окна на втором этаже, высунулась лысая, как у призывника, голова – это Андрей Васильич, пенсионер, вслед рукой машет и кричит:

– Ноть-ка-а! Вертайся скорей! Как дома окажесси, я тебе цельный стакан водки налью, ей-богу! Вчерась на дорогу угощать желающих много было, а встречать – я буду! Мы всем двором тебе удачи желаем! Ждать те-бя бу-де-е-ем!

Отошли подале, и Игорь-Гуляй завел осипшим голосом:

«Вы слышите – грохочут сапоги

И птицы оголтелые летят.

И женщины глядят из-под руки,

В затылки наши бритые глядят!»

Как-то сразу ощутил Нотька перемену, брови сдвинул, посерьезнел: новая страница в жизни открывается.

А Игорешка продолжает:

«А впереди – туман-туман-туман,

А прошлое – ясней-ясней-ясней…»

 

*   *   *

За пятнадцать минут быстрым шагом Нотька с Гуляем и Мышонком прошли от дома до военкомата. Мама так быстро идти не могла, приотстала, Срулик остался с ней. Так что никто не мешал на ходу рассуждать, что же всё-таки стряслось с остальными братанами. Тем более что по дороге ни одного из «своих», гулявших на проводах пацанов, не повстречали­­.

– Нелады, Нотька, жопой чую – позаарестовали наших друганов! – пробурчал Мышонок и почесал маковку.

– А чо Нотька щас сделать может – не дезертировать же ему. Проводим – сами разберемся, – рассудительно ответил Гуляй.

Нотька ничего не отвечал, видно, о чем-то своем крепко задумался…

Около стен военкомата тоже никто из своих не объявился, хотя провожающих было много: из Центрального района каждый год тысячи парней отбывали на армейскую службу, на отдачу священного долга Родине.

Кучка лысоголовых «должников» была обильно разбавлена родней и соседями, окутана винными парами от принятых накануне отвальных чарочек да стакашек, разбавленных поутру «на старые дрожжи». Толпа одобрительными возгласами, гулом, льющимися из репродукторов бравурными маршами принимала в свои ряды вновь прибывающих, стриженых «под Котовского» пацанов – многие призывники были знакомы друг с другом, а то и корешились.

Нотька дождался брата и матери, чтобы с приличной свитой показаться народу. И эффект был что надо: многие завопили «ура!», послышались выкрики:

– Ой, класс! Нотька вместе со мной уходит!

– Вот это да! Еще позавчера на Центральной всем по морде раздавал, а сейчас паинькой таким!

– Нотька-фартовый, а где ж твои друганы? Где Керзаки, все остальные? Мало, мало народу тебя провожает-то!

– Нотька, молодцом, что в армию идешь, а не по этапу! Подгребай к нам!!

Неспокойно было Нотьке, всё билась в голове мысль: почему никто из пацанов, вчера гулявших у него и ушедших побродить по городу, не показался утром у райвоенкомата?

Гуляй тем временем в толпе отбывающих и провожающих встретил каких-то своих знакомых, и ему как взрослому, уважаемому в округе «авторитетному баклану» преподнесли «из горла». Кадык Игоря сделал несколько движений вверх-вниз, и еще раз вверх-вниз, и еще. После процедуры «на старые дрожжи», удовлетворенно вздохнув, Гуляй закурил сигарету, передал бутылку в другие, жаждущие, руки и присел на корточки, опустив голову меж колен. Жизнь начала распускать павлиний хвост.

…А толпа плакала, смеялась, бацала на гитарах, плясала и пела – и вдруг весь гам-тарарам перекрыл командный, резкий голос майора Титова:

– Товарищи призывники! Приказываю всем построиться в колонну по два!

Военком встал лицом к центральному подъезду военкомата, задом к толпе, что означало: колонна по два должна построиться за его спиной.

Призывники неспешно, неохотно, полусонные и полупьяные произвели первую попытку выстроиться в две шеренги.

Майор, сделав четыре четких шага вперед, к стоящим в одну шеренгу офицерам военкомата, выполнил поворот «кругом», встал перед косоватенькими шеренгами и начал говорить с лысоголовыми как командир-начальник. Процедура превращения хаотичной толпы пацанов призывников «во солдаты» пошла по много раз повторявшемуся сценарию. Сначала – речуга военкома:

«Товарищи призывники!

Вы – молодые граждане Советского Союза, родившиеся в 1946 году. Согласно приказу министра обороны СССР, маршала Малиновского вы призваны в ряды Вооруженных Сил СССР, что является честью и исполнением священного долга!

Советская Армия прошла славный боевой путь по дорогам гражданской, финской и Великой Отечественной войны.

С этой минуты вы, товарищи, должны осознать всю значимость вашего призыва в ряды Советской Армии.

Родина оказывает вам великое доверие: встать на охрану наших священных рубежей, как это делали предыдущие поколения.

Несокрушимая и легендарная наша армия воспитала много замечательных людей, в их числе наши земляки-приволжцы Николай Вальков и Георгий Мусляков.

С этого теплого летнего утра вы, молодые граждане страны, – уже особые люди. Через несколько недель, после прохождения курса молодого бойца в воинских частях вам будет предоставлена особая честь: принять военную присягу.

Сейчас мы обменяем ваши гражданские паспорта на военные билеты – и я уверен, что вы, призванные сегодня через наш районный военкомат граждане, с честью и достоинством исполните свой воинский долг!»

…Вскинув ладонь правой руки к козырьку фуражки, то есть отдав честь тем, кто станет солдатами, майор уже менее громко, но четко произнёс:

– Капитан Петренко! Капитан Штина! Произвести замену паспортов призывников-новобранцев на воинские билеты!

Оба капитана также козырнули, синхронно сказав: «Есть!». Это был какой-то особый военкоматский ритуал, при исполнении которого майор стоял по стойке смирно, отдавая честь, пока два капитана прошлись вдоль строя притихших стриженных под нуль парнишек: один забирал паспорта и вручал квитанции об их изъятии, другой вручал новую, в красных корочках книжку, в которой значилось, что этот пацанчик – уже не просто так, а Родины солдат.

Как только оба капитана вернулись на свои места, встав слева от военкома, тот опустил руку и по новой тиснул речугу:

«Товарищи солдаты! Да! Да, да, да! Вы – уже солдаты! Вы еще не получили военной формы и одеты в гражданское, но – всё! У каждого из вас на руках военный билет.

Многие из вас сейчас, находясь в воинском строю, нетрезвы. А строй – это священное место для солдата! Поэтому – такое произошло в первый и последний раз в вашей солдатской жизни!

Солдат в строю выполняет приказы и команды командира. Сейчас  командую вами я, военный комиссар Центрального района, города Приволжска – майор Титов. Слушай мою команду:

Капитан Петренко садится в автобус первым, рядом с водителем! Вновь призванные солдаты заполняют места в автобусе.

Капитан Штина – замыкающим, он садится в автобус последним.

Через пять минут автобус отправляется на главный областной пересыльный пункт в город Феликсово!

Желаю с достоинством отслужить в рядах нашей славной Советской Армии!»

И вновь пальцы выпрямленной ладони правой руки прикоснулись к виску взявшего под козырек майора. Прозвучала команда «Разойдись! Призывники – в автобус!».

 

*   *   *

И-и-ииииии! Началось! Обнимаются «вояки» с матерями и отцами, целуются с подругами, хлопают по плечам друганов, пожимают руки приятелей, успевая, между делом, выпить на посошок.

Толкотня, слёзы, матерщина, выкрики, писк подружек, повисших на шеях «будущих генералов»… Множество клятв, сердечных слов, напутствий… Толпа сгрудилась у автобусов, стоящих перед военкоматом.

Суматоха проводов как-то странно повлияла на Игоря-Гуляя: он встал с корточек, подошел к Нотьке – и ка-ак влепит ему оплеуху по левой щеке. От второй оплеухи Нотька уже увернулся: сработали навыки, приобретенные в многолетних уличных драках.

Увидев «выступление» пьяного-распьяного Гуляя, Мышонок побагровел и так же инстинктивно сжался в жесткую пружину, чтобы послать свой неслабый кулак в челюсть великовозрастного братана (Игорь-Гуляй был уже в возрасте, за тридцать, прибился к шобле Керзака, потому что трудился в Газконторе, вместе с Бикасом и Нотькой).

Но случилось всё так, как часто случается на проводах: Гуляй заплакал пьяными слезами и забормотал:

– Это тебе за то, Нотька, оплеуха, что ты нас покидаешь, бросаешь, можно сказать! Как нам жить-то без тебя? Вдруг на Центральной снова какая сучара появится вроде Рэма? Как мы ему без тебя по ушам нахлопаем? – и сопроводил свою речь заключительным трехэтажным матюком.

После этих слов великовозрастный братан обнял и трижды, по-русски, расцеловал Нотьку.

Мышонок тоже зашмыгал носом, даже выпустил по слезинке из глаз и, хмурясь, обнял и поцеловал своего верного братана по уличному братству:

– Чо уж там! Не завихряйся там, в армии-то! Мы ждать тебя будем, отслужи и возвращайся!

Плачущая мама тоже обняла своего любимого шалопая, как в далеком-далеком детстве, поцеловала в макушечку:

– Ой, Нотенька, ой, как же так, сынуля, уезжаешь ты неведомо куда… Пиши мамке-то, пиши! Срулик тоже скоро по распределению уедет, куда-то в северную область. Я одна остаюсь с двумя сестренками твоими, мужчины в доме не будет. Ты уж и им пиши, брат девчонок завсегда добру научит!

Брат Срулик крепко пожал на прощанье ладонь младшего и произнес:

– Грустно, конечно, что ты целых три года не будешь дома. Но так-то лучше, братишка! Я вчера еще раз посмотрел на твоих друганов – страшно ведь! Кто уже отсидел за колючкой, кому недолго до нее осталось. Все разговоры о пьянстве, воровстве, дебошах… Один Керзак Юрка чего стоит! Хорошо, что Сима от вас откололся, дурной – а в авторитете. Сила есть – ума не надо. У него есть перспектива в Большой хоккей попасть. Армия тебя от этих дураков отвлечет, другие дороги откроет, взрослым вернешься, умным вернешься! Служи на совесть! – и похлопал младшего по спине.

Тот насупился:

– Ладно, брат, кончай злословить. Время покажет, кто есть кто, а сейчас я отлучаюсь надолго – и от семьи, и от пацанов. Отслужу как надо и вернусь в родной город.

Еще раз крепко пожав старшему брату руку, Нотька с рюкзаком на правом плече запрыгнул в автобус, который через пять минут, оставляя за собой шлейф пыли, повез вновь призванных земляков-новобранцев на главный пересыльно-призывной пункт в Феликсово.

Ну вот, нет Нотьки-сапожника, есть Нотька-солдат. Осиротели братаны-пацаны…

Два капитана, сопровождающих лопоухих новобранцев «на пересылку» (так назывались в народе и пересыльные тюрьмы, где собирали заключенных, и пункты, где решалась дальнейшая судьба призывников), вместе с водителем попытались завести бодрую, оптимистично-патриотичную песню:

Путь далек у нас с тобою,

Веселей, солдат, гляди,

Вьётся-вьётся знамя полковое,

Командиры впереди!..

Но создать должный настрой одному из капитанов, политработнику, инициатору исполнения песен, так и не удалось, мелодия быстро заглохла. К задней двери автобуса подобралось несколько особо рьяно «напрощавшихся» пацанов, и на ее ступеньки срыгивали, а проще говоря – сблевывали интоксицирующее тело содержимое своих желудков.

По салону автобуса вслед за патриотическим куплетом пополз «букет» запахов от быстро растущей лужи на ступеньках и в салоне автобуса.

Офицерам уже не пелось, замолк и водитель автобуса, шепотком посоветовав офицерам окна открыть: «Ведь душегубка натуральная получится, товарищи капитаны! Не успели от военкомата отъехать, а уже деваться некуда от их газовой атаки! Всех бы облевавшихся в войска химзащиты отправить!».

Офицер только собирался что-то сказать, как за его спиной пьяный рекрут добавил в салон «отравы», изрыгаемой пулеметной очередью, отрикошетившей от сиденья, и тут же свалился в проход.

– Ох! Бл-ляди! – вскочил с места с брезгливой миной капитан. – Фитиль ему в очко вставить, а в хлебальник затычку! Ж-животные, не люди, ей-бо! Сопляки, а уже напились, как последние свиньи! Я в их возрасте с Японией воевал, только к своему двадцатилетию впервые водку и выпил-то. А это что? Скоты! Скоты, не люди. Современная молодежь! Коммунизм они стро-о-оят! Эти построят, твари! То обоссутся в автобусе, то наблюют – ну и жизнь пошла!

Политработник еще что-то зло бубнил себе под нос, а вновь призванные рекруты уже засыпали в разных позах. В желудке каждого новобранца происходили сложные биохимические процессы, действующие на завихрение мозговых извилин.

Автобус быстро одолел сорок километров пути и въехал на территорию так называемой «пересылки». Нотька криво ухмылялся: что поделать, после суда «фартового пацанчика» везут отбывать «священный срок» на лагерь в воронке до «пересылки» (там определят, в какую зону попадет осужденный) – а здесь для отдачи священного долга Родине своя «пересылка», где определяется, в какую воинскую часть попадет под нулевку стриженный новобранец.

Ярмарка, не иначе!

На пересылке находятся офицеры, приехавшие из разных воинских частей за пополнением – их называют «покупателями». С ними совместно работают два-три сержанта срочной службы, имеющие приказ: под командованием офицера доставить в родную воинскую часть что-то поприличней из числа салаг, то есть тех, кто только призван отдавать долг Родине.

Говорят, что слово «салага» пришло от поморов – с Алага, острова, где была школа юнг, выпускали новичков, не имеющих еще опыта службы. А теперь по всей армии салага, салажонок, салабон – это мелкая морская рыбешка, вроде салаки, которой закусывают при употреблении, никто и ничто, так себе, нуль в хлопчатобумажных одеяниях.

А со второго года службы прозвание солдату уже будет чугунок – эта масть солдатиков основную службу тянет. Им полегче малость, и при случае чугунки над салагами могут более или менее злобно подшутить-поиздеваться и «банки врубить»...

А если воин на третий год отдачи священного долга Родине пошел – он дембель, не кто-то там!

Этот и над салагами измывается, как хочет, и чугунками командует – он им и царь, и бог, и воинский начальник! Работу за них салаги делают, чугунки за ними надзирают. Это ни в каких бумагах, циркулярах, инструкциях не прописано, но даже министр обороны знает, что дембель – это беспредельщик-кровопийца.

И тянутся эти понятия еще от тех времен, когда «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром…». Дядя – это дембель, ему и усы уже положены. Старослужащих в армии даже не дядями – дедами называли, а издевательства, исходящие от них, дедовщиной.

Офицерам на всё творящееся наплевать, дембель салажат школит – военной службе учит, дисциплину наводит, учит «родину любить». Главное – не зарываться: без свидетелей может и капитана через три столба подальше послать, абы другие не слышали. То есть дембель – это как у фартовых пацанов пахан. Вот как Юрок Керзак, он же Джагга Приволжский.

Но даже пахан особо беспредельничать не станет – ему с этой кодлой много лет работать, а зарвется – могут и на толковище пригласить, и «по ушам дать»…

 А дембель? Кто ему командир, когда он сам командир! Да и Родине он уже почти сполна долг отдал.

Поди пожалуйся на  него: прокурору на все разборки наплевать, если кто-то кого-то за время службы не замочил.

Короче, за салагами посылают именно дембелей, наглых и свирепых, чтобы пацанчиков молоденьких на «пересылке» сразу крепко в руки брали, школили, учили родину любить, долги за сосанную титьку, детсадовскую кашу, школьные чернила отдавать…

Надо же: ты только родился, еще и первой сотни пеленок испачкать не успел – а на тебе уже долг, и проценты мотаются! Всё-о припомнят: и как в бассейне плавать учился, и как полечку в детсаду танцевал, и как кляксы в тетрадки сажал… А уж за карбид, училке в чернильницу насыпанный, платить тебе полной мерою! Теперь отдавай, как можешь.

И попал Нотька-сапожник в команду номер сто четыре, сформированную из пацанов, привезенных военкоматскими «нянюшками» со всего Приволжского края. Поговорив да послушав, усёк новичок, что попал в группу, где все пацаны имеют аттестаты зрелости – то есть не стройбат какой-то их ждет, а что-то покруче, скорей всего, по технической линии будут служить, в радиовойсках, особых...

А еще через час понеслось по плацу «пересылки»:

Ать-два-три-и!

Ать-два-три-и!

Это уже начали командовать тремя взводами, сформированными из лысоголовых, три сержанта-дембеля: Матарчук, Лемешко, Петренко. Но сначала занялся ими лично начальник команды, капитан Афонин, который собрал пацанов в одну кучу и лично разбил на три взвода. А когда тот, толкнув очередную патриотическую речугу и еще раз напомнив: вы, мол, уже не пацаны, а солдаты, ушел «по делам службы», тут за работу командиры взводов и принялись.

Нотьку Сандлера определили во взвод «Котовских», которым командовал сержант Матарчук, на груди у него сияла медаль «За боевые заслуги». (Уже в воинской части 003427 стало новичкам известно, что ту нелегко достающуюся медаль он получил за освоение и обкатку «новой техники», а какой техники и где – всё находилось в тайне.)

Сержант-дембель, как и капитан Афонин, начал с переклички – но только своего взвода, согласно списку.

А потом, как положено сержанту «Непобедимой и Легендарной», начал обучение азам:

– У-взвод! У-равняйсь! У-смиррна-а! У-слушай меня! Я, сержант Матарчук, ваш командир. Обращаться ко мне у-можно у-вам, салагам, только по уставу: у-товарищ сержант, у-разрешите обратиться! У-всё. У-ваша жизнь у гражданке у п…ду ухивалилася.

У-всё. У-дни, пока вы будете у-здесь, у пересылке и у-в эшелоне до самой у-воинской части находитися, я ваш: и у-отец, и у-старший брат, и, как у армии положено, у-командир.

Такочки. Сейчас у-взводу треба идти у столовую, но сперва устроим тренаж по у-строевой подготовке. Як отца слушают, так и меня шоб слушали!

У-взвооод! У-слушай и выполняй мою команду! У-взвод! У-равняйсь! У-смиррна-а!

Разойтись!

Салаги, у-кому сказано: разойтись? Это значит, шо нужно быстро утикать из строю у-в разные стороны!

В-неправильно команду у-выполнили! Мать вашу у-так, салаги! Треба быстро тикать в у-разные стороны. В-понятно?

У-взвод! У колонну по четыре в-становись!

…Страдающие от переизбытка эмоций от расставания с отчим домом, родными и друганами, от застрявшего в организме алкоголя стриженные «под дурака» новобранцы вяло строились и так же вяло расползались в разные стороны.

Сержант краснел, злился, аж ногой об землю, как конь копытом, бил, вновь и вновь командуя:

– У-взвод! У колонну по четыре в-становись! У-равняйсь! У-смиррна-а! В-разойтись!

И помните, у-салаги у-ё…нные, тильки в-правильно, сохласно уставу, выполнив мои в-команды, так сразу и в-пойдем у столовую обед рубать!

…Процедура освоения «священного места» советского солдата – строя – продолжалась более часа.

Весь взмокший под летним солнышком сержант Матарчук в конце концов скомандовал так же обливающимся потом новобранцам:

– У-правое плечо уперед – шагом марш!!

Надо сказать, что время строевой подготовки полуголодных новичков превратили «толпу» призывников в управляемый «узвод» салаг.

В конце строя, слева, шел сержант Матарчук и неутомимо, как заведенный патефон, командовал:

– Ать-два-три! Ать-два-три!

Л-левой! Левой! Ать-два-три!

И ррязь! Ррязь! Ррьязь-два-три-и-и!

Правое плечо вперед! Прямо! И раз-два-три-и!

Кормили взвод в общепитовской городской столовой, которая в дни призыва новобранцев переходила на «спецобслуживание главного военного комиссариата Приволжского края».

Наевшиеся накануне дома вкуснятинки, рабоче-крестьянский обед из трех стандартных блюд – из вновь призванных салаг мало кто съел. В основном выпили компот, сваренный из изюма.

…И вновь около столовой послышалась та же пластинка:

– У-взвод! У колонну по четыре в-становись! У-равняйсь! У-смиррна-а! В-разойтись!

Салаги! У-мать вашу у-так! В-тикать треба быстро!

У-взвод! У-становись! У-равняйсь! У-смиррна-а! В-разойтись!

Салаги!! У-в-мать вашу у-так!..

Более часа около трех десятков лысоголовых пацанов строились в шеренгу по четыре, равнялись, застывали по стойке смирно – и «тикали» в разные стороны.

Прекрасный летний день превратился в невыносимый, нескончаемый кошмар для вчерашних мальчишек, принимающих «боевое крещение», впитывая в свое сознание команды, исходящие от болвана-сержанта. Гос-споди, опять он за свою шарманку:

– У-взвод! В-становись! У-равняйсь! У-смиррна-а! В-разойтись!

И не сказать, что Матарчук был каким-то особо рьяным злодеем – все сержанты-дембеля, прибывшие на краевую «пересылку» в город Феликсово, точно так же измывались над пацанвой, командуя и дрессируя.

После отбоя, как-то устроившись на деревянных нарах, пацаны-призывники тихо говорили меж собой всё об одном: как эти дембеля целый день суходрочкой занимались, изощренно изгаляясь над салагами, надуваясь от осознания своего величия: они теперь младшие командиры Советской Армии, а не малограмотные хохляндские колхозники, которые у скором времени будут у своих деревням у-быкам хвосты в-крутить…

Постепенно усталость всех сморила, первая ночь вне дома, «на нарах» окутала ребячьи тела сном. И вдруг:

– У-взвод! Па-адьём! Выходи у-строиться! Подъем! Подъем!

Вот ведь твою мать! Вся казарма наполнилась прыгающими с нар «фантомасами», ищущими свою обувку, спросонья не понимающими, что происходит, вконец очумевшими пацанами. Все с трудом оторвали от досок измученные тела. Еще бы! Накануне – ночь проводов, гулянка до утра, потом сумятица возле военкомата, опохмелка с друзьями-товарищами, езда в автобусе-«душегубке», несколько часов «суходрочки» под руководством сержантов – и вот на тебе:

– У-взвод! У-подъем! У-выходи строиться!

Кое-как опоздавшие втиснулись в строй, когда сержант Матарчук уже начал делать перекличку, держа в руках папку со «у-списком» взвода.

Услышав «Я!» после озвучивания каждой фамилии призывника, он побежал к стоящим в стороне офицерам-«покупателям» и, отдавая честь погонам капитана Афонина, доложил:

– У-товарищ капитан! У-согласно вашего в-приказа ночная у-проверка личного состава третьего взвода у-сто четвертой команды в-произведена! В-отсутствующих нет!

…Капитана Афонина, поднявшего правую руку к козырьку, слегка покачивало. Было видно, что не от усердия, а… – как положено советскому офицеру, находящемуся в командировке. Приняв доклады от своих взводных, он, в свою очередь, отрапортовал красномордому подполковнику – начальнику формируемого в Феликсове воинского эшелона за номером 004311, которому предстоит убывать-ползти на восток страны:

– Тварищ пдполковник! Вверенная мне кманда призванных на действиттьную воинскую службу граждан СССР находится на террторрии краевого пересыльного пункта в полнм сставе!

Ну вот, теперь начальство спокойно: никто не сбежал, не пропал, не потерялся в «самый счастливый день своей молодой жизни» – в день призыва на отдачу священного долга Родине. Уф-ф, разойдись!

Ложась на доски досыпать после ночного «развлечения», лысоголовые пацаны перешептывались в пересыльной казарме о том, что погрузка в эшелон ожидается только третьего июля, а в какие войска они призваны, где находятся воинские части, в которых предстоит нести службу, где именно будет высажена какая из команд – из этого сделали «военную тайну».

Им, салагам, пока что можно только выполнять приказы своих у-командиров и ничего лишнего не спрашивать.

Нотька потихоньку спросил у соседа справа, Николы Дудинова:

– Который час-то хоть?

– Пятнадцать минут пятого. Считай, первый день отслужили. Я уже подсчитал: три года, в которых один високосный, это тысяча девяносто шесть дней. Охо-хо…

Уже задремывая, Нотька вновь подумал: «Где же всё-таки мои пацаны-то? Почему не подошли к военкомату?». А Николе Дудинову отвечал: «Солдат спит – служба идет. Давайте, пацаны, покемарим, сколько можно».

Тут сосед слева, тоже Никола, по фамилии Клепов, меланхолически вздохнул:

– Офицеры-то тутошние весь вечер водку глушили – которую у пацанов стриженых и их друзей отняли. Сюда, в Феликсово, многие на электричках приехали, а их патруль тормозил, лупил и водку отбирал. Одна радость: не вылили! Эх-ма, началась служба!

 

*   *   *

И еще одну ночь и два дня Нотька-сапожник и его «боевые друзья», такие ж везучие, как он, провели на краевой «пересылке», где каждый день в течение нескольких часов и раз-два за ночь по полчаса раздавалось:

–  У-взвод! У-становись! У-равняйсь! У-смирно! В-разойтись! Салаги! У-мать вашу у-так! В-тикать в-треба быстро!

Даже в первую ночь после отправки, пока эшелон неспешно шел-шлепал  на восток, многие «фантомасики» не могли вволю выспаться – непроизвольно вздрагивали, когда им чудилось приевшееся:

–  У-взвод! У-становись! У-равняйсь! У-смирно! В-разойтись!

Под перестук колес, удобно устроившись на верхней полке плацкартного вагона, Никола Дудинов громко сказал:

– Ну вот, земели, уже трое суток мы и отслужили! Везут, как королей на именинах, в плацкартном вагоне. А отец мой после войны приехал домой в теплушке, на нарах… Прогресс!

–  У-взвод! У-становись! У-равняйсь! У-смирно! В-разойтись!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 






1 Шобла (жарг.) – компания, группа.



К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера