Единственное время. Стихотворения

***

Ни следствий, ни причин –

в слепую благодать,

в глухую бесконечность

опадает,

как желто-павший лист,

как странно-павший ангел,

пустыня Иудейская.

 

Тишайшим,

к простору – из теснин,

шуршащим водопадом

желтеет, падает,

холмами застывает,

ложится, как прилив

(отребье, требуха,

иллюзии, аллюзии),

сама в себя

вбирая.

 

А тень на ней

от края и до края,

глумящаяся

над краткодневной тенью, –

отметина Создателя

и знак

Творца небес, пустыни,

что назначил

быть Иудейской:

не для жизни –

для служенья быть.

 

Хранить ей тайну

в скалах и песке,

в дрожащем вое ветра,

между холмов

снующего

и к небу

струящегося,

это зря, пустое,

он ничего достигнуть не способен –

 

Постичь

наипустяшную из тайн,

что в скалах и песке,

и в безголосье

тишайшего сухого водопада,

шуршащего тоскою о дожде.

 

Печалию

пустынною застыла,

окаменела в желтизне незрячей,

испепеленной, ослепленной

солнцем.

 

Холмы укрыты

от  чужого взора

благословеньем Божьим –

тонкой струнной тенью,

избранности му?кой,

слепой, глухой, тугой, неодолимой,

впечатавшей в пески следы людей

и душу,

начертано которой обитать

на желто-красной суше,

тоскуя о солено-горькой влаге,

бессмысленно,

безмерно,

беспричинно.

 

ВСЕМУ  СВОЕ  ЕДИНСТВЕННОЕ  ВРЕМЯ

 

                                       Памяти  отца

 

Я все пойму, ты прав, я все пойму,

всему свое единственное время,

не вовремя – немыслимое бремя,

несносное ни чувству, ни уму.

 

Со всем я совладаю, все найду,

нет выбора, а значит, ногу в стремя,

неугомонное мне перепало племя,

я зов зловещий, вещий не уйму.

 

А значит, рифы, рифмы – все опричь:

необоримый пробуждает клич.

Хоть жаждешь ты немыслимость иную.

 

Время минуя, мнишь ее создать,

клич собственный пытаешься издать,
поэт провидел: рабски повинуюсь.

 

ПЕРЕБИРАЯ  СУЩНОСТИ

 

Перебирая сущности, как четки,

сличаю с ними дым прошедших дней,

слова не состоявшихся друзей,

чьи лица в памяти отчетливы и четки.

 

Теперь они застенчивы и кротки,

какими быть им здесь, среди теней,

среди приверженцев отверженных идей,

все тех, кого Харон доставил в лодке.

 

А я? Себе я сочиню судьбу,

в пустыне одиноко поселю.

Все то, что было явным, станет тайным.

 

Невольники и чести и борьбы,

все во?льны здесь, все здесь навек вольны?.

Необычайное здесь станет не случайным.

 

ОДОЛЕВАЯ,  ОДОЛЕТЬ  НЕ  ЧАЯ…

 

                                                    Эпштейнам

 

В согласии с судьбой, с невыбранным уделом,

в смиренном не борении с собой,

с зимою звонко, изуверски белой,
бессмысленной не сломлены борьбой.

 

И в беглой безглагольности предела,

невнятной, непреклонной, не родной,

не торопясь и не колеблясь, смело

дверь за прямою затворить спиной.

 

А по ночам оранжевые блики

рисуют на стене неласковые лики.

Учить нелепо, глупо постигать

 

язык оранжевый, не нужный изначально,

поэт провидел: мыслить и страдать,

одолевая, одолеть не чая.

 

БЕЛОЕ – ЧЕРНОЕ

 

Черное – пауза света, отчаяние,

Слово немое – муза молчания,

Желтая жирная жадность желания,

Спешная топкая муть ожидания.

 

Не бесконечное зла протяжение,

Но от добра чернота отторжения.

Предков предчувствие, предощущение

Явления слова и света вторжения.

 

Белое – кроткая весть голубиная,

С тьмою братается слово глубинное,

Белое – горечь любви и познания,

Кара награды и дар наказания.

Белая боль и больная любовь,

Густая возмездия черная кровь.

Черный зрачок вечно и днесь,

Белая воля и белая весь.

 

***

Век молчания, век немоты,

мутный путь и глухая  дорога,

слово смертно, и здесь у порога –

тишина и немые кусты.

 

Оба вместе, с поклажей осел,

оседая под грузом и мукой,

два в дороге, на третий привел,

и отец поднял медленно руку.

 

Здесь – дыханье, бездушье и дух,

спертый воздух. Извлечь из пустого,

из густого безмолвия слово,

тщится тишью измученный слух.

 

Юным словом судьбу озари,

одари упованьем на чудо,
навсегда повсеместно, повсюду,

словом истинным мир одари!

 

В юном слове – надежда и страх,

прах отжившего, порох страданья,

мерно движется слух на закланье,

искупленье застыло в кустах.

 

***

О безмолвие споткнулся,

защитным абажуром свисала пологая тишина,

белесые нити свешивались за горизонт,

вечный покой,

вечный мир,

молчание вечное,

в тонкой тиши

рос одуванчик,

желтые цветы,

снежно свиваясь,

летели, ложились,

высыхала вода,

пар поднимался,

но

уключины, в которые,

тишину калеча,

вставлял весла Харон,

гремели.

 

***

Соленая вечерняя роса,

Соринки соли на пречистом поле,

Литавры волн о борт,

И ящерица воли –

В расселине скалы.

Свирельных берегов

Медлительная плоть

Лоснится на ветру,

И пенится волной

Вино в зеленой бухте.

Ни льда, ни снега

С сотворенья мира.

Но и сюда

Коварный сфинкс прокрался,

Он спит под сводом,

Ожидая часа,

Когда начнет

Сворачиваться свиток.

 

***

Пробирается смерть не спеша,

словно солнце на запад с восхода,

жизнь за жизнью восходит душа,

истончается дух год от года…

 

***

Наедине с судьбой,

накоротке со смертью

речь сбивчива,

невнятен диалог,

трепещет мысль,

уткнувшись в эпилог,

конец строфы

безбрежной,

неизбежный.

Строфу отмерив щедрою рукой,

забыв катрен,

узилище сонета

десницей отворил,

как отворяли кровь

цирюльники и лекари,

взахлеб

алела жизнь,

но время шло – густела,

речь стихла,

и распался диалог,

в опале стиля

палый лист беспалый

гнил на земле,

и ветер тучи гнал,

без света в море

догнивало солнце,

как яблоко червивое в саду,

заброшенном, угрюмом и ненужном

садовнику,

а значит – никому,

на обувь липла глина,

кипел цветами сад,

капель, весна,

надрывная, ненужная, пустая,

сквозь заросли

сочился свет,

 

будил

садовника

к труду,

и речь вдруг стала ясной,

и внятным диалог,

упругим стиль,

ну, а строфа –

безбрежной.