Месторасположение моей земли. Стихи

«АУСВАЙС»

фиолетовый берег, три домика, храм, лесок,

и покой, словно боженька выдал мне «аусвайс»:

мол, податель сего долетал до таких высот,

а потом упокоился с миром, кого-то спас.

мол, податель сего был банально убит, забыт,

обездвижен, оплакан и выброшен в добрый путь.

где смирился, ушёл с головой в безвозвратный быт.

фиолетовый берег, три домика, как-нибудь…

всё по плану, по делу, по правде, по самый крест:

и до жизни, и после жизни, и без неё.

мол, податель сего до сих пор безобразно трезв,

и живёт, и кому-то молится, и живёт.

СЕГОДНЯ

Месторасположение моей земли не случайно,

спрятана она в большой золотистой коробке.

То, что было явным, теперь становится тайным,

то, что было тягостным, теперь становится лёгким.

Вечность сидит, зажмурившись в белом сугробе,

держит в руках фонарь в виде мятной сосульки.

Я выхожу на улицу воздух руками трогать,

и замираю в центре чьего-то дня и рисунка.

Мимо проходит дерево, машет зелёной веткой,

светится на верхушке его ангел в янтарной шубе.

Шепчет мне ангел: «Главное – не говорить об этом,

главное – просто верить и всё непременно будет…

№ 16 И ДРУГИЕ

…где-то в далёком прошлом…

Первый ангел всегда улыбчив, и сквозь стекло

Он приветливо машет рукой, пролетая мимо.

И шестнадцатый номер слышит: ну здравствуй, Ло,

Что в кармане, опять обломки от Хиросимы?

Ло качает большой головой, и жуёт бамбук,

Он боится великих ангелов всех почти что.

Только первый надёжный и настоящий друг,

Угощает конфетами часто, и дарит книжки.

На пижаме у Ло нарисован сакральный знак,

Под кроватью коробка, в коробке живые души.

Ло – шестнадцатый ангел, пугливый, смешной дурак,

Любит снег, Челентано и много ночами кушать.

По команде подъём, сгустки каши, затем драже.

И собачки зелёные прыгают в коридорах.

Над обломками Хиросимы летает шерсть,

И живые души в коробке глотают порох.

А затем тошнотворный и едкий дождливый день,

Пресный ужин: на дне тарелки комочек фарша.

Ло не любит мясо, он должен спасать детей,

И бежать, что есть сил, и как можно, как можно дальше…

Гасят свет, первый ангел трубит отбой,

Очищает от солнечной кожицы мандарин.

– Всех простил, шестнадцатый, правда? Ну, Бог с тобой.

– Накорми живые души, мой Господин.

МАШЕНЬКА

Все детали сегодня важны, потому что

Будет Машенька ёлку одна украшать:

Черепашки, снежинки, солдатики, пушки

И на самой верхушке оранжевый шар.

Так спокойно, снегурка и дед краснощекий,

Ни беды, ни еды, только снег и луна.

Очень хочется праздника, пряников, сока,

И немного здорового крепкого сна.

За окошком сиротствуют город и ветер,

А на праведном небе сиротствует Бог.

На земле же хватает гробов и отметин,

Правда, в этом году было больше гробов.

Жаль, чудес не случилось, и Машеньке ясно,

Что подарки под ёлкой – родительский трюк,

Но сегодня под ёлкой дырявая каска,

И уродливый старый угрюмый утюг.

Сон приходит внезапно, целует в затылок,

Время сладкое, будто бы сахар-песок,

Предлагает на выбор: верёвку и мыло,

Или небо, разорванное под шансон,

Под весёлые вспышки и грохот кромешный.

Но за небом дорога из белых камней.

И в саду Гефсиманском молящийся грешник

Так доверчиво смотрит и плачет о ней,

О единственной маленькой глупенькой Маше,

О прощёных убийцах и добрых царях,

О смертельно здоровых и временно павших,

О земле плодородной и мёртвых морях.

И остаться бы здесь, и прилечь под оливой,

И, свернувшись калачиком, плакать о том,

Что сегодня зима и сегодня мы живы

В нашем городе-голоде полупустом.

Но часы замирают от воя сирены.

Сон уходит без боя, сдавая дома.

Маша делит людей на героев и пленных,

На сошедших с небес и сошедших с ума.

Город дышит огнём без единого шанса

Сохранить прежний вид до скончания лет.

Маша кутает ёлку в своё одеяльце

и твердит: мамынетпапынетмашинетбога…нет.

АУТИСТ

странные праздники, небо качается,

тело по улицам плавает медленно.

что-то случится, наверное, в пятницу:

мальчик Артур до сих пор ищет Мерлина.

схема известная: детство наивное

(втайне писал тебе письма). без паники,

долго качается небо фиктивное,

я – не – хочу – эти – странные – праздники!!!

лозунг в окне: дураками становятся,

плавятся буквы по ходу истории.

пятые сутки бега и бессонница.

письма хранятся в твоём крематории.

мысли и те на двоих – уравнение,

выжжены солнцем в моём подсознании,

Мерлин не жалует маленьких гениев,

он награждает их небом и манией.

давит на психику рыхлое прошлое:

дети задорные, барды, ботаники,

томные женщины, боги дотошные,

крепкие челюсти, тульские пряники.

праздники, праздники, душ формалиновый.

все пиротехники в полночь расстреляны.

мальчик Артур с головой пластилиновой

в пятницу встретит великого Мерлина.

ХРУТ

…жил, ибо ты создал, умер, ибо ты призвал…

Вот первый снег пришёл на остров Хрут,

И остров море поманил на берег.

В пустых домах захохотали двери,

А после упокоились к утру.

На небосводе сером и сыром

Висело солнце, словно белый камень,

И дерева костлявыми руками

Ловили обезумевших ворон.

«Помилуй, Боже, грешного меня», –

Монах Игнатий принялся молиться.

Ему всё чаще снились чьи-то лица,

И младший брат на линии огня.

Пришёл декабрь, жесток и нелюдим,

Он стекла бил в замёрзшем старом храме.

Монах Игнатий, потерявши память,

неделю никуда не выходил.

Творил молитву, после долго спал.

И снился брат – весёлый и свободный,

А вместе с братом – Николай угодник,

И зеркала, ведущие в астрал.

И был январь, голодный сирота,

Он в ледяной рубахе шёл над морем.

Монах Игнатий с январём не спорил.

На небосводе солнечный янтарь

Висел покорно. Теплилась свеча,

Монах Игнатий спал, творил молитву,

И видел брата с веточкою мирта:

Брат улыбался и молчал, молчал.

И был февраль, юродивый слепой,

Он обнимал рукой дрожащей остров,

Как будто сам недавно принял постриг

И шёл теперь монашеской тропой.

Последний снег укрыл дощатый пол,

Где схимник спал и видел сон о брате.

Брат прошептал: пойдём домой, Игнатий.

И сон, как отзвук колокола, смолк.

ВСЁ БУДЕТ

Лишь раз в году и раб, и господин

спешат к своим столам одновременно.

Домохозяйки, вырвавшись из плена,

С мужьями проплывают вдоль витрин.

И пьют вино старушки и спортсмены:

салют, чин-чин.

Под детский хохот режут оливье,

труба дымится, печь дрова глотает,

и Герда отправляется за Каем.

Больной, с улыбкой, поправляет плед,

как будто понял главную из тайн,

что Бога нет.

А Бог летит на синем корабле

над гордой Ригой, над мостом Нью-Йорка,

над Сомали, над фермами и фьордом,

И девочке со спичками теплей.

Промозглый ветер, кажется, надолго

приник к земле.