Горькая память

                                                                                               Когда вперед рванули танки,

                                                                                              кроша пространство, как стекло,

                                                                                              а в орудийной перебранке

                                                                                              под снегом землю затрясло…

                                                                                                                      Александр Ревич

Мой папа, Кобринский Аркадий Шмуилович, много лет не рассказывал о войне. Но, как вспоминала мама, в первые годы после возвращения с фронта он ужасным голосом кричал ночью «Огонь! Огонь!». И лишь в 1980 году, когда мы плыли на теплоходе по Волге, перед 22 июня его, как и немногих других фронтовиков, попросили выступить с воспоминаниями о войне.

Призвали папу в армию в один из первых послевоенных дней. Ему шел в это время 32-й год. В районе Девичьего поля, недалеко от начала Погодинской улицы, находится построенный в авангардистском стиле клуб «Каучук». Рядом с ним за металлическим забором, в тот июньский день 1941 года, высматривая своих близких, толпились будущие солдаты, пока еще в штатском. Мама прибежала туда незадолго до их отправки и в ответ на папин призывный крик с трудом пробилась к ограде. Оба понимали, что это может быть прощание навсегда.

Неожиданно папа вернулся домой через два дня. Удивительно для того ужасного времени, но его забраковали. Он не мог стрелять из винтовки. С молодых лет у него был поврежден и находился в согнутом положении указательный палец правой руки. Получается, что в тот момент посылать для учебы по каким-либо военным специальностям представлялось нецелесообразным. Трудно сказать, на каком уровне и кем принимались подобные решения. Но в результате папа вернулся к прежней работе.

Повторно папа был призван в 1942 году, но произошло это уже не в Москве, а в Казани, куда было эвакуировано его учреждение. На этот раз его направили в артиллерийское училище. В то время Ростовское артиллерийское училище, или сокращенно РАУ, находилось в Сталинграде, но фронт быстро приближался, и учеба продолжилась уже в Молотове, как тогда назывался город Пермь. Фактически это были краткосрочные курсы. Давали знания о подготовке исходных данных по карте, расчетах при стрельбе и немного строевой подготовки. С детства помню рассказ папы о проблемах выходцев из сельской местности республик Поволжья, которые вначале путались в понятиях «направо» и «налево». И тогда командир приказал привязать к одной ноге сено, а к другой солому. Таким неожиданным образом, с командами «сено» или «солома», шагистика улучшилась. С трудом представляю, или даже не представляю, каким образом они постигали принципы расчета при стрельбе из орудий. В папиной записной книжке сохранились записи и рисунки, сделанные в то время, когда он был курсантом 2-го РАУ. Там сохранились записи, формулы и рисунки, связанные с расчетом прицела, с зависимостью между линейными и угловыми величинами.

Но в этой же книжке были и стихи: «Будьте здоровы», «Песенка Кости Жигулева», знаменитое симоновское «Жди меня». Была и переделанная кем-то песня «Крутится, вертится шар голубой». Ей, записанной еще в середине войны, было дано название «Начало конца», и ее первые строфы звучали следующим образом:

           Крутится, вертится гад под Москвой

            Крутит звериной своей головой

            Метил, разинув голодную пасть,

            В нашу столицу скорее попасть.

А концовка была такая:

            Орды фашистские лезли в Москву

            Наши бойцы их вогнали в тоску.

            Гитлер от страха разинувши пасть

            Крутится, вертится, должен упасть.

            В панике с фронта бежал напролом,

            Прячется в доме берлинском своем.

            Но по следам мы пойдем и найдем

            Где эта улица, где этот дом».

В книжке записана и «Песня курсантов РАУ», в которой встречаются такие слова:

           Станем у орудий

            Разгромим врагов огнем своим.

Быстро приближался день выпуска из училища. Папа написал, что можно приехать повидаться перед отъездом на фронт. И мама отправилась из Казани в Молотов. Ехать с пересадками на поезде и пароходе в то время было особенно сложно. Однако все окупила радость нескольких дней короткого общения, когда папа приходил вечером в увольнительную. А на обратном пути, вновь сопровождавшемся дорожными проблемами, на пересадке у мамы украли чемодан, в котором был хлеб, главная ценность. И пришлось ей поголодать несколько дней. Иногда что-то давали соседи по вагону. Но это отдельная эпопея.

А папа отбыл на Воронежский фронт в 368-й ИПАП – истребительный противотанковый артиллерийский полк 6-й армии, где приступил к обязанностям командира взвода противотанковой артиллерии.

Но вернемся в 1980-й год. Папа долго писал и переписывал предстоящее выступление. Он описывал последний бой под Кантемировкой в январе 1943, длившийся пять суток.

«Перед нашими позициями было огромное поле, белое от снега. Наш полк 45-мм противотанковых пушек недавно занял позиции по его краю. И вот ранним утром послышался гул моторов и из-за леса, пока еще далеко, начали выползать немецкие танки. Наша задача заключалась в том, чтобы подпустить их поближе и уничтожить, открыв огонь прямой наводкой. Для этого наводчики должны хорошо видеть цель, но и наши пушки довольно быстро становятся заметными для противника с началом стрельбы. А врага нужно подпустить максимально близко, но не пропустить момент, когда он сможет первым обрушить на нас свой удар. … Бой закончился. Лежали раненые и убитые наши солдаты, валялись разбитые пушки. Белое поле стало черным от гари сгоревших и горящих таков». К сожалению, я не помню остального текста, кроме этого, врезавшегося в память.

В самом конце боя папа был ранен. Когда бой закончился, солдаты отнесли его в одну из изб опустевшей деревни. В окно он видел, как уходили остатки его батареи. Через какое-то время, уже замерзая, он увидел санитаров и, с трудом дотянувшись до окна, около которого он лежал, вывесил белую тряпку. Потом были госпиталя, операции, инвалидность.

В жизни бывают чудеса, даже во время войны. Папу готовили к отправке на долечивание в далекий тыловой госпиталь, на Урал. Об этом ему сказали заранее, и он написал маме в Казань. По счастливой случайности сокурсницей мамы по медицинскому институту, в котором она училась, была дочка генерала Иванова. Как говорится в романе Симонова, на этой фамилии Россия держится. Генерал Иванов оказался отзывчивым человеком и, будучи, если я не ошибаюсь, военным комендантом города, дал разрешение забрать моего папу с проходящего поезда в казанский госпиталь. Мама бегала в назначенный день по железнодорожным путям и искала санитарный поезд. Найдя его, она в каждом вагоне спрашивала Кобринского. Поезд уже должен тронуться, когда какой-то раненый ответил ей «Здесь», и затем появился папа с сапогом под мышкой, опирающийся на тросточку, когда-то принадлежавшую, видимо, немецкому офицеру и найденную в избе под Кантемировкой.

А до войны было много зигзагов в жизни. Приехав во второй половине 20-х годов в Москву из маленького белорусского города Чериков, папа вначале вынужден был торговать на Сухаревке, где тогда еще стояла знаменитая башня, хотя рынок перенесли уже в один из дворов. Он продавал пирожки, ружейное масло, которое ночами разливал по меленьким пузырькам. И ходил на биржу труда. В результате в 1929 году окончил курсы каменщиков, строил дома на Дорогомиловке, работал на чугунолитейном заводе «Серп и молот». Одновременно учился на вечерних общеобразовательных рабочих курсах, которые досрочно окончил, сдавая экстерном и перешагивая через класс. Все предметы он сдал хорощо, кроме русского языка, по которому получил «удовлетворительно». Старый преподаватель, ставя эту оценку, сказал ему: «Вы никогда не будете хорошо знать русский язык». И пояснил, что его нужно учить не с наскоку, а систематически. А затем, в 1932 году, профсоюзной организацией папа был направлен на курсы по подготовке в институт, после чего стал студентом Института народного хозяйства им. Г.В. Плеханова. И дальнейшая его жизнь до и после войны была связана с экономикой. А хотел быть инженером, и была у него изобретательская жилка, что проявилось в последующей работе начальником планово-производственных отделов ряда заводов, где им были сделаны различные изобретения. Недаром свой рабочий день он начинал с посещения цехов. Интерес и знание им производства я почувствовал, когда он взял меня в командировку. В то время он был начальником планово-производственного отдела завода по производству картона. На таком же предприятии мы были в Ленинграде. И папа, обсуждая с ленинградскими товарищами организацию производственного процесса на их заводе, одновременно со знанием дела объяснял мне этапы и особенности производства картона из различных исходных материалов.

Завершая эти краткие воспоминания, я хочу объяснить данное им мною название.

С папой всю жизнь оставалась горькая память о гибели однополчан. После описанного боя полк получил приказ войти в прорыв. Но оказалось, что оборона немцев была прорвана ненадолго. Немецкий фронт сомкнулся за нашими вошедшими войсками.

После войны папа только один раз ходил на встречу фронтовиков. Но к нему никто не подошел, никто не откликнулся на надпись на дощечке в его руках «368 ИПАП». Позднее папа узнал, что из окружения никто не вышел, следов полка обнаружено не было и в ближайшие послевоенные годы.

Спустя 25 лет после боя под Кантемировкой, папу вызвали в военкомат для вручения ордена Красной звезды, к которому он был представлен в 1942 году. Оказалось, что поисковиками был обнаружен сейф полка с сохранившимися в нем документами. Так была поставлена точка в истории 368-го ИПАП.