О лауреатах премии «Писатель XXI века». Марина Кудимова, «Душа-левша»

Это неожиданно: у Марины Кудимовой вышел сборник о любви. Не менее удивительно — почти все стихи в нем короткие. Обычно Кудимова затрагивает вопросы социальные, эстетические, этические и предпочитает лирико-эпический жанр, несовместимый со стихотворными миниатюрами; и вот тебе пожалуйста: книжка «Душа-левша», где большинство стихов укладывается в восемь-шестнадцать строк!
Но что значит — стихи о любви? Исповедь женщины, желающей выговориться, выразить свои настроения — от радостной взволнованности до жалоб, взывающих к читательскому сочувствию?
Нет, поклонникам «альбомной лирики» здесь делать нечего. Сказать, что у Кудимовой стихи о любви — ничего не сказать. В ее стихах — любовь как судьба. От этой любви нет спасения, без этой любви нет жизни, нет счастья — даже если она и приносит страдание. Любовь не отпускает поэта для погружения в литературную «работу над темой», для художественного оправдания совершенных грехов («Как предается мир истошным наслаждениям, / Так предавалась я всеведенью греха»), она — не повод к творческим исканиям в «лирическом ключе», не просто задание «овладеть чувством и выразить его» (хотя этим прекрасным «заданием» от века веков занимается поэзия); соответственно, и стихи не уступают места самозабвенной любви, когда, пользуясь строкой Кирилла Ковальджи, наступает «пора невозможности слов». Здесь крылатая пушкинская фраза — «Есть время для любви, / Для мудрости — другое», — не работает. И любовь и стихи у Кудимовой — равноправны, друг без друга невозможны, идут единым жизненным потоком. Ни одного случайного, необязательного слова, более того — не устаешь удивляться лексическому богатству, непредсказуемости оборотов, культуре письма. Язык поэта насквозь литературен (я нахожу в нем и отголоски Золотого, и, особенно, Серебряного века — Блок, Ахматова, Тарковский как один из последних его представителей; и народную песню, и частушечные мотивы, и «тихих лириков»...), однако слово «литература» здесь не синоним «книжности», «литература» — органически присущая автору живая, образная речь; я добавил бы — взволнованная — если бы не взвешенность каждой фразы. Стихи ритмически разнообразны (иногда поэт позволяет себе и ритмический сбой; бывает, что движение одного стихотворения, перекрестно зарифмованного, словно бы вдруг замедляет, почти до остановки, парно зарифмованная строфа), а рифмы настолько естественны, будто пришли сами по себе и устроились в стихе как единственно возможные (от простых глагольных до, можно сказать, авангардных: «бастионах — ребенок», «луг — букв», «аргонавты — правды», «тирад — театр», «оба родня — оборотня» и так далее).
Что интересно: в стихах Кудимовой — одновременно и выверенность каждого слова и мгновенность душевного порыва, — как если бы все написанное родилось сразу, в окончательном виде. Несомненно, в них много боли, но автор не перекладывает ее на читателя — все берет на себя. От языка кудимовских образов — словно и дышишь иначе: глубже? свободней? учащенней?

А как остро выражена потребность в тепле искренности и надежности, — и далее, в двух последних строках — невероятная метафора внутреннего холода, расставания:

И вместе с тем — автор то тут, то там роняет слегка затушеванную «рассудочную» самоиронию:

Да и само название книги — не самоирония ли?
Пожалуй, все же вернусь к началу моего разговора: да, это стихи о любви, об этой переполняющей душу загадке, о том, что дает нам возможность познавать мир, другого человека, самого себя… А может, и вправду возможны такие часы, когда наши «несостоявшиеся» «вдруг становятся сродни» и когда «боль отболелая», всех объединив, позволит нам «со всеми сразу быть / И всех оплакивать»?.. В этом смысле, возможно, и уместно понимать непримиримое «Доверяю себе, непростившей»: непрощение у Кудимовой — нежелание освобождать свою душу от тех, кто был ей дорог, потребность продолжать с ними диалог. Они — неотъемлемая ее, души, часть. («И тех, кого любил, / Я разлюбить уже не в силах!» — восклицал Давид Самойлов…). Такие стихи мог написать только мудрый, много переживший, много осознавший человек; не порывистый, не эгоистичный, не спешащий жить и чувствовать: глубокая река не шумит, глубокие чувства не допускают скороспелых и быстротечных эмоций. Ну а что касается теоретически возможной потребности в повышении градуса стиха… пожалуй, тут Кудимова могла бы повторить за Чеславом Милошем: «Я слишком ценю стиль, чтобы рисковать». Поэт не оглушает нас криком души: достаточно сдержанного, негромкого тона:

Все стихотворения в книге написаны горячим сердцем. Ни одно из них на последнем слове не смолкает: звук длится и в тишине, вибрации не утихают, сердце стучит, сохраняется тепло дыхания.