Сергей Бирюков

Звуковая парабола. О Вознесенском пунктирно

«Прямая короче. Парабола круче!» — написал в начале своего пути Андрей Вознесенский. И остался верен этой максиме до конца.
Его вихревая поэзия затягивала в свою орбиту поэтически настроенных  молодых людей не только на тогдашних просторах Союза, но и по всему  земному шарику, по которому Андрей прокатился со свистом.
Вспоминаю, как в 1997 году встретился в Канаде с одним американским  поэтом по имени Бурль, возраста примерно моего, слишком за сорок. И он  процитировал мне «Я — Гойя!» Запомнил со слуха, когда Вознесенский читал  в Америке.
Звуковая парабола Вознесенского.
В памяти возникает московская афиша: «Андрей Вознесенский — Родион  Щедрин. Поэтория». Это было в Концертном зале консерватории. Хор под  управлением Клавдии Птицы, Людмила Зыкина. И 35-летний Андрей в  водолазке и свитерке. То хор подхватывает его распевы, то он передает  свой распев Зыкиной. А мы в зале повторяем шепотом, потому что уже знаем  наизусть эти звуковые метафоры.
Или позже, когда на спектакле «Антимиры» таганские актеры размножали своими голосами эти метафоры…
Или на спектакле-репетиции «Берегите ваши лица» (не был разрешен, видели  единицы, среди которых посчастливилось оказаться). Здесь вообще  творилось невероятное. Посреди зала стоял стол, за которым сидели Любимов и Вознесенский. Я сидел прямо за ними, чуть сбоку.
На сцене как будто висела в воздухе металлическая конструкция,  представляющая собой нотные линейки, на которых вместо нот расположились  актеры. Ударная нота — Высоцкий с гитарой. Помимо песен на стихи  Вознесенского, он пел и свою «Охоту на волков». Актеры читали в особой  таганской манере (не актерской, близкой к поэтической, сказывались  контакты с Вознесенским, а он в свою очередь написал на стене в кабинете  Любимова: «Все богини как поганки перед бабами с Таганки» — это была  истинная правда!).
Любимов, однако, останавливал репетицию и делал замечания, кроме того, в  спектакль включался, согласно замыслу, Вознесенский. Его подкаты,  западения, резкая смена модуляций — звук, усиленный микрофоном, летит по  параболе к сцене, а от сцены — встречный — звук летит в зал. Здесь  происходит звуковая сшибка! Конфликт, напряжение этого спектакля,  невыпущенного к зрителю, однако созданного, сотворенного на наших  глазо-ушах!
Между тем в отдельном городе Тамбове некий молодой человек лет 18–19,  артист молодежной театральной студии и по совместительству молодой поэт —  лучший исполнитель стихов Вознесенского. Настолько, что одно время  вполне удачно копировал голос и саму манеру чтения: «Я Андрей, а не  имярек!» Благо Андрей появлялся время от времени на телеэкране, а фирма  «Мелодия» выпустила объемный диск, который многократно прослушивался.
Звуковая парабола Вознесенского безусловно преобладала даже на фоне ярко  представляющих свою поэзию в звучании: Ахмадулиной, Евтушенко,  Межирова. Из поющих поэтов — бардов — с ним мог сравниться только  Высоцкий. Собственно наблюдалась даже определенная соревновательность  между Вознесенским и Высоцким. Они были безусловно ведущими голосами  поколения. Битлы меркли перед напором русских отчаянных лириков. Эти  голоса пробивали и железный занавес, который, кстати, был двусторонний.
В самом поэтическом пространстве 60-х-70-х годов явно недоставало  соревнователей. Им было не выйти из невольного подполья. А Вознесенский  молил: «Мы научили свистать пол-России. Дай одного Соловья-разбойника!»  или:
Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной,
пошли мне господь второго,
чтоб вытянул петь со мной.
Господь, может быть, и посылал, но социум был непробиваем. «Второго  Вознесенского нам не надо!», не обинуясь, сказали мне в прогрессивнейшем  журнале «Юность» в 1979 году. Зато 150-й имярек был очень нужен! Слава  богу, хватало ЧЮ…
Несмотря на столь «лестную» характеристику, выданную автору этих строк в  журнале, с Вознесенским я не был лично знаком вплоть до конца  80-х-начала 90-х. Может быть даже это случилось в 91 году, когда мы  обменялись книжками, он подписал мне толстенькую «Аксиому самоиска», а  ему — тоненькую «Музу зауми».
В то время голос его продолжал звучать, хотя в нем уже чувствовалась  усталость, как бывает усталость металла. Позднее это оказалось  необратимо…
…В 2003 году Россия была главным гостем Франкфуртской книжной ярмарки.  Там мы вновь пересеклись. Российская экспозиция занимала несколько  этажей. Я был наверху, когда прибежал Миша Бузник и повлек меня в нижнее  фойе, по дороге объясняя, что у Вознесенского отказал микрофон, с  которым он был все-таки слышен… А людей столько, что надо как-то  продолжить… Миша предложил выход: за Вознесенского должен был читать я.
Мы подошли — Андрей Андреевич приветливо улыбнулся, шепотом сказал:  «Почитаете…», то ли спрашивая, то ли утверждая… Я ответил, определили  стихи… Я давно уже читал в собственной манере, не напоминающей манеру  Вознесенского. И здесь читал так, как будто принимал эстафету… Через  некоторое время удалось восстановить микрофон. Вознесенский назвал меня,  и мы стали читать вместе: он в микрофон, я — без техники. Читали в том  числе «Не славы и не коровы». Затем я, все более приглушая голос,  постепенно отошел в тень звука. И уже А. А. один общался со своими  читателями. В это время на противоположной стороне фойе появился Василий  Аксёнов, помахал рукой и сказал: «Старик, прорезался голос!».  Действительно, голос поэта в сотрудничестве с микрофоном как-то  постепенно окреп… Хотя и чуть громче шепота, но вознесенские интонации  тоже еще работали… После вечера Вознесенский, оставшись в кругу друзей,  произнес эту строчку: «Повесился голос», возможно родившуюся ранее. Но  здесь это прозвучало особенно остро…
И для меня так сложилось, что звуковая парабола Вознесенского оказалась  прочерчена в пространстве / времени от зала Чайковского до фойе  Франкфуртской ярмарки…

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера