Семён Каминский

Шоколадка. Рассказ

У  него всегда легко и быстро образовывались подружки. Нет, вы не  понимаете: никаких любовных отношений с ними не было, речь идет именно о  по-друж-ках. Чтобы общаться. Дружить. И не надо хитро улыбаться. Я  говорю — дружить. Так иногда бывает… Тех, с кем образовывались близкие  отношения, было гораздо меньше. И с ними было совсем нелегко. Вернее  говоря, трудно. Пара неудачных влюбленностей, жена, развод… Но это  случится потом. А пока есть двухкомнатная родительская сталинка на пятом  этаже, под окнами которой в узком дворике еще сидит на ступеньках перед  подъездом его угловатая юность — чему-то верит, на что-то надеется и не  совсем внятно распевает под гитару про то, что «надоело говорить и  спорить, и любить усталые глаза».
А мы говорим сейчас исключительно о Венькиных подружках. Точнее, об  одной из них — Аленке, школьной еще подружке, самой близкой, самой  заслуженной. Полненькая, миловидная, с длинными густыми черными волосами  и широкими бровями. Донельзя отзывчивая и хронически переживающая по  разным поводам, главным из которых был ее почти безответный роман с  абсолютно противным и даже кретинистым, по мнению Веньки, парнем по  имени Эдик. Причем эта «почти безответность» Аленкиного романа  заключалась в том, что Эдик изредка появлялся у нее на часок, чтобы  переспать с нею, совершенно не скрывая, что гуляет еще с двумя чувихами,  а жениться уверенно собирается на третьей.
Однажды, когда Венька болел какой-то очень уж пакостной осенней  простудой, Алена пришла его проведать. Притащила большую шоколадку  «Аленка» в заманчивой глянцевой обертке и долго сидела у постели  больного, подробно рассказывая перипетии их отношений… ну, с этим своим  козлом. Расплакалась, конечно. Крошечным-крошечным платочком (мокрая  серая тряпица) все пыталась унять слезы и вытереть свой великоватый  раскрасневшийся нос. Он утешал ее как мог, встал со своего дивана (горло  смешно завязано пятнистой маминой косынкой), распечатал шоколадку и  стал Аленку угощать. Та, всхлипывая, сначала сопротивлялась, есть  шоколад не хотела (я же тебе его принесла — ты же больной!), но он  объяснил, что у него и так сильно болит горло (вот видишь, — потрогал  косынку) и пока вообще есть не хочется, тем более — сладкое. Короче,  Аленка потихоньку стала отламывать от плитки один кусочек за другим,  есть и рассказывать… и опять отламывать, и опять рассказывать. В общем,  успокоилась. И съела всю шоколадку.
Венька подумал, что Аленка пришла проведать его, а помощь-то, выходит,  была нужна ей самой. Чтобы окончательно ее подбодрить, он несколько раз  завел стоящую на тумбочке мамину музыкальную шкатулку в виде рояля,  которая повторяла «Танец маленьких лебедей».
На прощание Аленка облегченно вздохнула, скомкала хрустящую фольгу от  шоколадки в потный кулачок и, пожелав ему  «выздороветь-и-больше-никогда-не-болеть!», удалилась из сталинки в  моросящий осенний сумрак.




*   *   *

 


Побелка на потолке потрескалась много лет назад. Если  пристально, час за часом, туда смотреть, трещинки складывались во  всевозможные узоры: от сетки марсианских каналов до парусной оснастки  романтической бригантины, уплывшей в беззаботное прошлое…
Венька лежал навзничь на скрипучей кровати и старался не шевелиться. В  коридоре, на столе у медсестры, негромко хрипела обшарпанная корейская  магнитола:

 


Осень, в небе жгут корабли,
Осень, мне бы прочь от земли…

 


За стенами действительно хозяйничала очередная осень. И снова сильно болело воспаленное горло.
Уже давно отгремели и затихли перестроечные залпы, под аккомпанемент  «Лебединого озера» бесславно провалился августовский путч, и город, в  котором жил Венька, стал нешуточной ареной боев за постсоветские  богатства. Население оперативно разделилось на две основные группы: тех,  кто эти самые богатства во всю дербанил, беспощадно воюя между собой, и  тех, кто пытался пережить разруху более мирными способами. Венька попал  на службу к первым, хотя по натуре явно относился ко вторым. Окончив  школу, а потом не очень престижный институт, он переквалифицировался в  бухгалтера — и как будто не прогадал. Должность главного бухгалтера в  компании, торгующей импортной мебелью, быстро сделала его вполне  состоятельным человеком. Правда, машину, даже подержанную, он так и не  купил, но в любой еде и одежде мог себе не отказывать, что в то время  значило немало.
Женился Веня на третьем курсе, да только жена, бойкая дивчина из  параллельной группы, начала погуливать уже через год после свадьбы.  Развели их быстро — сыграла роль сумма в конверте, оставленном Веней на  столе у заведующей загсом. Теперь уже бывшая жена ничего от него не  требовала: у нее имелся любовник с неплохой квартирой и всем прочим.
В момент разъезда с женой все и произошло. Сначала в офис фирмы  нагрянула юная, недавно организованная, но уже довольно кусачая,  налоговая милиция в сопровождении ОМОНа. Собственно к Вене, — а точнее, к  Вениамину Дмитриевичу, — никаких претензий у них вроде не имелось. На  фирме все было схвачено и без него, он лишь подгонял дебит-кредит по  определенной схеме. Но, когда одного из владельцев вывели из кабинета в  наручниках, стало ясно, что схема кого-то перестала устраивать.
А на следующее утро на допрос вызвали и главного бухгалтера.  Следователь, нагловатый молодой парень, сунул Вене под нос показания  владельца. Тот утверждал, что ни о каких нарушениях знать не знал, а все  «преступные схемы», если они были, разработал именно бухгалтер, и сам,  видимо, на этом наживался. Затем следователь неожиданно перешел на  дружеский тон и доверительно сообщил, что их фирмой интересуются  «определенные люди» — в этом, мол, и дело. Он, следователь, может все  замять и даже сделать так, чтобы «вы, Вениамин Дмитриевич, остались  работать при новых хозяевах», но для этого нужно «воспользоваться  запасами компании, о которых вы наверняка знаете, и доставить их мне».  На бумажке возникла сумма, во много раз больше всего того, что  когда-либо имелось у Вени. О «запасах» же он, увы, не знал ничего.
Арестовали Веню в том же кабинете — оказывается, ордер уже имелся. Он  пытался вспомнить кого-то, кто мог бы помочь. Но часть друзей и знакомых  уехала из города, а след других затерялся. Звонить был некому.
Одного дня в КПЗ Вене вполне хватило для того, чтобы еще яснее понять,  зачем он там находится. Два дюжих соседа заставили его спать на  цементном полу прямо у двери, из-под которой тянуло сырым холодом. Утром  снова был допрос. Но за ночь Веня не вспомнил о «запасах», да и не мог  вспомнить, так что все продолжилось. На третьи сутки, после очередных  издевательств и насмешек, тучный сокамерник, по кличке Шайба, неожиданно  запрыгнул к нему сзади на плечи. Веня попытался его сбросить, но внизу  спины что-то хрустнуло, и они оба оказались на полу.
— Очевидно, смещение диска, — сухо сообщил после осмотра тюремный врач,  не сделав никаких анализов. — Отлежишься, и должно пройти.
Так Веня попал в местный лазарет. Ему повезло: других лежачих больных  там не было. Следователь пришел и сюда, чтобы напомнить, что «все  зависит только от тебя, а то сгноим до суда». По имени-отчеству он  больше не обращался. В лазарет приходила очень постаревшая и осунувшаяся  мать. Шепотом умоляла Веню, «отдать этим скотам все, что они хотят».
Через неделю боль в спине чуть поутихла. По крайней мере, можно было  найти лежачее положение, в котором она почти не ощущалась. Но наступить  на правую ногу Веня толком не мог. И горло разразилось нудной, привычной  с раннего детства болью — ночи на полу в камере явно не прошли даром.  Однако сегодня врач сказал, что лечение окончено. Завтра его снова  отправят в камеру…
Со скрипом открылась грязно-белая дверь. Плотная женщина в красивой  разноцветной ветровке протиснулась спиной внутрь, продолжая что-то  объяснять медсестре. Наконец, она вошла.
— Веньчик! О господи, ты меня узнаешь?
Аленка… Она располнела еще сильнее, но лицо, как ни странно, не слишком  изменилось (на лоб спадали те же черные волосы, и так же разлетались в  стороны эффектные брови).
Он сказал что-то малозначительное, но школьная подружка, похоже, даже не  расслышала. Присев на табуретку, она затараторила сама. Оказалось, что  Аленка теперь живет в Израиле. После того как Эдик женился на еврейке  (как выяснилось, чтобы уехать в страну обетованную), она решила сделать  то же самое и с той же целью. Мужа звали Гарик, и в Израиле у него  оказались зажиточные родственники, так что переезд прошел без проблем. У  них есть сын, «уже совсем взрослый». Несколько дней назад Аленка  приехала на родину повидать своих и совершенно случайно встретила на  улице Венькину маму. Пара взяток в валюте «правильным людям» — и вот она  здесь.
— Какой ужас! — приговаривала Аленка. — Что они с тобой сделали? Но  ничего — они боятся сор из избы выносить, я знаю! А у нас в Израиле  связи хорошие: мы там такой шум поднимем — им мало не покажется. Про  тебя и газеты напишут, если надо. У тебя же вроде были евреи в роду?  Нет? Ничего, что-нибудь придумаем. Я уже договорилась: тебя в палате  подержат, пока я порешаю… А с горлом что? Ах ты, бедненький… Слушай, ты  давай, как только выйдешь, сразу же на еврейке женись. У меня и  кандидатура есть — двоюродная сестра мужа, познакомлю. Она пока еще  здесь… Сейчас быстро можно брак оформить, получить документы — и к нам.  Там тебя от любых болезней вылечат. Там же ме-ди-цина, а не это!.. Что?  Будет тебе фото. Ну, не красавица, зато готовит хорошо — я ела!
На слове «ела» она о чем-то вспомнила и сунула руку в карман ветровки.
— Вот — специально купила по дороге.
И перед Веней возникло нарисованное на заманчивой глянцевой обертке  простенькое лицо девчушки в платочке: вид у «Аленки» остался, на  удивление, прежним. Он повертел шоколад в руке, но есть не мог — саднило  горло.
— Что? Как не будешь?!. Ладно, я только кусочек откушу…
Аленка развернула шоколадку, и вдруг, совершенно неожиданно, на ее глаза  навернулись слезы. Словно у нее закончился завод — как в той старой  маминой шкатулке. Аленка теперь совсем по-детски всхлипывала, и нос ее  снова стал красным и большим. Выяснилось, что на самом деле в Израиле ей  совсем не так сладко. Состоятельные родственники им давно уже не  помогали, а устроиться на нормальную работу было совсем нелегко. Муж  вкалывал на вшивом заводике, а она присматривала за детьми в разных  семьях за какие-то несчастные шекели. Ее сыну предстояло служить в  армии, чего она очень боялась. А еще ее раздражали вечно кланяющиеся  «пейсатые» евреи-ортодоксы в черных шляпах, которые жили рядом с ними…
Шоколадка закончилась, но настроение у Аленки улучшилось, и она  перестала хлюпать носом. Прощаясь, она наклонилась и чмокнула Веню в  небритую щеку. Он попытался привстать, но от резкого движения боль тут  же пронзила спину и ушла в ногу.
Аленка вздохнула и, зажав в руке обертку, попятилась к двери. А в  Венькиной голове отчетливо зазвучали последние аккорды лебединого танца.  В этом месте мелодия обычно смолкала на полуобороте, а при новом заводе  резво начиналась сначала, повторяя тот же фрагмент.
Уже приоткрыв дверь, Аленка ойкнула и снова полезла в карман:
— Забыла… — улыбнулась она, и на свет появилась вторая «Аленка» — полная  копия съеденной. — Я так и думала, что опять съем, вот и купила  запасную — держи!
Она положила плитку на пыльную тумбочку и скрылась в коридоре.
Мелодия в голове нерешительно замерла. Старая шкатулка сбилась с  привычного ритма, и теперь было совершенно непонятно: какие ноты  послышатся, когда ее опять заведут?

 


К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера