«Приличенск» – город и мир Юлия Мартова

    Что знали (а, пожалуй, и знают) о Мартове те, кто профессионально не связан с историей?  Спросите об этом на выбор  десять «рядовых» читателей. В лучшем случае, один или двое припомнят, что речь, видимо, идет о некоем  деятеле, который еще при создании социал-демократической партии спорил с Лениным о не совсем ясном теперь 1-ом параграфе ее устава. Вот и все. А Мартов был высоконравственной личностью, глубочайшим умом, выдающимся политическим деятелем эпохи русской революции – редчайшее сочетание. По свидетельству многих совершенно разных людей, он являл собой человека кристально чистой души, ничего не искавшего для себя лично, совершенно не обуреваемого властолюбием, презиравшего демагогию, интриги и ложь.

     Многое, если не всё, начинается в раннем возрасте. В детстве Юлий Цедербаум     (будущий Мартов) придумал фантастический город Приличенск - мир, построенный на началах правды, любви к ближнему, справедливости и добра. Всякий, кто считал себя жителем Приличенска, должен был жить по его законам. Сам юный Юлий безоговорочно и навсегда принял их. Приличенск  остался для него моральным прибежищем на всю жизнь. Политической деятельностью Мартов начал заниматься еще в студенческие годы  и уже в 1892 г. был арестован. Его сослали в Вильно...

    И уже в это время произошло  событие, которое ярко высветило сущность личности Мартова. За  распространение антиправительственных листовок полиция арестовала нескольких товарищей Мартова по политическому кружку. После долгих допросов один из них - Александр Ризенкампф - не выдержал и показал, что прокламации получал от Мартова. Мартова, естественно, арестовали. Когда через несколько месяцев арестованных выпустили, узнавший обо всем Мартов, встретив Ризенкампфа, тем не менее  приветствовал его. Потрясённый Ризенкампф, плача, бормотал: «Юлий Осипович, голубчик, ведь я же выдал вас на распятье, на крест».

Позднее, вспоминая об этом случае, Мартов писал: «В его (Ризенкампфа - Авт.) падении я увидел, прежде всего, доказательство того, насколько мы все вышли неподготовленными, невооружёнными на путь манившей нас борьбы». А в 1921 г. в письме к своему другу П. Аксельроду Мартов с осуждением напишет о психологии людей, абсолютно не способных понять других. В этом было одно из отличий его характера и ума от ленинских. Ленин чаще всего стремился сокрушить и действительно сокрушал идейного противника. Мартов, напротив, стремился убедить или переубедить.

     Широко известна фотография, на которой - семь молодых людей. За небольшим столиком - трое: в центре - Ленин, рядом с ним Г. Кржижановский и Ю. Мартов. Это члены созданного в 1895 г. Лениным и Мартовым «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (название дал Мартов). По воспоминаниям близкого тогда к Ленину А. Потресова, Ленин любил Мартова, «говорил о нем с восхищением».  Развернуть широкую деятельность  «Союзу» не довелось. Члены его вскоре были арестованы. Мартова сослали в Туруханск. После отбытия ссылок Ленин и Мартов фактически неразлучны. Вместе (к ним присоединился А. Потресов) они издавали заграницей газету «Искра». Но на II-м съезде РСДРП  (1903г.) Мартов разошелся с Лениным по ряду вопросов (в том числе в вопросе критерия партийного членства) и в октябре 1905 г. вернулся в Россию.Там полыхала  революция, и Мартов принял в ней активное участие, он был  членом исполкома Петербургского Совета  рабочих депутатов.

     В 1906 г. Мартова выслали заграницу. Эмигрантство, оторванное от родных корней, всегда порождало разногласия, раздоры и склоки, что не обошло и партийную жизнь. Раскол, особенно инициируемый ленинцами, приобретал все более и более острый характер; нередко доходило до откровенной брани, даже и по мелким вопросам. Позднее Мартов писал своему близкому другу Надежде Кристи, намеревавшейся ехать в Россию: «Будет полезно, если Вы расскажете при этом, какой травле мы здесь со стороны ленинцев,Троцкого и т.д. подвергаемся именно за то, что не возводим раскол в цель».

   Летом 1914 г. мир потрясла война. Социал-демократия раскололась.Часть заняла  прямо «оборонческие» позиции  (защита своей страны), часть осталась верна миру, интернационализму. Ленин стоял еще левее. Он призывал к пораженчеству своего правительства и превращению войны в гражданскую. Мартов отверг этот призыв. Он выступал за скорейшее окончание войны, за немедленный демократический мир.

    Февральская революция в России грянула неожиданно. Русские политические эмигранты, находившиеся в Швейцарии, рвались домой. Но как попасть туда? Союзные  правительства заблокировали путь на родину эмигрантам - противникам войны. Немецкие власти пропускали всех. Это был Мартов, кто подал мысль проезда в Россию через Германию. Но, во избежание кривотолков, он считал необходимым осуществить такой переезд посредством обмена русских политэмигрантов на германских и австрийских пленных. Ленин первым  воспользовался предложением Мартова, но не стал долго дожидаться формальных соглашений. Уже 2-го апреля 1917 г. его группа прибыла в Петроград. Мартов  же оказался в Питере только 9 мая. «Его и приехавших с ним, - писал он  Н. Кристи, - встречали  тысячи рабочих и солдат со знаменами, ждали на перроне и на площади». Звучали оркестры, приветственные речи, раздавались овации, были  горячие объятия. Однако Мартова не оставляло чувство, что «революционное великолепие - на песке, что не сегодня-завтра что-то новое будет в России - то ли поворот крутой назад, то ли красный террор каких-нибудь полков, считающих себя большевистскими, но на деле настроенных просто пугачевски».

    Одним из первых Мартов понял угрозу возникновения большевистского  «диктаторства» в создании так называемой «партии нового типа», подчиняющей «массу» вождям. В этом и был смысл его борьбы по вопросу об уставе партии на II-м съезде РСДРП в 1903 году. Ленин рассчитывал строить партию «вертикально», с тем, чтобы по этой «вертикали» шло подчинение деятельности партийных «низов» лидерам, «вождям». Мартов хотел создать партию «горизонтально», что исключало бы «вождизм» и создавало возможность для свободных дискуссий. Для Мартова в понятии «социал-демократия» вторая его часть значила не меньше, чем первая. Он был политиком соглашения, компромисса, коалиции. Но он отвергал коалицию с буржузией и выступал за коалицию левых сил (в том числе и большевиков) - своего рода народный фронт. Не все, в том числе и среди меньшевиков, разделяли взгляды Мартова. Некоторые упрекали его даже в пособничестве большевизму. Они (например, меньшевик А. Потресов) считали, что коалиция без представителей буржуазных партий, прежде всего кадетов, невозможна. «Мы не можем скинуть со счетов нашего естественного союзника, данного нам историей, - писал Потресов. - В стране, которая страдает от недостаточности капитализма, нельзя  говорить, что буржуазия раньше, чем она упрочит порядок, уже вся перешла в лагерь контрреволюции».

     Может быть, это было и верно, но не учитывало конкретной политической ситуации, выражавшейся, во-первых, в факте радикализации масс, в  экстремистской психологии их определенной части, отторгавшей «цензовиков»    (буржуазию) и, во-вторых, в реакционности значительных ее кругов. Коалиция социалистов с кадетами, существовавшая с мая 1917 г., исчерпывала себя, а после  корниловского выступления (конец августа) уже не имела  поддержки. Идея Мартова состояла в том, чтобы, исключив тех кадетов, которые были скомпрометированы политическими контактами с корниловцами, создать  однородно-социалистическое коалиционное правительство. Это позволило бы осуществить реформы, обеспечивающие широкую поддержку народа. «После Корнилова, - писал Мартов, - демократии следует освоиться с мыслью, что ей одной должна принадлежать власть в государстве... без этого она не добьется мира, не справится с экономической разрухой, не одолеет своих контрреволюционных врагов...»

     Но шла острейшая политическая борьба. В этой борьбе и левые, и правые рассчитывали использовать собственные возможности. Партийный эгоизм правил бал. Один из самых умных политиков России эпохи революции кадет В. Маклаков впоследствии (в 1923 г.) писал, что ошибкой многих умеренных политиков была враждебность к социализму вообще. Они, считал Маклаков, не хотели понять, чего добивается «разумный социализм», поскольку видели его только в ленинском выражении и исполнении. Между тем на Западе многие политические деятели уже тогда принимали социализм и социал-демократию как государственное, национальное движение. Ленин отвергал идею Мартова, так как понимал, что в лево-коалиционном, однородно-социалистическом правительстве ему и его партии не гарантирована решающая роль, а иная его, по-видимому, мало интересовала.

     Октябрьский переворот 1917 г. стал для Мартова  ударом: пролетариат, в «классовое сознание» которого он верил, пошёл за большевиками. Захват власти, который осуществили большевики, Мартов назвал «отвратительным». В письме к П. Аксельроду он писал: «Самое страшное, что можно было ожидать, свершилось - захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее безумные люди, стоя у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки».

    И Мартов боролся. Даже в тот момент, когда Зимний дворец уже должен был пасть, он, выступая на 2-м съезде Советов, отчаянно призывал большевистских вождей остановиться, прийти к соглашению со всей революционной демократией, с другими социалистическими партиями, чтобы избежать гражданской войны и предотвратить гибель демократических завоеваний в России. Тщетно. Когда Мартов уходил со съезда Советов, его остановил молодой большевик И. Акулов:

«А мы думали, - сказал он, - вы будете с нами». Мартов помолчал минуту, затем ответил: «Когда-нибудь вы поймёте, в каком преступлении участвовали».

     Победителей уже ослепил блеск неожиданно лёгкого успеха и безраздельной власти. Через несколько дней после Октябрьского восстания Лев Троцкий заявил:

«Мы взяли власть. Всякая власть есть насилие, а не соглашение».

     Это было как раз то, что отвергал Мартов, для которого власть являлась соглашением, а не насилием. Но Ленин назвал тогда Троцкого «лучшим из большевиков».

     Мартов  решительно выступал против  роспуска Учредительного собрания, против Брестского мира как акта, разрушавшего Россию, против, как он писал, «правительства кумовьев». Он был первым, бросившим обвинение Сталину. В апреле 1918 г. в газете «Вперед» он  напомнил, что в 1907 г. Сталина исключили из партии за прямую причастность к экспроприациям (фактически грабежам), тогда уже запрещенным руководством партии. Сталин оправдывался тем, что исключала его якобы  низовая ячейка меньшевиков, а он принадлежал к большевикам. Так называемый Ревтрибунал печати вынес Мартову порицание. На большее в то время Сталин не мог рассчитывать, но доживи Мартов в России до 30-х гг., приговор  был бы совсем иным...

    На протяжении всей гражданской войны, стремясь отвратить торжество реакционных, реставраторских сил, Мартов пытался «выправить революцию», выправить в непримиримой, но только политической борьбе с большевистским режимом. «Мы, - писал он, - за преторианско-люмпенской стороной большевизма не игнорируем его корней в русском пролетариате, а потому отказываемся организовывать гражданскую войну против него».

     В вооружённой войне  и терроре Мартов видел только новые ужасы уничтожения людей. В знаменитом обращении «Долой смертную казнь!» он писал:

«Гражданская война всё более ожесточается, всё больше в ней дичают и звереют люди, всё более забываются великие заветы человечности, которым всегда учил социализм. ...Не могу  молчать! - воскликнул великий старец Лев Толстой при вестях об ежедневных казнях по приговорам столыпинских судов. Рабочие России! И вам не велел молчать Лев Николаевич в ту минуту, когда палач снова стал центральной фигурой русской жизни!.. Нельзя молчать! Во имя чести рабочего класса, во имя чести социализма и революции, во имя долга перед родной страной, во имя долга перед Рабочим Интернационалом, во имя заветов человечности, во имя ненависти к виселицам самодержавия, во имя любви к теням замученных борцов за свободу - пусть по всей России прокатится могучий клик рабочего класса: «Долой смертную казнь! На суд народа палачей-людоедов!»

      Друг Мартова меньшевик Р. Абрамович вспоминал, как на заседаниях ВЦИК Мартов, ссутулившись, хромая (он хромал с детства), тяжело кашляя от туберкулеза гортани, шёл на трибуну. Исхудавшее лицо, высокий лоб, чудесные глаза (когда-то в шутку молодой Ленин называл Мартова «христосик»)... Он «хрипел что-то не совсем внятное, обращаясь к Ленину. А Ленин смотрел в сторону, чтобы не встретиться глазами со своим бывшим самым близким другом».

     В сентябре 1920 г. Мартов покинул Россию и уехал в Германию. Через сорок лет, в разгар «оттепели», писатель Эммануил Казакевич в рассказе «Враги» представил этот отъезд неким тайным делом Ленина, якобы стремившегося спасти Мартова от рук всесильной ЧК. Но Мартов выехал из России легально как представитель ЦК меньшевиков в Интернационале. Возможно, в большевистских верхах решили выпустить Мартова, лишив своего давнего противника «венца мученика», а, может быть, и рассчитывая, что он - непримиримый противник иностранной интервенции против Советской России - смягчит позицию «империализма» по отношению к большевистскому режиму.

      В Германии, на съезде немецких социал-демократов в Галле (ноябрь 1920 г.), Мартов, клеймя «умственную отсталость большевиков», оставался противником возобновления  интервенции и всякой вооружённой борьбы с Советской Россией.

«Партия меньшевиков, - писал он, - не желает насильственного ниспровержения большевистского режима. Она рассчитывает на эволюцию, на внутреннее перерождение большевизма». Последние статьи Мартова (часть их вошла в книгу «Мировой большевизм») свидетельствовали о его значительной эволюции, сопровождавшейся освобождением от некоторых укоренившихся догм и схем. Выправить большевистское «искривление» революции так и не удалось. На социально-политическом горизонте ясно вырисовывалась диктатура бонапартистского типа. И Мартов постепенно приходил к мысли о необходимости для России не социалистического, а демократического этапа. По-прежнему твердо отвергая большевизм, он предлагал  новую альтернативу: демократическую республику, порядок, основанный на законе. В издаваемом им «Социалистическом вестнике» он писал (1922 г.): «Восстановление разрушенного русского народного хозяйства будет осуществляться на капиталистических основаниях. Это наиболее рациональный путь. Но этот путь и будет питать социалистическую идею - идею свободы и апофеоза трудового начала».

     Один из близких тогда к Мартову людей - Д. Далин - вспоминал: Мартов продолжал писать, дискутировать, страстно ловил сообщения, даже слухи из Москвы. Но бывало, и всё чаще, в разговоре вдруг замолкал и, как бы забыв о собеседнике, поникал головой и закрывал усталые глаза. «Были тогда в воздухе и отчаяние, и безнадёжность - и раскрывалась страшная бездна».

     Нередко утверждают, что Мартов был «Дон-Кихотом» революции, что в его политике содержались элементы оторванной от российской действительности  идилличности и иллюзорности. Тогда как политика и деятельность Ленина в значительной степени отражали традиционную русскую реальность. И потому  «линия» Мартова изначально была обречена на неудачу. Неужели в этом правда? Неужто «донкихотством» на самом деле был «мартовизм», открывавший пусть трудную, но возможность более или менее мирного, можно сказать, цивилизованного революционного развития, а не радикальный, «силовой» октябрьский ленинизм? Это очень непростой вопрос. Да, в ходе революции Ленин выиграл. Но разве выиграть значит быть правым? Хорошо знавший Ленина Л. Красин писал, что в последний период своей жизни Ленин всё яснее понимал, «куда мы залезли» и «какое убожество нас окружает». Увы, поздно. Как выразился один из современников, в большевистской партии было не так много  «помазанных», зато всё больше становилось «примазавшихся». Скоро они-то и начнут «править бал»...

    «Дело, - писал Мартов Н. Кристи еще в декабре 1917 г., - не только в моей глубокой уверенности, что пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране - бессмысленная утопия, но и в органической неспособности моей помириться с тем аракчеевским пониманием социализма и пугачёвским пониманием классовой борьбы, которые порождаются, конечно, самим тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве... Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, их высшим воплощением. А так как действительность сильнее всякой идеологии, под покровом «власти пролетариата» на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми специфическими  пороками некультурности, низкопробным карьеризмом, взяточничеством, паразитством, распущенностью, безответственностью и проч. И ужас берёт меня при мысли, что надолго в сознании народа дискредитируется сама идея социализма». Мартов предсказывал: «Мы идём через анархию, несомненно, к какому-нибудь цезаризму».

     Контуры этого грядущего «цезаризма» Ленин ещё успел разглядеть. Перед смертью, как рассказывала Н. Крупская, он не раз вспоминал о Мартове. Узнав об обострении его болезни, просил выслать ему деньги. Когда пришло известие о смерти Мартова, от больного Ленина это скрыли.

     Мартов умер 4 апреля 1923 г. (ему было  50 лет) в одном из санаториев Шварцвальда. Узнав о кончине Мартова, знавший его немецкий рабочий сказал: «Светлый был человек». На  братском памятнике российским социал-демократам, «в изгнании почившим», сделали надпись: «Юлий Мартов - борец за освобождение рабочего класса». Возможно, теперь эти слова многим покажутся устаревшими, но в истории они останутся навсегда.

                                                            ***

     Жизнь Юлия Мартова - трагична. «Приличенск», в котором ему виделись и черты обновленной революцией России, не состоялся. Россия «двинулась вдаль с фонарем Ленина в руках» (С. Мельгунов). Но разве в своей трагичности Мартов  одинок? Разве у многих его предшественников и современников не было сходной судьбы? В поэме «Возмездие» Александр Блок  писал о  российской жизни:

        Так неожиданно сурова

                                            И резких перемен полна,

                                            Она, как вешняя река

                                            Внезапно двинуться готова...

                                           Она всегда меж двух огней.

                                           Не каждый может стать героем.

                                           И люди лучшие, не скроем,

                                           Бессильны часто перед ней...

Генрих Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).