Алексей Смирнов

Анекдоты о Бальзаке

 

Чем ярче свет, тем гуще тени.

Стефан Цвейг

 

ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ЛИЦО

 

1.

Одному значительному лицу рассказали, что, экономя время, сочинитель Бальзак пишет по два романа одновременно: первый – левой рукой, второй – правой с такой скоростью, что расторопный слуга-француз едва успевает затачивать вороньи перья и подливать хозяину чернила в две перепачканные склянки.

Значительное лицо изумилось, поскольку сочло, что проворство слуги-француза, воистину, превосходит все мыслимые пределы.

 

2.

Тогда рассказчик, желая обратить внимание на писателя, а не на окружающих его персон, отметил тот факт, что в лексиконе господина Бальзака вообще отсутствует понятие рабочий день. Его рабочий день начинается в полночь и длится до следующего вечера. Ночью он пишет, как сказано, одновременно два романа из намеченных семидесяти четырех, сбрасывая исписанные листы на пол, а утром мальчик, присланный от наборщиков, ползая по полу, набивает листами холщевые мешки и спешит с ними в типографию, взамен же оставляет мешки с корректурой, которую автор правит в течении дня.

Значительное лицо удивилось вторично, поскольку сочло, что никакой чудо-ребенок не избежит ошибок, сортируя две перепутанных на полу рукописи, ибо листы одной наверняка перемешаются с листами другой.

 

3.

– Ваше Сиятельство! – воскликнул рассказчик. – Но мальчика подстрахуют наборщики. Им и так приходится вчитываться в каждое слово, ведь они набирают с перечерканных вкривь и вкось черновиков. При этом число корректур ограничено только авторским чувством совершенства, а последнее выражено до такой степени, что не дает ни самому сочинителю, ни наборщикам никаких поблажек!

Значительное лицо снова выказало изумление на сей раз тем, что простым рабочим приходится обладать квалификацией ученых-текстологов.

 

4.

– А собственно кто им оплачивает дополнительные наборы?

– Сам автор. Случается, что он тратит на это весь гонорар, полагая, что нет такого поощрения, которое нельзя было бы променять на совершенство.

Значительное лицо вытянулось в крайнем недоумении перед ангельским терпением тех, кто согласился перебирать корректуру двадцатый раз.

 

5.

Наконец, отчаявшись внушить Их Сиятельству восхищение писателем – его талантом, работоспособностью, требованиями к себе, – рассказчик вспомнил еще об одном подвиге этого литературного Геракла:

– Спасаясь от издателей с их претензиями немедленно выдать рукописи обещанных сочинений, господин Бальзак за одни сутки завершил шесть романов, после чего рухнул, как подкошенный; проспал, как убитый; а, проснувшись, за один присест съел гору жареных индеек!

Выслушав эту тираду, значительное лицо диву далось тому, какой крепкий сон и какой изумительный аппетит вызывает, однако, такое легкомысленное в сущности занятие, как сочинение историй…

 

 

КОСМИЧЕСКОЕ ДУБЛИРОВАНИЕ

 

Бальзак изобрел интересный метод защиты от кредиторов. Он придумал и освоил систему многократных паролей и запасных выходов.

Скажем, потерявший терпение кредитор входит в подъезд. Специально обученная консьержка вежливо спрашивает:

– Простите, месье, вы к кому?

– Господин Бальзак у себя?

– К сожалению, его нет дома.

– А когда будет?

– Неизвестно.

И кредитор обречен. Он не знает пароля, а потому он персона нон грата, и вход ему категорически закрыт.

Но если все же, возгласив: «Я сам хочу убедиться в том, что моего должника нет дома!» – он взбежит по лестнице наверх, то путь в квартиру ему преградят два верных слуги знаменитого литератора:

– Извините, вам кого?

Они выдержат паузу в ожидании нового пароля, а если его не последует, закроют шлагбаум:

– Хозяин не принимает.

Но уж коли заимодавец хитростью ли, ловкостью ли, силой преодолеет и этот заслон, в гостиной его остановит ливрейный лакей – сама любезность:

– Позвольте вашу трость, ваши перчатки. Присядьте. Одну минуту. Не хотите ли воды? А бокал «Бордо»? У нас есть урожая кометы… Чудесное красное. Несравненный букет. Не смею настаивать… Как вас представить?

И все это лишь для того, чтобы должник в кабинете успел сбросить рабочую хламиду, запахнуться в нечто плащеобразное, надвинуть на брови нечто цилиндроподобное и выскочить на улицу через черный ход.

Но зато когда в подъезде окажется дама, желанная сердцу чувствительного жильца, или его любимый ученик – поэт Теофиль Готье, то на вопрос:

– Простите, вы к кому? – прозвучит понятный консьержке ответ:

– К отцу Горио.

А два слуги на лестнице («Вам кого?») услышат условленное:

– Луи Ламбера.

Наконец, ливрейный лакей в гостиной («Как вас представить?») вполне доверится секретному лозунгу:

– Кузина Бетта.

Или:

– Господин Растиньяк.

В зависимости от…

Такое многократное, как в космосе, дублирование защит, представленных именами героев «Человеческой комедии», создают должнику надежное укрытие от кредиторов. Ну, а в крайнем случае, когда судебные приставы идут на штурм и с боем берут забаррикадированную паролями квартиру, Бальзак успевает срочно надеть модный «скафандр» и через потайную дверку незамеченным выйти в открытый космос под названием Париж.

 

 

«ОТЕЛЬ НА БОБАХ»

 

Должник так наловчился конспирироваться и уходить от кредиторов, что когда король Луи Филипп издал указ каждому гражданину отслужить положенный срок в национальной гвардии, Бальзак рассмеялся прямо в лицо указу. «Ха, ха, ха!» Чтобы европейская знаменитость встала под ружьё? Упражнялась в стрельбах? Печатала шаг на плацу? Несла караул у пороховых погребов? Чтобы всем этим занимался тот, чья рабочая ночь расчислена по минутам и любая на вес золота, а дневные часы заполнены бесценными листами авторской правки? Чтобы он, созидающий миры, мыслящий романами, забил себе голову параграфом армейского устава и текстом казенной присяги, накарябанной казарменным писарем?.. Не смешите, Ваше Величество!

И господин Бальзак за злостное уклонение от воинской повинности  был приговорен к восьми (внимание!), к восьми дням тюремного заключения. Роль наказания не в строгости, а в неотвратимости. Однако попробуйте еще привести приговор в исполнение… Приговоренного никогда не бывает дома. Как его застать? Квартира на Рю Кассини постоянно пуста. Консьержка и слуги на месте, а хозяина нет. По утрам он потрошит кошельки издателей, днем обедает с друзьями в ресторанах, вечером его можно арестовать только в Итальянской опере, но заглянуть туда жандармам невдомек, а ночами он работает у себя в кабинете, готовый в любой момент бесследно улетучиться через потайной ход.

Однако на зло великому писателю комиссар полиции превращает арест этого писучего проходимца в дело своей жизни, а при таком энтузиазме можно и зайца поймать за задние лапы. Филёры выслеживают жертву и препровождают в тюрьму, прозванную в народе «Отелем на бобах». Там Бальзак, едва отдышавшись от настигшей его погони, вместо того, чтобы предаться стенаниям, добивается, чтобы ему выдали стол и стул, перо и кипу чистых листов, а чуть свет присылали с мальчиком порции свежих корректур из типографии. Так на восемь дней переносит он свой кабинет с уединенной Рю Кассини в громадный, переполненный уклонистами общий зал полицейской тюрьмы – «Отеля на бобах». Брань, картеж, потасовки вокруг ему не помеха. Он умеет отгораживаться от них непроницаемой стеной сосредоточенности и прямо здесь, на месте, страницу за страницей вписывает в новый роман обстоятельства погони, устроенной за ним комиссаром с филёрами по всему Парижу. Арестантов сочинитель не интересует, а его главные враги – кредиторы и судебные приставы надежно отделены от него спасительной тюремной стеной. Закон, преследовавший преступившего, исполнен, и на вопрос заимодавцев:

– Господин Бальзак у себя? – консьержка имеет честь ответить со всей прямотой и откровенностью:

– Его нет дома.

– А где он?

– В тюрьме.

– В какой тюрьме?..

– В «Отеле на бобах».

Именно там сейчас государство защищает свободу слова от всяких посягательств извне, и только утром девятого дня, выйдя на волю, бывший узник обречет себя на продолжение преследований за финансовые грехи, вспоминая как радостно и беззаботно трудилось ему в «Отеле на бобах»!

 

 

СОЙТИ СО СЦЕНЫ, НЕ ВЗОЙДЯ

 

1.

Поскольку расходы знаменитого романиста разительно превосходили его доходы от печатания книг, он решил укрепить свою материальную базу сочинением пьес. Дело это представлялось ему прибыльным и крайне неприхотливым. Никаких описаний, пейзажей, характеристик героев, проникновений в их внутренний мир; никаких исторических отступлений. Одни диалоги. Всё настолько просто, настолько элементарно, что разбазаривать на это свое драгоценное время показалось будущему драматургу совершенно не рентабельно. Мастер задумал нанять себе литературного слугу, который воплощал бы идеи патрона на страницах пьес. Таким образом, Бальзак планировал жертвовать замыслу и эскизу каждого сочинения два-три дня, не больше, поручая всю кропотливую отделку заботам своего подмастерья. В случае успеха, расширив штат подсобных рабочих, мэтр смог бы ваять за год несколько десятков представлений, сколачивая на них неплохой капитал.

Начинающий драматург предполагал, как и положено, прежде сочинить комедию, потом заключить договор с театром, а напоследок подсчитать барыши.

Итак, для того, чтобы приняться за дело, ему требовался подручный, поэтому перво-наперво из каких-то темных закоулков, из дремучих углов, где ютилась нищая парижская богема, выудил он несчастного невротика, уже не твердо помнившего алфавит; в пять часов вечера досыта накормил его роскошным ресторанным обедом и предложил лечь поспать перед работой. Ничего не подозревавший подсобник вообразил, что он проспит до утра, но ровно в полночь, облаченный в белую хламиду Жрец искусства без всяких сантиментов растолкал мертво спящего и поставил перед ним конкретную творческую задачу: к утру по только что составленному наброску представить в завершенном виде первый акт комедии «Старшая продавщица».

Согласитесь, что наниматель действовал вполне добропорядочно. Он накормил работника, предоставил ему ложе, а пока тот спал, приготовил наметанный в общем виде сценарий первого акта и лишь после этого отправил подсобника к письменному станку, а сам параллельно продолжил работу над текущим романом. Но наниматель не учел ряда обстоятельств, оказавшихся решающими. Во-первых, того, что не все способны трудиться по ночам из ночи в ночь. Во-вторых, того, что не все способны трудиться в таком темпе, как Бальзак. В-третьих, того, что не все способны вообще трудиться на литературной ниве. Быстро выяснилось, что подручный: а) не может ни ночью работать, ни днем спать; б) потому водит пером по бумаге, как бы пребывая в постоянной дрёме, и в) не имеет никакой склонности к сочинению диалогов.

Через несколько дней вместо надежного подмастерья мастер обнаружил у себя в кабинете записку отказника, который предпочел привычное полуголодное существование клошара сытому, но непомерному для него напряжению творческих ночей.

Бальзаку пришлось временно отставить текущий роман и самому взяться за старшую продавщицу, отказавшую подсобному рабочему. И хоть мастер с ней справился, но директор театра пьесу отклонил, что унизило европейски известного писателя, оскорбило его гордость и оставило без сантима денег.

 

2.

Ожегшись на логичном течении событий (пьеса – договор – барыши), а равно и на непроверенном подсобнике, Бальзак, никогда не отступавший под натиском обстоятельств, изменил тактику. Вначале он подсчитал барыши за ненаписанную вторую пьесу, потом умудрился заключить на нее договор с другим театром и только после этого подумал, что и как сочинять. Здесь его изобретательность прочертила два хитроумных зигзага. Первый: зачем корпеть над новой пьесой, когда можно инсценировать старый роман? Зигзаг второй: зачем нанимать одного ни на что не годного поденщика, когда можно свистнуть четырех вундеркиндов? Выставлять их имена напоказ в театральной афише необязательно, зато гонорары будут им перечислены

 с точностью до сантима.

Барыш подсчитал, директора уговорил, вундеркиндов свистнул.

Вечером того же дня Жан, Жак, Жик и Жук предстали перед мэтром в кабинете на Рю Кассини.

– «Вотрен, трагедия в пяти актах», – произнес Бальзак, обвел взглядом соавторов, слегка намекнул им на сюжет и подробнейше обрисовал перспективу предстоящего гонорара.

Жану был поручен первый акт, Жаку – второй, Жику – третий, Жуку – четвертый. А пятый, завершающий, распределитель оставил за собой.

Сроки, как всегда, сжатые: одна ночь.

Ливрейный лакей подает господам драматургам поднос с пятью перьями в пяти чернильницах и пять стопок чудесной виленевой бумаги.

Работа закипает.

Слуга подливает чернил.

Хозяин подваривает кофе.

Драматурги строчат каждый свой акт.

Нельзя сказать, что к утру пьеса сочинена. К утру исчерпаны чернила, домолота последняя горсть кофейных зерен и сварганен сценарий – предвестник театра абсурда. Поскольку каждый из вундеркиндов не знал, что пишут трое других и досточтимый мэтр, акты не состыковались, и всякий, как промахнувшийся космический корабль, гулял по своей орбите. Тем не менее в полдень господин Бальзак читает труппе этот разнобой, лишь из пощады к себе и своим младшим друзьям не озаглавленный: «Вотрен, халтура в пяти актах».

Прямо на репетициях идет лихорадочное исправление и пригонка текста. Правятся сюжетные линии, реплики, ремарки. Переделываются концы предыдущих и начала последующих действий. А тем временем Бальзак трезвонит на весь Париж о том, что близится день мировой премьеры, какой еще не видывал белый свет; предвкушает, как, венчая раскаты последнего монолога, под овации зала автор пятого акта (а в афише – единственный) взойдет на сцену, усыпанную белыми хризантемами… Что же касается труппы, то она, опасаясь банкротства, вынуждена заранее рукоплескать и вторить этой преждевременной похвальбе.

Наконец, настает час расплаты. Публика терпит до четвертого акта, а потом разражается диким свистом и срывает представление.

На другой день король, когда-то тщетно призывавший сочинителя под ружьё, с явным негодованием и тайным удовольствием запрещает пьесу. Министр изящных искусств готов оплатить автору пять тысяч франков компенсации, но Бальзак, рассчитывавший на сто тысяч, а не по «штуке» на брата, отказывается от этой смехотворной подачки и сходит со сцены, так и не взойдя на нее.

 

 

ТИТУЛОВАННАЯ ОСОБА

 

Известно, что Бальзак отличался безмерным тщеславием. Он мечтал стать носителем всех мыслимых и немыслимых титулов, какие только существовали в аристократической Европе. Он примерял их на себя, как дама полусвета примеряет фальшивые драгоценности перед венецианским зеркалом, изготовленным в Шанхае.

Граф… Барон… Маркиз… Лорд… Князь…

Отправляясь из Парижа в Вену на пышные чествования, которые при австрийском дворе устроила ему его поклонница и тайная возлюбленная Эвелина Ганская – жена польского барона Российской империи, Бальзак укрепил над дверцей своей кареты чужой графский герб, и, отдыхая на почтовых станциях, исподволь наращивал титулы собственного тщеславия, расписываясь в дорожных книгах со все более раскрепощенной фантазией.

Из Парижа, где его знали все, он выехал господином Бальзаком.

Удалившись на некоторое расстояние от столицы, прибавил себе дворянский титул: «Господин де Бальзак».

Дрожжи спеси были брошены в чан похвальбы, тесто хвастовства стало неудержимо подходить, а пузыри земной тщеты, покачиваясь, лопаться от счастья в теплом сумраке покойной кареты.

По пути до следующей станции страннику вспомнился его роман с маркизой де Кастри, которая отвергла искателя ее руки, но не смогла помешать ему уведомить всех проезжающих, что очередную почтовую станцию миновал маркиз, господин де Бальзак.

Богатая вдова герцогиня д’Абрантес не стала его женой в тусклой яви, в серых буднях Сен-Жерменского предместья, зато на пиру воображения он без всяких замешательств аттестовал себя герцогом Его Величества короля Франции, маркизом, господином де Бальзаком.

Наконец, на последнем почтовом бивуаке перед Веной, где его родословную не знал никто, он позволил себе заглянуть в их ожидаемую с Эвелиной лазурную даль и представился полностью как барон Русский и Польский, герцог Его Величества короля Франции, маркиз, господин де Бальзак!

Въезжая в Вену, он чувствовал себя триумфатором.

Но самой неприятной неожиданностью стал для него тот факт, что реальность обратного пути потребовала от путешественника тех же титулований на тех же станциях, что и туда. Постепенно дорога домой раздела его догола, и в Париж он вернулся снова господином Бальзаком.

 

 

ПАСЬЯНС «ОНОРЕ»

 

Играть в карты такому писателю было некогда, но те «пасьянсы», которые он раскладывал в жизни, по своей авантюрности далеко превосходили карточные многоходовки.

Бальзак обожал мистификации и маскарады, путаницу реальности и фантазий. Его артистическое пространство было куда шире жизненного, включая в себя последнее, как часть, а разнообразные розыгрыши, переодевания и плутни пронизывали оба.

Туз пик (Оноре) предпочитал иметь дело с замужними женщинами, а по возможности дружить и с их мужьями. При этом близкому знакомству с одной четою ничуть не мешала столь же сердечная привязанность к другой. Так вхожий в дом барона и баронессы Ганских (король и дама треф) одновременно был вхож в дом графа и графини Висконти (червонные король и дама), что не возбраняло ему параллельно встречаться с госпожой Марбути, выдававшей себя за пикового валета, а на поверку оказавшейся дамой пик.

Фортуна туза состояла в том, что все три короля относились к личной жизни своих жен с одинаковой индифферентностью, а все три дамы питали к творческим и мужским достоинствам туза живейший интерес. Все они завязали знакомства с ним по переписке, а мужья достались счастливцу в качестве необременительного приданого. Барон пропадал на охотах, граф по прозвищу «Блаженный меломан» растворялся в волнах болеро, а господин Марбути расправлял складки судейской мантии, председательствуя на важных процессах в провинциальном Лиможе. Тем временем изобретательный и любвеобильный составитель амурных пасьянсов засыпал своих пассий романтическими письмами, заимствованными со страниц собственных романов или вновь сочиненными и скопированными для будущих творений прежде, чем полететь к любимым на Пегасах королевской почты.

И что же в итоге? Какими раскладами завершались пассы композитора пасьянсов с «картинками» атласной колоды?

А такими, что дама треф находила тайный приют в женевской гостинице, куда по случайному стечению обстоятельств тогда же пребывал из Парижа некий маркиз, господин де Бальзак; червонная дама имела прямодушие и отвагу принимать его отдельно от мужа в семейных апартаментах на Елисейских полях; а пылкий пиковый валет-паж, перевернувшись рубашкой вверх, оборачивался госпожой пик не раньше, чем туз накрывал его в узкой келье за монастырской стеной у отцов-бенедиктинцев. Этому грузному козырю уступала любая масть, пока король треф, как в копеечку, палил в белый свет из тульских двустволок; пока червонный король погружался в небесные колоратуры скопцов; а лиможского судью, – хоть бы и прознай он всю правду, – уже не возбуждала и не приводила в ярость даже звонкая страсть его юной супруги, так бесстыже сместившаяся из-под домашнего балдахина под гулкие своды святой обители.

Пасьянс «Оноре» раскладывался годами снова и снова. При этом туз никогда не содержал дам. Напротив, богатые дамы охотно поддерживали туза, вплоть до возмещения ему расходов на менее состоятельную госпожу из Лиможа. Но всему есть предел. Баронесса отчаянно ревновала в своей волынской глуши, графиня устала оплачивать нескончаемые долги ветреного кавалера, а лукавый маленький паж, перепробовавший с тузом столько пленительных комбинаций на ломберном столе, в конце концов воспылал жгучей завистью к червонной даме и местью к тузу, так ловко крывшему всякую масть, пользуясь тем, что дамы, завязавшие с ним побочные связи, сами отодвигали на края своих королей. Постоянно пасьянс как бы самовыстраивался под туза. Но в один несчастный день мнимый валет (предатель) выдал судебным приставам конспиративную квартиру – дворец графини Висконти на Елисейских полях, где туз пик – гонимый судьбою подпольщик любви скрывался еще и от кредиторов. Червонной даме пришлось спасать Оноре очередной раз, гася его просроченные платежи. Никакого желания снова отправляться в «Отель на бобах» у туза не нашлось. «Хорошенького понемножку», – сказал он себе и смешал карты. 

 

 

ПИР

 

Поначалу труд писателя часто не воспринимается им самим как призвание. С юности завистливо смотрит Бальзак на богатых аристократов, одним только рождением гарантировавших себе родовитость и наследство. Они, не ударившие палец о палец для того, чтобы в баталиях или дипломатических схватках стяжать славу и титулы, вызывают в нем – внуке крестьянина – смешанное чувство неприязни и подобострастия. А рантье, коротающие жизнь на иждивении у собственных рент? Им дано несправедливое право пользоваться благами чужого труда, ничего не создавая взамен. Они предаются тому, что итальянцы зовут dolci far miente – сладкое ничегонеделание. Они греются под солнцем жизни, обласканные его лучами, томясь от безделья, но эта вечная гульба представляется молодому Бальзаку именно тем, к чему следует стремиться всеми силами. В тридцать лет он составляет план жизни, венцом которого должны стать слава, титулы, богатство, праздность. Чтобы их достичь, ему придется отдать сочинительству ближайшие двадцать лет непрерывной работы. Своей «Человеческой комедией», которую симметрично Данте с равным правом можно было бы назвать и «Безбожной», он охватит все слои общества, все его институты, возрасты людей, их внешние и духовные портреты. Этот труд, каким бы непосильным он ни оказался, обеспечит ему витающее пока лишь в грезах dolci far miente. Тогда автор опрокинет каторжную тачку сочинительства, рассчитается с литературой и оставшиеся в его распоряжении годы разделит между наслаждениями чревоугодия, прелестями алькова, путешествиями и утолением своего необъятного тщеславия. Никакая сила не притянет его назад к письменному столу. Каторжник отслужит над ним обедню безбожника, поставит на нем крест, и стол сгинет, как наваждение. Чур, чур, чур!

Впрягшись в ярмо бесконечно сочиняемых новых и новых романов, испещряя листы синеватой бумаги бисерными завитушками черных чернил, летящих с вороньего пера со скоростью мысли, непревзойденной никакими иными скоростями на земле, доходя до изнеможения от работы, лишенной всякого намека на роздых, он мог бы воскликнуть: «О, сладкая участь дилетантов! Они берутся за дело только с тем, чтобы умерить аппетит пожирающего их любопытства и прекращают работу при первых же признаках утомления или разочарования. Поэтому они всегда бодры, веселы, энергичны, полны надежд. Им всё внове. Всё интересно. Сегодня они узнали то, чего не знали вчера. Глаза их горят ясным пламенем личных открытий – открытий для себя, ведомых остальному миру со времен Хаммурапи. Они преисполнены иллюзиями, а если ближайший опыт обратит их прожекты в прах, не беда. Возникнут другие, еще более интригующие. Над дилетантом не довлеет необходимость сосредотачиваться на единственном предмете внимания, доводить бесформенный природный алмаз фантазии до огранки бриллианта. Любопытному достаточно наметить две-три грани, пройтись по четвертой фетром шлифовального круга и переключиться на иное, с иного – на третье…, пятое…, семнадцатое, поражаясь прекрасному разнообразию бытия, восхищаясь мудростью Творца, замыслы которого так и пребудут для непосвященного закрытыми навсегда. Зато к его услугам все искусства, все жанры литературы, в которых он волен упражняться, выпуская накопившийся пар впечатлений. Кто из этих вечных новичков, жонглирующих скороспелыми плодами   своих меняющихся увлечений, мог бы сказать: «В моем бриллианте сто две грани. Я отдал ему всё»? И валясь от усталости, Бальзак был готов проклясть свой «бриллиант» – свою «Человеческую комедию», которая лишала его сил и времени на всё остальное: не давала размениваться на коммерческие трюки, упасала от соблазнительной праздности странствий, отвлекала от безуспешных доказательств собственной изысканности, сохраняла бесценные часы из тех, что он мог бы с наслаждением посвящать смелым поклонницам адюльтеров, тайно проходивших к нему в дом под именем «кузин Бетт». Преградой всему этому служил письменный стол, полная чернильница, отточенное перо, застлавшие пол листы перемаранных черновиков.   

Чаша коммерции не могла удовлетворить его жажду обогащения. Путешествия по высшему разряду (а странствовать по-иному он не соглашался) требовали таких трат, какие оказывались ему не по карману. Грезы о богатой вдовушке, которая взяла бы его на полное попечение, как ребенка, играющего только не «в солдатиков», а в литературных героев, так и остались грезами. Отсутствие изящества в манерах говорить, двигаться, одеваться делали его предметом насмешек. Чашей элегантности, как и прочими, судьба дальновидно обнесла напрасного претендента. Но и любовный напиток, к которому он был так пристрастен, давался ему дозами, далеко не умиротворявшими его могучую природу. Читающие дамы Европы, его горячие поклонницы почитали бы, если не за честь, то за счастье завести с ним близкую дружбу, однако осуществить свои намерения удавалось лишь единицам. У него не было времени на знакомства, ухаживания, искушающие пассы! Все силы высасывала ненасытная чернильница, возмещая эти досаднейшие потери единственной наградой – пиршественным столом воображения, в который превращался его письменный стол, когда на нем и над ним возникали герои и сюжеты его романов, то фантастическое пространство свободы, что творил и заполнял он сам – полубог, осуществивший свое призвание в мире «Человеческой комедии».