А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я

Александр Волынцев

Стихотворения из антологии «Русская Озёрная поэтическая школа»

 


ПОКЛОН БОРИСУ ПАСТЕРНАКУ 


 


Февраль обрыдался, доставши чернила.


С весной затерялся паршивец курьер.


На кладбище старом разрыта могила,


Но медлит с расстрелом палач-изувер.


 


Трамвайные вены разносят, наверно,


Навеки застывшую массу рабов.


Вокзальные шлюхи, умытые спермой,


Спешат в институты промывки мозгов.


 


Зима рассыпает алмазные крошки…


Да чтоб тебя в душу! Паскуда курьер…


Но Пушкин всё просит моченой морошки…


И едет Есенин. В декабрь. В «Англетер».


 


«КУРСК». ДВЕНАДЦАТОЕ 


 


Чайка стонет над волной —


Тяжела ее молитва


Об отпущенных войной


К Богу прямо с поля битвы.


 


Август, бархатный сезон —


Не для мурманской сторожки.


Наступает горизонт,


Солнца выдавив ладошку.


 


Материнская слеза


Омывает мир, как море.


Чайка плачет, что нельзя


В мире этом смерть оспорить.


 


Возвращая в небеса


Души без забот дальнейших,


По Руси, через леса,


Горе Баренцево плещет…


 


* * *


Выплыл Праздник на проспект,


веселится люто.


Пятьдесят победных лет


увенчаны салютом…


 


…Плачет дед над стопкою:


юность поминает.


Занюхивает коркою


да снова наливает


«об огнях-пожарищах»,


что и нынче снятся,


«о друзьях-товарищах»,


что не возвратятся,


о надеждах, пущенных


в небо Синей Птицей —


над письмом, полученным


утром из столицы…


Строчки-то вонзаются


в душу, как занозы,


буквы расползаются


про какой-то «Грозный»…


 


…Кот играет пробкою,


дурака валяет…


Плачет дед над стопкою:


внука поминает.


 


ЭПОХА ПОСЛЕ, ИЛИ ВСТРЕЧА НА НЕВСКОМ 


 


Полноте… Полноте. Полноте!


Губки бантиком, брови домиком —


Сделали вид, что не помните


Меня, переулок, дворника,


Фонарь покосившийся газовый


(Замененный на новый — неоновый),


Фокусника из Глазова,


Торгующего батонами;


Векселя, канарейку на люстре,


Кактус в соседской комнате,


Взгляд комиссара шустрый…


 


Ну, полноте! Полноте. Полноте…


 


Что сказать Вам? Да все по-прежнему:


Кто-то служит, а кто-то спит.


Где-то тают вершины снежные…


Блок забыт. Появился СПИД.


 


 


ПЛАЦКАРТНОЕ




М. Ходорковскому


 


Стучат колеса, несут в столицу.


В дерьмо из грязи.


В плацкартных царствах мелькают лица


Спешащих в князи.


 


Летит окурок на полустанок —


Нет остановки.


Нутро пустеет консервных банок


И поллитровки.


 


Страна натужно спешит в столицу,


Да влезут все ли?


Как много строчек в чужих страницах


В бомжах осели…


 


Скрипит, качаясь, над ржавой клеткой


Слепой фонарик.


Финал типичный, не очень редкий:


Сиди, очкарик…


 


 


ПЕТЕРБУРГ — 2000 


 


-I-


Твой город вспорот штопором метро


сквозь острова и речек многоречье,


где сотни лет не может конь петров


копыта опустить на головы беспечных


зевак, из-за окна, пробитого Петром,


прибывших поглазеть на столп Александрийский,


на Эрмитаж, медведей, а потом


с матрешкой в багаже исчезнуть по-английски,


по-русски обругав погоду и жилье…


Не может конь. Как, впрочем, Петербург


не может враз переписать свое


лицо и суть, меняя имя вдруг.


Лицо и суть не связаны ничуть.


Ничем. Никак. «У нас теперь — свобода!»


И вот лицо желает отдохнуть


от сути, суеты и своего народа,


который в перистальтике метро


себя съедает за бульварным чтивом.


Пьет постовой на выходе ситро.


Шипит июль в зрачке неторопливом…


 


-II-


В этом городе, видимо, легче похмелье —


что вполне объясняет причину бомжей,


и поэтов приплод, что растет без дуэлей,


без цензурных репрессий и партийных  ножей.


В этом городе ночь — продолжение утра,


что гремит у ларька жаждой сдачи посуд.


Голубеет вода, что твоя «Гомосутра»,


а мосты из нее выжимают мазут.


И стоит круглый год шебутной человечек,


перед входом в музей разбросав свою тень:


он здесь — иногородний, как лимитчик-паркетчик,


инородный, как совесть и привычный, как пень.


Ни царей, ни метелей… На Черную речку


громыхают трамваи и свозит метро.


И толпе, похотливо скупающей гречку,


угрожает копытом коняшка петров…


 


-III-


Не возмущайся, брат,


что пристрелен, а не распят.


Вероятно, не заслужил —


жил не так, не о том тужил.


Впрочем это еще не факт,


что ты Пушкину сводный сват.


Речка Черная. Белый снег.


Киллер свой отработал обед.


Таял март — говорили «весна».


И летела в Неву блесна


и, купившись на блеск и звук,


косяками гибли от рук


рыбарей человечьих душ,


да не тех, что Библейский Муж


посылал заводить невода,


а напротив. Вот в чем беда…


Возмущался город, но жил, —


плёл петлю из собственных жил,


получая не без причин


криминальной столицы чин…


 


И, замедлив медный бросок,


зеленея патиной в срок,


два копыта — наискосок —


метят тени Петра в висок.